Чёрный город

Черта чёрного города. Мало кто осмеливается заходить за неё, но юноша даже не останавливается. Рюкзак за плечами, машина осталась на стоянке неподалёку. А он уверенно пересекает черту и продвигается к центру города. Здешние мертвецы не обратят на тебя внимания, пока ты не помешаешь им, или не дашь понять, что живой. Отшельники и банды живущие тут уже знают его, и видимо он им уже надоел. Хотя раньше они любили позапугивать его, пусть это никогда не мешало ему найти конечную цель. И вот знакомое здание, нужный этаж. Он на месте. Бесшумно оставить рюкзак, достать из него бутылку дешёвого вина — другое они никогда не пили, и смысла пытаться это менять не было — и подойти к ней. По своему обыкновению она сидит на краю, свесив ноги. От этой стены осталось лишь две несущих балки, и никакой арматуры не выступает из пола. Рядом небрежно сброшенный плед: она будто ждала его прихода, только чтобы накинул он на них этот старый плед. Они сидят вдвоём, пьют вино из горла и не обмениваются ни единым словом. Когда-то юноша и девушка так сидели на крыше загородного дома их семьи, и как раньше она кладёт ему на плечо голову. Он знает, что последует дальше, они проходили этот сценарий сотни раз. Вот сейчас девушка слегка поднимет голову, и именно в этот момент юноша повернётся к ней. И всё завертится. Губы встретятся, а разум откажется воспринимать весь окружающий мир. Есть только она и её губы на его губах. Один поцелуй. Другой. Третий. Они отползают от края, она перебирается ему на колени. В четыре руки раздеваться всегда быстрей. Он подхватывает её на руки и несёт к постели. Мягко опустить на одеяло. Приникнуть к шее в поцелуе, спустить вниз, куда подталкивает её рука в волосах, затем вернуться обратно к губам, суховатым с лёгкой трещинкой. Обхватить рукой полушарие груди, к другому ртом прижаться, как младенец в материнской груди. Другая рука спускается ниже — он всегда боялся причинить ей боль, потому всегда тщательно подготавливал. Один палец, смоченный в слюне, затем другой. Она тянет его наверх, а значит ей уже не терпится. Юноша не отказывает ни ей, ни себе. Он входит, движется. Доставляет ей удовольствие, наслаждается стонами. Перешагивая за край раз за разом, чтобы провалиться в беспамятство в её объятьях. С утра он так и проснётся: в кольце её рук, согретый её теплом и полным блаженством. И пока она не отвернулась он может наслаждаться и вспоминать как всё начиналось. В тринадцать лет осознать, что смотришь на одну девушку, начинаешь влюбляться и смотреть только на неё — нормально. Смотреть так на свою близняшку и понимать, что нет никого прекрасней этого цветка, только начинавшего своё цветение — ужасно, аморально и мерзко. Он понимал это, его воспитание, строгое и консервативное в некоторых момента, твердило это. Но тогда ещё мальчишка не мог отвести взгляда от оголённых ключиц, не мог перестать умиляться слегка мятому виду после сна и не ловить стояк от вида плоского живота или переодевания. Апогея всё это достигло в их четырнадцатый день рождения, хотя точнее, за несколько минут до полуночи. Эту традицию начала их мама, погибшая после родов второй дочери. Близнецам было девять. Но они продолжали так делать: выходить на крышу с пледом и ждать полуночи, высматривая падающие звёзды. Мальчишка повернулся, желая поцеловать сестру в щёку, но не ожидал встретить её губы. Вроде она хотела что-то сказать, но это вмиг стало неважно. Он мало что соображал, но не стал отстраняться, продолжая сминать мягкие губы сестры. А когда будто очнулся от морока, перевёл внимание на звёзды и позорно сбежал. Ему было стыдно смотреть на неё целую неделю, не то что говорить или обсуждать произошедшее. Подросток уделял всё время младшей сестрёнке и книгам, старательно избегая контакта. Но решение само настигло его в ванной комнате. Он уже выходил, как сестра ворвалась и закрыла дверь на замок изнутри. — Почему ты меня избегаешь? — она не давала и шанса выскользнуть, наступая, прижимая его к стене. Он ожидал чего угодно, лепеча что-то даже самому не понятное: ударит, даст пощёчину, обвинит в порочности или сдаст отцу. Но не поцелуя. Не нежного прикосновения к щеке, не сминающих его губы будто в мольбе, просьбе обратить внимание мягких губ. Всё началось, всё завертелось. И он просто нырнул в этот омут. О, затем на ум приходит их первый раз. Им пару минут назад стало по семнадцать. Опять день рождения. Будь они парочкой, которая празднует годовщины, можно было бы запомнить только одну дату и экономить на праздновании и подарках. Она заскочила к нему в душевую кабинку с простым желанием помыться: «Здесь места на двоих хватит, да не стесняйся, нас с младенчества вместе купали». С ней всегда было сложно спорить. Почти фамильное упрямство. Но всё и начиналось как мытьё. Вот только… Когда он смыл пену с её спины, то не сумел отвести руки. Кожа приятная, такая ароматная. Он водил носом по её плечам, пока руки спускались к талии, бёдрам. Она резко обернулась, целуя его, вплетая пальцы в его волосы. Оттягивая, поддразнивая, пока его руки продолжали исследовать тело: мягкая грудь, чувствительные соски, изгиб талии, приятные бёдра, и, наконец, сокровенное место. Одна рука мнёт грудь, а другая обводит место по кругу, выбивая нетерпеливые стоны и движения. Случайный крем, скользкие пальцы. И он проникает одним, вертит, добавляет второй, вспоминая всё, что знает о подобной подготовке. Они стонут друг другу в губы. Ей не всегда хватало терпения, поэтому на третьем пальце она настойчиво требует большего. А он редко мог ей отказать, а тем более такой желающей и смущённой. Юноша входит, а перед глазами круги. Так узко, так приятно. Толчок, снова, резче, чуть медленней. В себя пришел с разрядкой и очередным совместным стоном. Мыться пришлось повторно. А осмыслить можно и позже. Главное чтобы не спросили о сне в одной кровати, но они ведь одетые. На следующих выходных он в который раз обрадовался разным с сестрой школам — он вряд-ли вытерпел её весьма необычных одноклассниц. Подарить на день рождения смазку и различные презервативы? Спасибо, конечно. Но вопрос о том, где они их добыли лично ему был неясен до конца. В итоге сошлись на мнении об удобстве классических и сверхтонких, а ребристые были откинуты подальше. Всё вроде шло хорошо. Вот только от непредвиденных катастроф страховки не придумали. К сожалению. Всё почти смешалось. Авария. Траур. Очередные похороны. Горе — потеря младшей сестры, милого солнышка их семьи. Сожаления. Больница. Но один момент, одну фразу он запомнит навсегда. «У девушки случился выкидыш» Ни он, ни она о беременности не знали и даже не задумывались, не до того было. А теперь всё так. Врачи и психологи что-то пытались выяснить у сестры, у семьи, но никто не мог и слова вымолвить. Он не мог даже просто закричать. Все поверили в теорию о насилии, о котором девушка стыдилась рассказывать, либо же просто забыла из-за прочих потрясений. Его любовь смотрела пустыми глазами на тех, кто говорил ей радоваться — ничто ведь не будет напоминать о кошмаре — и ничего не говорила. Он часто навещал её и подолгу оставался, и лишь раз услышал её голос. «Вот бы этот кошмар поскорее закончился» Потом девушка не проронила ни единого слова. Весёлый и слегка игривый нрав заменили отрешённость и безразличие. Возвращение домой ничего не дало, сеансы с психологами тоже. И юноша также оказался бессилен, сколько бы ни пытался поддержать. Он очень ярко помнит один срыв. Сестра промчалась мимо него в ванную, слёзы на глазах не давали надежды на простую нужду. Причина стала ясна, стоило только зайти — мокрые пятна на месте соприкосновения майки с сосками. Лактация. Это полностью выбило из колеи обоих. Юноша держал её в объятиях, пока она рыдала над ванной, и это было единственное, чем он мог помочь. А потом она ушла. Внезапно. Незаметно и бесследно. Не оставив и намёка, не взяв почти ничего. Он не знал точно — найдёт ли её в чёрном городе? Но туда уходили многие в поисках покоя и одиночества, и юноша должен был проверить. Обойдя много закоулков, проверив несколько зданий и даже столкнувшись с одной из банд, пропажа была найдена. Она сидела на краю и просто смотрела. Не пыталась спрыгнуть или просто покончить с собой, уйти в отрыв с местными бандами. Нет Она смотрела вдаль и пыталась отыскать покоя. И он просто сел рядом. Девушка, повернув к нему голову, спросила: «Зачем?» А её брат просто поцеловал её, и делал так ещё много раз, но уже до вопроса. На утро он действительно испугался, когда сестра начала кричать. — Уходи! Прочь! Пошёл прочь! — кричала, отталкивала его и пыталась выпутаться из объятий. Тогда юноша и вправду ушёл, только чтобы вернуться через месяц с дешёвым вином. И это стало его новой жизнью, новой надеждой вернуть покой в сердце любимой. Он приезжал каждый месяц. Целовал её. Любил её и засыпал с ней по ночам. Она стала его городом, его личным чёрным городом, от которого не отказаться. Её волосы черными волнами укрывали его, подобно смогу, что окутывал город. Руки стали крышей и забором, обнимая и укрывая от всех невзгод мира, когда они засыпали так, его сон был крепким, а кошмары отступали. Её ноги стали дорогами подобно тем, по которым он каждый раз приходил к ней. Всё её тело стало его источником жизни, к которому он приникал, желая утолить голод и жажду. Будь его воля, он бы никогда не покидал свой черный город, но пойти против её воли — кощунство и величайший грех. Как по сценарию старой заезженной пьесы: она будет прогонять его, кричать уходи. А через месяц он снова вернётся. Снова с дешёвым вином и какой-то едой, которую он оставляет. Неизвестна её судьба — но ее не оказывается на месте в следующий раз. И так каждый раз. Но юноша всегда возвращается. Так будет всегда. Мужчина подъезжает к черте. «Черный город, обитель мертвецов, знай куда идёшь» — подобными надписями пестрил забор. Дальше проехать нельзя. И он выходит, блокируя на всякий случай машину. Ему нужно отыскать племянника, и это одно из мест, где он может быть. Он не решается войти в черту города мертвых, надеется на благоразумие юноши, и идёт в обход. И пропажа даёт себя обнаружить, хотя и не скрывалась вовсе. Юноша стоит, вперив взгляд в камень, воткнутый позади небольшой насыпи из земли. Рядом стоит такой же камень, но помельче, земля около него нетронута. Мужчина боится узнать правду про их происхождение и лишь подходит ближе, кладя руку на плечо племяннику. — Дядя? — юноша просто спрашивает, не поворачивая головы. В ответ его плечо сжимают крепче. — Почему мир такой? — вопрос вряд-ли требовал ответа, а племянник с пустой бутылкой вина в руке не сильно соображал. Мужчина не хотел проверять свои догадки, но должен был. — Просто потому. Иногда нужно отпустить, даже если ты не хочешь терять семью. Но возможно ты найдёшь того, кто залечит твои раны. И тогда полегчает, — ответом стал смех. Истерический. — Залечит раны? Человек, что лечил мои раны лежит передо мной, пока я ещё живу. Мне уже никогда не полегчает. Мир отнял у меня того, кого люди любят всем сердцем, не дав даже узнать, — юноша бы продолжал, только его обнимают и уводят к машине. — Пойдём, тебе надо протрезветь, — мужчина пытается понять племянника, а тот снова открывает рот. — Однажды я побоялся, но прыгнул, нырнул в этот омут и поднёс себя на блюдечке. Не ожидая, что она принесёт себя в ответ, — он смотрит куда-то в сторону, не замечая расширяющихся глаз своего дяди, лишь чтобы в следующее мгновение посмотреть ему в глаза. — Я любил её, дядя. Неужели я плохой человек? Ничего не отвечая, мужчина усаживает юношу на пассажирское сидение. На ближайшей заправке они останавливаются. Пока юноша делает что-то в туалете, мужчина берёт два чёрных кофе, больше никому из них сейчас не осилить. И вот минут через десять они едут по пустой трассе, и мужчина решается продолжить разговор. — Что из этого правда, а что ложь? Ответь честно, думаю, ты уже достаточно протрезвел для этого. — Что из этого было ложью? Хм, наверное то, что я ещё жив. Или ты не это хотел услышать? — взгляд устремлён в окно, в руках почти нетронутый картонный стаканчик с кофе. — Ты понимаешь о чём я. Пожалуйста, не играй дурака и ответь мне, — руки сжимаются на руле, он хочет узнать истину, а не подыгрывать полу-пьяному бреду. — О, кажется теперь понял, — не отводя взгляда от окна, ответил пассажир, — истина ли в том, что я любил свою сестру как женщину, что украл все поцелуи с её мягких губ, был первым и единственным любовником, извечным партнёром, отдавшим ей своё сердце и душу, и получившим взамен всё, что она пожелала мне дать. Это так, я был отцом её плода, тем, кто звал её богиней страсти, сцеловывая капли пота с тела, пока мы становились единым целым. В этом нет ни капли лжи. Мужчина, забывая о дороге, оборачивается на спутника. Тот произносил это так легко, будто не признавался в порицаемой обществом страсти, а говорил о расписании смен на работе. Это странно, видеть извечно правильного племянника таким. Но он не врёт, не изменится и вряд-ли признает порочность собственных чувств. Фамильное упрямство. В конце концов, не в силах человека изменить чувства и прошлое. Потому они просто едут домой.