«Где обретают дом жуки»

Одинокий силуэт на обочине загородной дороги — приткнулся на покрошенном старом бордюре с остатками никому не нужного тут тротуара. Позади только желтеющее поле высокой сухой травы с далёкой кромкой лесной поросли, впереди — то же. Где-то вдалеке виднеются двух- и одноэтажные дома, зажигающие первые огни в окнах. Очередная глупая ссора, в которой на самом деле неважно, прав он или кто-то ещё. Полная бессмыслица, которая гонит куда глаза глядят в горящий загривок, пока устало не осядешь в первом попавшемся месте, выдохнув и застыв, словно всегда там сидел, и не останешься приросшим так крепко, что начнёшь наконец слышать природу вокруг себя, когда кричащие наперебой мысли в голове попритихнут. Шум травы, вплетëнный ветром в единый мотив с шелестом листвы. Редкая перекличка замолкающих перед концом светового дня птиц и жужжание последних насекомых, где-то над головой держащих привычный путь — куда-то домой, думается. Есть ли у них вообще дом, хотелось бы знать?.. Уткнувшийся в собственные сложенные руки, он не увидит присевшей на несколько мгновений рядом с ним стрекозы, поймавшей блики солнца своей тысячей перламутровых витражей в трепещущих крыльях, прежде чем вновь сорваться зигзагами подальше отсюда. Что он делает здесь? Он ждёт. Ждëт, что услышит шуршание под подошвами чужих кед и что ему вот-вот набросят на спину свою толстовку, потому что свечерело и прохлада влажной серебряной пылью подлезает зашиворот и в рукава футболки, пуская крупные мурашки по рукам и вздыбливая светлые, позолоченные сейчас волоски. Он ждёт, каждую секунду отмеряя с волнением, что вот сейчас. Или может… сейчас?.. Или? … … … Но слышит только стрекот сверчка где-то совсем близко, позади; едва ощущает уже почти не греющие, скорее только окрашенные в тёплый оттенок оранжевого косые лучи заходящего солнца, скользящие по его макушке, одной руке и боку, собирающиеся сползти на придорожную пыль и цепляться за каждую шероховатость асфальта, пока не скроются в высокой траве по ту сторону дороги и не растворятся где-то в нигде. Руку сзади, чуть ниже рукава футболки, вдруг неприятно щекочет то ли травинка, то ли маленький жук, решивший, что Джерард походит на хороший аэродром для его вечернего полёта. Мурашек от этого становится больше, но он не обернётся — слишком занят ожиданием и своей неспокойной головой. Ждёт. Всё ещё ждёт. Почему просто ждать всегда так сложно?! Когда горло уже готов схватить спазм заново вытащенной из глубины обиды, а грохот возмущëнного, обманутого сердца в груди такой громкий, что не слышно шагов рядом, он вдруг вздрагивает, и все механизмы в нём со скрипом экстренно тормозят, словно кто-то дёрнул ручку стоп-крана, а по спине бежит колючий холодок неожиданности. Тёплая, пахнущая домом, немного пылью, как это бывает, когда вещь висит среди других где-то на улице, немного пóтом и немного просто им — как в итоге всё, чего он касается, — мягкая ткань оказывается накинута на его плечи не слишком небрежно, но и чуть резче, чем могла бы — должно быть, ещё сердится. Должно быть, сам Джерард тоже теперь немного пахнет им, задумывался ли он когда-то об этом? Он вскидывает голову, тут же отворачиваясь в другую сторону — потому что гордость ещё немного не улеглась, — прислоняется теснее щекой к этой мягкой, истëртой от долгой нóски и знакомой до боли подкладке с редкими катышками, вдыхая родной запах и прикрывая глаза, ласкаемые сквозь закрытые веки последним природным светом этого дня. Он знает, что сейчас ощутит толчок и покачнëтся из-за неаккуратно усевшегося рядом Фрэнка, а затем сбоку станет ещё теплее и будет так следующие полчаса или… сколько там планирует опускаться солнце сегодня? Уголок губ слегка приподнимается, затем ещё и ещё — пришёл. Всегда приходит. А он никогда не может скрыть этой улыбки, поэтому пусть она снова утонет в собственном согреваемом чужой толстовкой плече. Должно быть, насекомым невдомёк, что его дом теперь сидит здесь и даже лететь никуда не надо…