***
Вейпора любит мясо, — уж лучше мясной суп, чем мох, жижа или бледные грибы, которые ножом скоблить приходится, пока не выскребешь всю слизь: со слизью есть нельзя — отравишься. Старый Пелле, отец Момо, наелся таких грибов, когда ходил на сбор урожая, и вскоре умер, — долго все спорили, можно ли выпить и съесть старого Пелле, если он отравился, и всем уже давным-давно осточертели грибы. Обошлось, бог миловал. «Раз господь бог посылает нам такие испытания, значит, он полагает, что мы их заслужили, — говорит Збалтазар, поучительно воздев палец, а потом добавляет «аминь» и вонзает зубы в жёсткое мясо. В Крепости ничего не пропадает: кровь выпить можно, мясо — съесть, волосы — на пряжу срезать. — Знаете, для чего пророк Моисей водил свой народ сорок лет по пустыне? Для того, чтобы все умерли, кто рабами родился, вот так!» «Брехня! То сорок лет было, а не триста!» — кричит Моруск, сплюнув хрустнувший на зубах хрящ. «Всё так, всё верно, триста — не сорок», — поддакивает мерзлявый Эллиот. «Ничего-то ты не понимаешь, Моруск!» Бледный потный Момо, вздрогнув, прикладывается к горшку с вываренным бульоном, и взгляд у него совсем одичавший.***
— Вейпора, сестрёнка! — зовёт с крыши Сванито, жадно уткнувшись в телескоп. — Хочешь посмотреть? — Ещё один сигнал нашёл, да? — язвит Мито. — Шестьдесят третий! Может, это с нами Улей связывается? Сванито живёт на крышах, спит когда вздумается, ест что попало, лазает по столбам радиопередатчиков и вечно что-то вынюхивает, и глаза у него светлые, почти прозрачные: однажды Вейпора спросила Сванито, какого цвета его глаза, и тот дал ей лампу и терпел, пока Вейпора светила ему в лицо, разевала рот и удивлялась узким зрачкам. «Они голубые, как небо снаружи, — объясняет Сванито. — Збалтазар говорит, что оно такое же». «А почему небо голубое?» «Кто ж знает? Может, у господа бога тоже есть чувство прекрасного». Вейпора пытается вспомнить глаза Збалтазара, но не может, — попробуй-ка, вспомни, когда Збалтазар курит, а рядом жужжит в дыму генераторная лампа. У Збалтазара были косы, длинные, как провода, и от него пахло пóтом и жжёной коноплёй, а ещё он клялся, что уведёт всех с собой в землю обетованную, и Хранитель слушал его, но никогда не кивал, — тогда его звали Грегор, и он водил с собой целый отряд чистильщиков: Хранитель-тогда-ещё-Грегор тоже был взрослым, но не верил ни в бога, ни в чёрта. — Я по ним очень скучаю, — говорит Сванито и прилипает к телескопу, свернув его линзой вниз. — У-у, гляди-ка, Азуз патроны перебирает. Видишь? Ишь, ещё и ругается! Вейпора, цыкнув, встряхивает косами в плетёных шнурках.***
«У нас два богатства: волосы и зубы, — говорит Бабушка и гладит Вейпору по голове. — Волосы потерять не жалко, отрастут, а зубы — нет». «Ещё чего, не буду я их на пряжу резать, — ворчит Вейпора, дыша в остывшие пальцы, — я без кос буду некрасивая». «И что, не жалко тебе ручки студить? Волосы отрастут ещё, пожалела бы пальчики». «Не сахарная, не растаю!» — отрезает Вейпора, совершенно не имея понятия, что такое «сахар», и заматывает косы шарфом на шее, а Бабушка, вздохнув, вяжет ей варежки из волос Альдекальдо. Бабушка родила и вырастила пятерых, но все знают, что она обогреет любого детёныша. Вейпоре зубов хватает с лихвой: зубов у неё двадцать шесть, бывает и меньше, сверху щербина и снизу кривые, — Мито посчитал, залез пальцем в её рот и каждый зуб трогал, чтобы не ошибиться. У Клементины-чистильщицы все зубы были на месте, все — здоровые, всем на зависть, и хохотала она чаще, чем Альдекальдо, Анни или вечно чем-то недовольная Закк. Клемма обожала танцы, — Хранитель чуть-чуть кобенился, когда Клемма тащила его под локти на фокстрот, но всегда танцевал с ней, обсуждал всякое и по-дружески целовал в висок, и Моруск бренчал жильными струнами, вцепившись в гриф ногтями. Скучно без Клеммы, — к восемнадцати годам у неё уже были татуировки чистильщицы, и поначалу она важничала и держалась особняком, но потом стала такой же весёлой, как и прежде, скоблила ружьё, которое называла «моё дитятко», и рассказывала обо всяких интересных вещах, и в её доме было много-много книг и цветов. «Мир — это остров скорби и печали», — поёт Моруск, прижавшись к струнам обветренной щекой, когда Клементина уходит в Улей и просит Сванито приглядывать за её цветами. «Кабы так, мы бы уже не смеялись», — отвечает Момо.***
— Три, два, один! — Мя-а-а-у-ув! Вейпора кричит, вздрагивает и отшатывается, и краска заливает всё крыльцо Космы, веером брызнув на граффити, — Мито по-девчачьи взвизгивает, но тут же замолкает и напускает на себя покаянный вид, когда жилистый, рябой, вечно чем-то недовольный Косма вихрем вылетает на крыльцо: — Сукины дети, отмывать-то кто будет?! — Ой-ой, — кается Вейпора, инстинктивно прижав ладони ко рту, — прости. — Позвали бы кого постарше, раз сами разгрузить не можете! Ироды! — Мы больше не будем, — фальшиво-клятвенно обещает Мито, и Косма, закатив глаза, в очередной раз идёт за ведром и щёткой. — Вейпора, ты чего так? — Вот! — тычет Вейпора пальцем в заросли плюща: из зарослей на неё таращится усатая морда. — Зурк? — Не-е. Кабы это был зурк, то нас бы по тревоге не отпустили, помнишь? Обладатель усатой морды выходит из зарослей с грациозно-величественно-снисходительным видом, и у Вейпоры возникает ощущение, что отныне вся Крепость принадлежит не им, а вот этому грязному зверю, — у зверя четыре лапы, два уха и длинный хвост, и он весь шерстяной, и его шерсть похожа на ржавчину. — Мр-рав-в-в, — говорит зверь и по-хозяйски бьёт лапой одну из банок. — Мр-рав, — повторяет Вейпора, сев на корточки, и подползает к зверю на четвереньках. — Ты очень красивый. Как тебя звать? Зверь шипит, оскалив кошмарный частокол зубов, и угрожающе выгибает спину дугой, распушив хвост, но всё-таки обнюхивает Вейпору, даже не собираясь бежать. — А вдруг он чем-нибудь болеет или чуму носит? — ахает Мито, бухнувшись на карниз. — Вейпора! — Думаю, не болеет, — отвечает Вейпора: усы у зверя длинные, и эти усы щекочутся, когда зверь нюхает её руки. — Вейпора, я тебя спасать не буду! Слышишь? Ни за что! Зверь мявкает, урчит, пружинно вспрыгивает на шифер, вытягивает заднюю лапу и выкусывает шерсть меж растопыренных пальцев. — Это кот, и он не из Крепости. Я таких на картинках видела, — говорит Вейпора и улыбается. — Это кот из земли обетованной, Мито.***
Рыжее урчащее чудовище с восемнадцатью когтями вторгается в быт Крепости с бесцеремонностью потопа, эпидемии или выжигающего наживо взрыва: «кот» быстро обживается, мявкает, мурчит, рычит, изучает коноплю в теплицах и грызёт её стебли, «кот» сбрасывает с крыш горшки и заинтересованно смотрит, как они бьются в крошево, «кот» спит на животе Моруска, валяется под ногами полуслепого, полуглухого Хумара, трётся лбом об лодыжку Хранителя, лазает по крышам, срывается, шлёпается оземь, отряхивается и идёт дальше, совершенно не боясь людей. У «кота» нет ни стыда, ни совести, ни чувства прекрасного, но всё-таки он умеет быть благодарным, — однажды «кот» возвращается, задрав хвост, и несёт в зубах маленького дрона. — Гляди-ите, какой важный. Может, он ещё и моего папашу домой приведёт? — сварливо интересуется Шеймус: Шеймус третий год не получает от отца вестей, пьёт, напивается и злится, когда кто-нибудь об этом заикается. Изъятую добычу единогласно решено передать нетраннеру Эллиоту, и Эллиот скребёт бритый затылок, ёжится, кутается в покрывало, дыхнув в сложенные пригоршней руки, и вываливает на стол паяльник, провода и микросхемы. — Вы-живёте-здесь? — выспрашивает дрон, когда Эллиот скребёт иглой электронную плату, и в его синтезированном голосе слышится акцент пополам с надеждой. — Давно? Сколько-прошло-лет? — Триста сорок восемь, восемь декад и ещё один цикл, — показывает Эллиот на растопыренных пальцах. — Столько-лет? Как-вы-живы-здесь? — Долгая история, хрен бы нас побрал. — Уж здесь-то точно не лучше, чем было в утробе, — отрезает Закк, кутаясь в клетчатую шаль. Закк беременна и очень из-за этого переживает: не особенно-то она хотела рожать здесь своих детей, — но делает вид, что ничуть не боится родов. — Закк не верит, что за стенами можно жить, и Рико не верит, — хмурится Момо, всем весом навалившись на Эллиота, а тот издаёт недовольный звук, увидев, как «кот» валяется на его подушках, — но ведь зверь пришёл к нам из-за стен. Выходит, там не так уж страшно? — Не-знаю. Нам-стоит-про… — …мр-в-в-в-р! «Кот» зевает бесцеремонно-звучно, вывалив меж клыков шершавый язык, и его мурчание звучит убедительнее любой клятвы.