No Paths Are Bound

Призрачный огонь не отлетает от Се Ляня далеко. Его молчаливое беспокойство усиливается с каждым новым человеком, скрывающимся внутри храма. Люди всё продолжают прибывать. Торговцы и крестьяне, простые путники, заблудившиеся в лесу… все они в поисках укрытия от бушующего шторма набредали на заброшенное святилище. Храм постепенно заполняется людьми, и Се Лянь начинает беспокоиться. Он сам, добровольно шагнул в эту ловушку, так зачем здесь все эти люди? Теперь они тоже в опасности? Безликий Бай уже очень давно перестал мучить кого-либо ещё кроме Се Ляня, так почему сейчас решил втянуть в это дело посторонних? Эти люди… для Се Ляня никто. Се Лянь даже не знает их имён. Он слышит крики. Молитвенный зал наполняется паникой, напуганный шепот и плач разносят дурную весть. Лица. Человеческие лица. Поветрие ликов… О боги! Поветрие ликов вернулось! Призрачный огонь может только смотреть, как его бог пытается успокоить толпу, умоляет никого не пытаться сбежать, ведь вне храма их поджидает что-то куда более страшное. Он смотрит, он надеется, и он молится. Он так желает вновь обрести тело. Иметь руки, чтобы оттащить своего возлюбленного от этих людей, унести из этого места. Иметь силы остановить надвигающуюся катастрофу. — Дянься, — шепчет дух. Он знает, что сейчас будет. — Дянься, уходи отсюда. Се Лянь только хмурится и качает головой: — Я не могу оставить этих людей. Дух молится. Он знает, что сейчас будет, до последней отчётливой, жестокой детали. Но даже этот дух не знает всего. На его молитвы никто не отвечает. Толпа теснит Се Ляня внутрь храма, пока он не упирается в край алтаря. В храме нет статуи божества, табличка при входе почти разрушена, но здесь всё ещё цел алтарь. На плечи Се Ляня ложатся ладони, широкие и тяжелые, самого его уха касается шепот: — Я же обещал показать тебе, не так ли? — знакомый голос заставляет Се Ляня замереть, внутренности у него смерзаются в лёд. — Ты всё ещё хочешь увидеть? Прежде, чем Се Лянь успевает закричать, чужая рука зажимает ему рот. Се Лянь чувствует маску, прижимающуюся к его щеке. Этот голос обманчиво нежен: — Я открою тебе маленький секрет, — рука на челюсти Се Ляня сжимается так сильно, что ногти впиваются ему в скулу. — Я и пальцем не тронул мальчишку. Глаза Се Ляня удивлённо распахиваются, а брови сходятся на переносице. Он отчаянно пытается понять… В голосе Безликого Бая отчётливо слышна улыбка: — По крайней мере пока он был жив. Я не вмешиваюсь в дела смертных… напрямую. Что ж, это похоже на правду. Эта тварь никогда не показывалась, пока Се Лянь ещё был человеком. Только… Только после. Но вот всё остальное… Се Лянь резко мотает головой, пока его рот не оказывается свободен. — Лжец! — выплевывает Се Лянь, уставившись на эту тварь злым невидящим взглядом. — Каждое слово, что выходит из твоего рта, — ЛОЖЬ! Его щеки касаются ласковые пальцы, и он слышит вздох. Будто бы эта тварь — родитель, утомлённый капризами своего любимого отпрыска. Будто бы он давал Се Ляню так много шансов, но тот так и не выучил урок, и теперь остаётся только наказать его за непослушание. — Хорошо, — вздыхает эта тварь, притягивая Се Ляня назад. — Я покажу тебе, дитя. Покажет?.. Эти руки заставляют Се Ляня сесть на алтарь, и он слышит, как Безликий Бай обращается к толпе. Хотя в его голосе только спокойствие, граничащее со скукой, он легко перекрывает наполнивший храм тревожный шепот. — Поветрие ликов можно излечить. По толпе проносится беспокойный гул. Где-то там, среди всех этих людей, Призрачный огонь отчаянно пытается пробиться к алтарю, но… Людей слишком много. Начинается хаос. — Что?! — Поветрие ликов можно излечить, — спокойно повторяет Безликий Бай. В наступившей тишине по толпе пробегает ропот. — Спросите его, он знает. Про себя Се Лянь размышляет, чью личину сейчас носит эта тварь. Никто не узнал в ней Белого Бедствия, никто даже ни слова не сказал про маску. Скорее всего это кто-то, чей облик причинил бы Се Ляню боль, сумей он его увидеть. Возможно, Наставник. Или Фэн Синь. В конечном итоге Се Лянь решает: Хун-эр. Именно этот облик ранит его сильнее всего. Должно быть, это руки Хун-эра прижимают его сейчас к алтарю. Постепенно люди начинают задавать вопросы. Как это возможно? Откуда он знает? Если он знает, то почему молчит? — Это не лекарство, — объясняет Се Лянь сдавленным голосом. — Это проклятье. Вам не стоит… — Как ты можешь решать за нас? — Да кто ты вообще такой?! — Здесь мой ребёнок, мой ребёнок болен! Мне всё равно, что придётся сделать, скажи, как спасти его! Се Лянь сутулится. У него не осталось выбора: придётся сказать им правду, ужасную, отвратительную правду, которую он узнал много лет назад. — Убийство, — хрипит он, обмякнув в стальной хватке Белого Бедствия. В зале наступает гробовая тишина. — Чтобы исцелиться от поветрия, вам придётся кого-то убить. Какое простое, но отвратительное решение. В толпе начинаются споры и обсуждения. Люди не показывают свои худшие качества при первой же возможности, нет. Это требует небольшого… толчка. Они должны думать, что в сложившихся обстоятельствах это допустимо. Позволительно. Се Лянь слышит глухой металлический звон: кто-то бросил меч на каменный пол храма. Се Лянь вынужден слушать, как Безликий Бай объясняет взволнованной толпе, что бог, даже падший, не может умереть. Как он раскрывает этим людям, кто Се Лянь такой. Се Лянь слышит, как обсуждения вспыхивают в толпе с новой силой. Они спорят, стоит ли его боль их спасения. Се Лянь слышит, как Призрачный огонь пытается пробиться к своему богу. Се Лянь закусывает губу, его плечи подрагивают. Он одними губами шепчет «уходи», не желая, чтобы дух становился свидетелем грядущей пытки. Но он заранее знает, именно сейчас (какая извращённая ирония) он абсолютно уверен… Призрачный огонь не уйдёт. Этот дух никогда, ни за что его не оставит. Чужие губы прижимаются к его челюсти, и Се Лянь не может сдержать мгновенную, инстинктивную дрожь отвращения, не может не попытаться дернуться прочь, даже если его продолжает удерживать стальная хватка. Се Лянь кожей чувствует улыбку этой твари. — В ту ночь тоже разыгралась буря, ты помнишь? У Се Ляня подрагивают губы. — Прекрати! — Не я один преследовал тебя по пятам, — терпеливо объясняет Безликий Бай, рассматривая разворачивающуюся перед ним сцену со смесью сдержанного ликования и любопытства. — Кое-кто тоже оказался… весьма успешен. Белое Бедствие проводит большим пальцем по губам Се Ляня. — В конце концов, он прекрасно знаком с твоим лицом. Глаза Се Ляня распахиваются от ужаса. — Кто?! — Твой бывший большой поклонник, — поясняет Безликий Бай. — Ты его, конечно, хорошо знаешь. Он хотел… порвать семейные узы. Тошнота подкатывает к горлу. Кто-то, кто уже ненавидел Хун-эра. Кто-то, кого мальчик уже научился бояться. — Я тоже предложил ему выбор. Се Лянь пытается вырваться, но безуспешно. — В отличие от тебя, он не сомневался, — задумчиво тянет Бедствие. — Но в конечном итоге мы придем к тем же результатам. Всё всегда кончается одинаково. — Зачем всё это?.. — шепчет падший бог. Хватка на его челюсти становится невыносимой. — Ты так медленно учишься, Ваше Высочество, — шипит эта тварь. — А я не отличаюсь терпением. — Чему же… — Се Лянь мечется, пытаясь вырваться. — …это всё должно было меня научить?! — Какова на самом деле людская природа, — шум толпы становится всё громче. — На что люди готовы пойти, стоит только дать им шанс. — Ци Жун, — Се Лянь выплевывает это имя так, будто бы ему противно его произносить. — Это ХУДШЕЕ проявление людской природы! — Ты говоришь так уверенно, хотя ничего не знаешь о людях, — Безликий Бай улыбается, отводя со лба Се Ляня налипшие на него пряди. — Но это мир Ци Жуна, а не твой. Се Лянь дрожит, но его мучитель ещё не закончил: — Мир заполнен такими Ци Жунами. Если он был так ужасен, отчего твои родители ничего не предпринимали столько лет? Се Лянь открывает рот, потом закрывает его. — Если я правильно помню, — Безликий Бай заключает Се Ляня в объятия. — Он однажды засунул в мешок ребенка, чье лицо я сейчас ношу, и протащил его за повозкой через весь город. Лицо Се Ляня застывает. От воспоминаний и от подтверждения его догадок. Эта тварь носит лицо Хун-эра. — Я и так знал, что он гнилой человек, — бросает в ответ Се Лянь. — Ты ничему меня не научил!.. — Ты никогда не давал себе труда задуматься, не так ли? — Белое Бедствие вздыхает, поглаживает Се Ляня по волосам, и тот замолкает. — Ты увидел конечный результат и обвинил в нём одного человека. Безликий Бай прищелкивает языком. — Как по-детски. Призрачный огонь с воем пробивается к алтарю — только чтобы Безликий Бай отмахнулся от него, как от надоедливой мухи. — Сколько людей видело, как он запихивал ребёнка в мешок? Как легко ты сам понял, что именно произошло? От одного воспоминания на глазах Се Ляня вскипают слёзы. Уже тогда случившееся заставило что-то перевернуться у него в животе, но сейчас, когда мальчик стал для него куда большим, чем случайный знакомый, воспоминание раздирает ему душу. В конце концов, Се Лянь был знаком с юношей, в которого этому мальчику суждено было превратиться. — Мне всегда нравилась одна фраза, — задумчиво вздыхает Белое Бедствие. — «Нужна целая деревня, чтобы вырастить ребёнка.» По щеке Се Ляня скатывается слеза. — Но также нужна целая деревня, чтобы его сломать, тебе не кажется? — Бедствие улыбается. — Как думаешь, хоть кто-то, кроме тебя, был добр к этому ребёнку? — Прекрати… — хрипит Се Лянь, подрагивая. — Когда всё закончилось, кого наказали сильнее? Ци Жуна, который хотел запытать ребёнка до смерти, или Фэн Синя, который пытался его остановить? Злость разрастается в груди Се Ляня от одного упоминания, и Се Лянь борется с ней, пытается подавить её… Он прекрасно знает, что именно этого и добивается Белое Бедствие. Всё это… изощрённая ловушка. — Мать, что тебя воспитала, воспитывала и его, не так ли? Се Лянь дёргается, как от удара. — И кого же в конечном итоге презирает весь мир? — тянет Безликий Бай. — Ци Жуна, или тебя? Лицо Се Ляня замирает, утрачивает всякое выражение. — Кого проклинают все эти люди? О. — Его? Или тебя? Это больно. В какой-то момент (всего мгновение) кто-то в толпе говорит в защиту Се Ляня: — Вы все с ума посходили?! — выкрикивает какой-то мужчина, обводя собравшихся неверящим взглядом. — Вы настолько напуганы, что готовы пойти на такое, поверив словам безумца?! В толпе начинаются пересуды. — Принц сам сказал это! — С нами дети, у нас нет другого выбора! — Как ты можешь нас обвинять?! Сам же слышал, он от этого не умрёт! Сердце Се Ляня наполняется надеждой, но Белое бедствие только улыбается, поглаживая его по щеке. — Подожди, — шепчет он Се Ляню на ухо. — Послушай, на что способны люди. — Мы просто хотим спасти свои жизни, что в этом неправильного?! Тебе что, умереть хочется?! Этот голос кажется Се Ляню смутно знакомым. Когда-то он знал этого крестьянина, очень, очень давно… — Я не хочу умирать, — качает головой мужчина. — Но и жить вот так не хочу тоже! Что с того, что он бог? Мы не можем… — Ты не знаешь, что он за человек, — шипит кто-то в толпе. Се Лянь морщится, ногти впиваются ему в ладони. Этот голос он узнаёт мгновенно. Торговец выходит вперед и обращается к толпе: — Разве вы не знаете, чем он зарабатывал себе на жизнь с тех пор, как впал в немилость? Комнату наполняет тишина. — Раз не знаете, так я вам расскажу! — торговец обводит всех горящим взглядом. — Он не стоит вашей жалости! У Се Ляня сбивается дыхание: он слышит звук, с которым с пола поднимают меч, а потом жуткий металлический лязг, с которым торговец провозит острием меча по каменному полу храма. — Может, вы все и готовы умереть ради шлюхи, но я — нет! Пораженный шепот проносится по толпе. Надо отдать этим людям должное: на какое-то время повисает тишина. Они ждут, что принц возразит. Но тишина растягивается, и Се Лянь молчит. Настроение в толпе меняется, и Се Лянь слышит шепот Безликого Бая: — Я предупреждал тебя. Я говорил тебе об этом много раз. Се Лянь уже открывает рот, собираясь ответить, что это не имеет значения, что он… Удар! От потрясения Се Лянь не успевает сдержать полный мучительной боли крик. Агония волнами распространяется по его телу от того места, где меч вошел ему в живот. Это неуверенный удар человека, в жизни не державшего в руках меча. Когда торговец понимает, что рана недостаточно глубокая, он заталкивает меч глубже, практически до основания, и… Се Лянь давится воздухом. Кровь вытекает из его рта, капает с подбородка. Бедствие спокойно утирает её, нашёптывая: — Я говорил тебе. Торговец с хлюпающим звуком выдергивает меч из тела Се Ляня, а затем отбрасывает его на пол. Люди смотрят на торговца во все глаза, пока он разворачивается и спокойным шагом покидает храм. Он сможет жить дальше, навсегда позабыв о страшной хвори. Он вернётся к своей обычной жизни, тогда как все они заперты здесь, и тень ужасного проклятья уже пожирает их плоть. Так почему же… Се Лянь слышит это в нарастающем гомоне. Так почему же им нельзя поступить так же? Почему им нельзя спастись? — Вот так, — говорит Безликий Бай и встает на ноги. Люди провожают его взглядом: долговязый юноша приковывает Се Ляня за запястья к цепям, что свисают с потолка. Каждый раз, когда он наклоняется, темные волосы соскальзывают с его плеч, закрывая лицо. — Теперь вам всем будет легче. Никто не спрашивает, откуда в заброшенном храме взялись цепи. Никто не спрашивает, откуда этот юноша столько знает. Его спрашивают вовсе не это. — Когда твоя очередь? Разве ты сам не хочешь излечиться от поветрия? — Нет, — улыбается юноша, спрыгивая с алтаря. — Поветрие ликов не может меня поразить, — он отходит в сторону и опирается плечом об одну из каменных колонн, сложив на груди руки. — Я пришёл просто посмотреть. Про это его тоже никто не спрашивает. Се Лянь слышит, как кто-то снова поднимает меч, и всхлипывает. Он слышит легкий смешок Безликого Бая, когда тот между делом добавляет: — К вашему сведению, это только временное решение. Кузнец, до этого занесший меч над грудью Се Ляня, замирает. — Что? Бедствие улыбается. — Чем больше он страдает, тем дольше Поветрие ликов вас не коснётся. Се Лянь слепо смотрит в потолок, его дрожащие руки до предела натягивают удерживающие его цепи. Он помнит раны, покрывавшие всё тело Хун-эра. Только одна из них была смертельной. Пытка. Безликий Бай обещал показать ему, что произошло в ту ночь. Безликий Бай говорил ему… много, много раз. Он был прав: Се Лянь действительно крайне медленно учится. Не из-за глупости, а из-за чистого упрямства. Се Лянь до последнего отказывался признавать, что он ошибся. Ошибся в мире вокруг него. Ошибся в людях. Это больно. Но всё в порядке. Этой ночью этот урок повторится много, много раз. Сотню раз. Кто-то просто вонзает в него меч изо всех сил, бормоча сбивчивые извинения на каждый его всхлип боли. Се Лянь учится быть за это благодарным. Другие же… Другие растягивают удовольствие. К этому невозможно привыкнуть. Жестокость, на которую способны люди, никогда не перестанет тебя удивлять. Как далеко их готова завести уверенность в собственной правоте и безнаказанность, сколь ужасные вещи они готовы совершить, если ситуация это позволяет. Се Лянь лишен даже возможности видеть, в каком месте его настигнет следующий порез. Не знает, откуда на этот раз придёт боль. Он с ужасом отшатывается от каждого прикосновения, его бьет дрожь. Он не один. Иногда Се Лянь чувствует холод: Призрачный огонь пытается своим эфемерным телом заслонить своего бога от ударов меча. Всё кончается одинаково: Белое бедствие отшвыривает духа прочь, или Се Лянь сам сквозь всхлипы и вой умоляет его уйти. Он знает, что это бесполезно. Этот дух никогда его не оставит. Призрачный огонь изо всех сил врезается в мужчину, сжимающего в руках меч, и тот со вскриком падает на каменный пол. Огонёк мгновенно подлетает к Се Ляню и прячется у того под горлом, яростно мерцая. Се Лянь чувствует ледяную призрачную энергию, волнами исходящую от духа. Бедное создание… Как ярко, должно быть, он сейчас горит. Сначала отчаянные попытки Призрачного огня вмешаться казались Белому Бедствию забавными, но сейчас… Се Лянь склоняет голову, прижимается щекой к ледяному пламени. Его дрожащие губы что-то нашёптывают маленькому духу. Даже теперь принц находит в нём небольшое утешение. Сейчас это не кажется ему забавным. Больше нет. Се Лянь давится вдохом, когда жестокая рука хватает Призрачный огонь. — Нет! — умоляет Се Лянь, и боль от пронзившего его бок меча заставляет захлебнуться криком. — НЕ ТРОГАЙ ЕГО! Его крик отдается эхом среди каменных стен храма. Белое Бедствие снова меняет лицо. Он больше не выглядит как тот юнец. Он стоит в центре храма, и пол под его ногами постепенно становится скользким от крови. У него развевающиеся белые рукава и белая маска, подсвеченная зелёным призрачным светом. Все факелы резко гаснут. Теперь единственный свет под сводами проклятого храма — потустороннее зеленое пламя, зажатое в ладони демона. Призрачный огонь горит с силой небольшого солнца. Разгорается всё сильнее с каждой прошедшей минутой. Никто из оставшихся в храме людей не обращает на них внимания. Все, у кого осталась хоть капля совести, давно покинули это место. Остались только падальщики, оппортунисты, вгрызающиеся в истекающую кровью плоть раненого животного, которое уже не может сбежать. Безликий Бай большим пальцем играет с язычками призрачного пламени, оглаживает их, будто бы рисует круги. Так обращаются с новорожденным котенком или птичкой с подбитым крылом. — Ваше Высочество, — тянет он в задумчивости, наблюдая за бесконечной мукой, отражающейся в белёсых глазах. — Кое-что я всё ещё тебе не сказал. Се Лянь не поднимает головы, не спрашивает… Но это в порядке вещей. Безликий Бай скажет ему и так. — Я не трогал его при жизни, но после смерти… — эта тварь подносит Призрачный огонь к своему лицу, рассматривая. Бедствие задумчиво добавляет: — Подвесил его не я. За это можешь спросить со своего родственника. Дрожь пробегает по телу Се Ляня. Призрачный огонь рычит и мечется, но Бедствие держит крепко. — Этот ребёнок не хотел упокоиться с миром, — продолжает демон. — А у него была одна на редкость дурная привычка: он прерывал наши уроки. Демон сжимает пальцы крепче, так плотно, что пламя начинает дрожать. — Пришлось удостовериться, что он никогда не сможет сделать этого снова. Эти расплывчатые формулировки — намеренная жестокость. У Се Ляня стучат зубы, и он сгибается от следующего удара меча. Лезвие входит в него внизу живота. — Ты… развеял его? Безликий Бай улыбается и не отвечает. Боль и печаль затапливают Се Ляня изнутри, но он только наблюдает, крепче сдавливая в ладони Призрачный огонь. С этого момента пытка становится безжалостной. Оставшихся в храме людей ничего не сдерживает. Безликий Бай с усмешкой наблюдает, как один из них тянется Се Ляню между ног. Всегда и везде найдутся мужчины, желающего чего-то подобного. Хуже скота. Демон ждёт, пока Се Ляня не начинает сотрясать крупная дрожь ужаса. В этот момент, не дав мужчине завершить начатое, Бедствие разжимает пальцы. Призрачный огонь с такой яростной силой бросается вперед, что сталкивает насильника со ступеней. Приземление ломает ему шею. Бедствие снова ловит мелкого духа, совершенно не обращая внимания на его попытки вырваться, пробиться к Се Ляню. — Можете причинять ему боль, но не такую боль, — демон обращается к оставшимся в храме мужчинам. Се Лянь не знает, с чего вдруг Безликий Бай решил его пощадить. Раньше он не упускал возможности измучить Се Ляня всеми доступными способами. Отчего же сейчас он решил проявить милосердие? Милосердие ли? Тело Се Ляня отказывается умирать. Даже когда на нём не остаётся живого места, не остается ни единого нетронутого участка. В какой-то момент меч перерезает Се Ляню горло. Теперь он не может даже кричать. Не может плакать или умолять. Но его душа продолжает заходиться в беззвучных рыданиях. Он продолжает кричать, запертый внутри собственного сознания. Спасите! Спасите, спасите, спасите! Спасите, спасите, спасите, спасите, спасите-спасите-спасите-спасите-спасите-спасите!!! Его никто не спасёт. Никто не может его спасти. Се Лянь слышит крик будто бы через толщу воды, и он знает, что давно не может кричать сам. Не трогай его. Не… Пожалуйста, не… У него вырывается последний задушенный стон… и больше он не может издать ни звука. Но ему всё ещё… больно. Се Лянь то проваливается в забытьё, то снова приходит в себя. Всё вокруг ускользает в смутный туман. Он слышит крики. Слышит смех. Бесконечный, отвратительный смех. И всё ещё больно. Больно, больно, больно, больно, больно, больно… Больно, больно, больно, больно, больно, больно-больно-больно-больно-больно-больно-больно-больно-больно-больно-больно-больно-больно-больно-больно-больно!!! Почему я не умираю?! Почему я не могу умереть?! Се Лянь и раньше мечтал о смерти. Это были тихие мечты, рожденные усталостью и скорбью. Скорбь приносила ему слишком много боли. Усталость… постоянная борьба отнимала его силы, а он боролся слишком долго. Се Лянь ничего не знал о боли в те дни. Теперь же он беззвучно умоляет убить его. Он жаждет смерти. Он молится. Отчаянно, тому единственному, кто ещё может помочь, кому может быть не совсем безразлична его судьба. Тому единственному, кто всё ещё может его спасти. Цзюнь У. Се Лянь выкрикивает это имя, но с его губ не срывается ни звука. В своей молчаливой агонии он молится не о спасении. Он не просит пощады, не просит помилования. Он не просит отомстить, он не просит даже о справедливости. Он умоляет убить его. Он умоляет Цзюнь У забрать его бессмертие. Позволить ему, наконец, кануть в небытие. Даже если Се Лянь может это пережить, он не хочет. Он не хочет жить дальше с этими воспоминаниями, выгравированными теперь на самых его костях. Он не хочет жить дальше в мире, который сотворил подобное с Хун-эром. Се Лянь больше не плачет. Кровавые слёзы катятся по его щекам. В конечном итоге исчезает даже боль. Превращается в белый шум у него под кожей, постоянный, бесконечный поток. Слой за слоем, боль смешивается в нём, пока не обращается в ничто. Он лишен зрения. Лишен голоса. Боги, сколь многое он бы отдал, чтобы перестать чувствовать прикосновения. Се Лянь смутно помнит времена, когда ему нравились касания других людей. Он не помнит, почему. Не помнит, как это возможно. Безликий Бай ухмыляется, наблюдая за Призрачным огнём в своей ладони. Тот разгорается всё сильнее, и Бедствие шепчет ему: — Ты должен быть мне благодарен. Демон переводит взгляд на Се Ляня. Он обвис на цепях: бог, принесённый в жертву собственному жестокому народу. Ему это подходит. Идеальный автопортрет. — Без меня твоя история была бы такой скучной. Призрачный огонь с шипением и искрами вспыхивает ещё ярче, ослепительный в своей ненависти. Он мог бы быть простым солдатом, умершим в одиночестве на поле битвы. — Трагедия закаляет дух, — объясняет Бедствие, задержавшись взглядом на трупе у подножия лестницы. — Взгляни, какая тебе отведена роль. Она прекрасна, не так ли? Этот Призрачный огонь даже в нынешней бестелесной форме смог убить человека. Впечатляет. В будущем он сможет дорасти до уровня Свирепого, а, может, и выше. — Ты никогда не знал принца ребёнком, какая жалость, — в задумчивости добавляет демон. — Он был совершенно очарователен. Пламя, зажатое между пальцев Белого Бедствия, дрожит от скопившейся в нём энергии. Будь Безликий Бай немного умнее, немного дальновиднее, он бы развеял его. Но любопытство оказывается сильнее. Ему хочется узнать, на что способна эта маленькая тварь. Небольшой эксперимент. — Он строил золотые дворцы, плакал из-за ночных кошмаров, а ещё… Бедствие шагает ближе, позволяя Призрачному огню разглядеть возлюбленного, безжизненного, изуродованного практически до неузнаваемости. — …он очень любил сказки. Так на него похоже, не правда ли? В конечном итоге, все эти истории всегда ослепительно прекрасны — и всегда проистекают из величайших трагедий. У любой светлой сказки весьма мрачная обратная сторона. Когда-то стены этого храма были отделаны сверкающим белым мрамором. Теперь каждый их цунь покрыт кровью. — Посмотри, во что я тебя превратил. Призрачный огонь подрагивает. Если бы не Белое Бедствие, в этой истории он был бы настолько неважен, что не получил бы имени. Он не был бы даже второстепенным персонажем. Сейчас же этот Призрачный огонь будто бы сошел со страниц сказки. — Уродливое маленькое чудовище… отчаянно влюблённое в принцессу, — Бедствие замолкает и ухмыляется. Что ж… Не совсем в принцессу. Но разве этот ребёнок не заявлял сам, что подобные вещи для него не имеют значения? — Стоит ей только узнать его имя, и они смогут быть вместе. Это даже звучит, как сказка. Что-то из народных преданий. — Но он никогда не сможет произнести его вслух. Потому что Безликий Бай забрал его имя. Когда Хун-эр очнулся в лесу, зависнув под собственным подвешенным телом, наблюдая за своими покачивающимися ботинками… его тут же схватила чужая рука. Он был растерян. Беззащитен. Настигшее его проклятье было сильным, таким же сильным, как сковавшие принца канги. Возможно, даже сильнее. Каждый раз, когда его возлюбленный звал его… «Хун-эр?» «Хун-эр, это ты?» «Пожалуйста, Хун-эр… Мне страшно!» Это была пытка. Он не мог ответить. Но кое-что в этой истории всегда поражало Белое Бедствие. Он не понимал этого сейчас, он не поймет этого и столетия спустя, вплоть до самого конца. Это создание… не сможет стать собой. Никогда больше. Принц никогда не узнает в нём своей первой любви, никогда не узнает, через что этому духу пришлось пройти. За всю его боль никогда не будет признания. Не будет награды. Безликий Бай думал, что осознание этого сломает ребёнка. Что его дух развеется и исчезнет. Но сейчас он сияет ярче, чем когда-либо до этого. Безликого Бая не было рядом в тот день, когда падший бог в полуразрушенном храме кричал: «Я больше ничего не могу тебе дать!». Он не слышал, с какой уверенностью и преданностью этот ребёнок ответил ему. «Мне ничего не нужно» Божество, охотящееся за поклонением и молитвами верующих, как оголодавший зверь, никогда не поймет тех, кто молится, не ожидая ответа. Никогда не поймёт, что вера в кого-то может сама по себе быть спасением. Этот дух никогда не перестанет верить. Он просто не может. Призрачный огонь вспыхивает так ярко, что Безликий Бай выпускает его, отшатываясь. Вера в своего бога… Воздух разрезает долгий, протяжный крик, от которого задрожали каменные стены храма. Даже если он никогда не получит ответа. Даже если его бог никогда не узнает, отчего он не покинул этот мир. Никогда не узнает, кто его защищает. Вера в своего бога составляет всю сущность Хун-эра. Раздается громовой раскат, и вместе с ним приходит ослепительный взрыв. Оглушительная мощь призрачного пламени сотрясает саму землю, в мгновение ока огонь превращает всех оставшихся в храме людей в пепел. Горстки пепла тут же начинает смывать дождём; сила взрыва уничтожила крышу проклятого храма. Что не смывает дождь, то уносит в ночь пронзительный ветер. Становится невозможно темно. Нет факелов. Нет звезд. Нет Призрачного огня. Единственное освещение приносят вспыхивающие молнии, и освещают они сцену из ночных кошмаров. Разрушенный храм. Пол и стены залиты кровью, которую постепенно смывает льющий стеной дождь. Бог, принесённый в жертву на собственном алтаре. Перед ним — его последний верующий. Одинокая фигура в самом центре этой сцены. Высокий темноволосый юноша, одетый в чёрное. Дождевые капли его не касаются. Они не смеют. В темноте раздаётся эхо его шагов. Каждый мучительный, медленный шаг сопровождается хлюпающим звуком, и кровь божества, поклонение которому составляло всё его существо, пропитывает его ботинки. Юноша опускается на колени перед падшим богом. Отклонение от принципов… но он здесь не для молитвы. Он здесь для покаяния. Склонив голову и сложив руки, он просит — впервые за много лет — кое-что определённое. Сила. Любой ценой, в любой форме. Сила, чтобы отомстить за своего бога. Сила, чтобы уничтожить его врагов. Сила, чтобы защитить его. Даже если его бог не знает, отчего этот дух никогда не упокоится с миром. Не знает, отчего он не двинулся дальше. Даже если его бог никогда не узнает, что этот слуга защищает его. Ради своего бога этот человек выдержит что угодно. Ради него он станет непобедимым. Грохочет гром, и дождь льет стеной. Юноша у алтаря молится о силе. Но есть и иная молитва, которую он повторяет снова и снова. С каждым ударом сердца и даже после, когда оно перестало биться. Он молится никогда не упокоиться с миром. Время и ветер крадут его тихие слова: — Я навеки ваш самый преданный верующий.