No Paths Are Bound

Принцу требуется некоторое время, чтобы найти его. Не потому, что Наставник прячется, нет. Просто на то, чтобы набраться смелости и встретиться со своими страхами лицом к лицу, нужно время. Ты можешь говорить громкие слова и хвастаться грядущей местью своим подданным… и всё равно бояться того, что тебя ждёт. Положа руку на сердце, когда он всё же находит Наставника Фан Синя спустя несколько месяцев после пира, сидящим на вершине холма, Лан Цяньцю всё ещё не хочет в это верить. Фан Синь один, как и всегда. Он сидит на камне спиной к принцу, и ветер мягко перебирает его волосы. Он всё ещё — как и всегда — носит маску. Маска прячет Фан Синя от всего мира, и от его ученика в том числе. — …А я гадал, когда же ты придёшь, — Наставник говорит будто бы сам с собой, и принц вздрагивает, стиснув рукоять меча. — Теперь вы мне расскажете? Наставник не отвечает и даже не оборачивается. — Почему? — давит принц. Он оставил своих личных телохранителей у подножия холма, настояв, что должен встретиться с учителем сам. — Я знаю, что ты никогда бы не пошел бы на такое, так почему?! У этой истории нет хорошего конца. Се Лянь знает: что бы он ни выбрал, он сделает Лан Цяньцю больно. Все, что ему остаётся, это принять наименее болезненное решение из имеющихся… И прямо сейчас такое решение — не отвечать вовсе. Вместо этого он поднимается на ноги, держа в руках меч. Разбить себя, а не остатки мира юного принца, кажется лучшим выбором. — Дянься, — шепчет он, медленно поворачиваясь к юноше. — Что следует сделать, повстречав зло? Принц отступает на шаг, его губы дрожат, а глаза наполняются страхом. Эта история войдет в века совсем иной: в ней будут восхвалять отважного принца, отомстившего своему мелочному и завистливому учителю. В ней ничего не останется от напуганного юноши, со слезами на глазах умоляющего человека, который научил его держать клинок: — Но ты не зло!.. Он продолжает повторять это, отступая назад, но… ЛЯЗГ! Лан Цяньцю едва успевает принять удар, и в его широко распахнутых глазах отражаются искры, высеченные столкновением их клинков. — Что следует сделать, — повторяет Се Лянь, атакуя снова. Лан Цяньцю с трудом держит оборону. — Повстречав зло? Зубы принца крепко стиснуты, а руки дрожат от напряжения, сдерживая удары; он вскрикивает: — Уничтожить зло, чтобы защитить невинных! Один из хорошо знакомых уроков его Наставника. Маска темными прорезями смотрит на него в ответ. Ничего не выражающая. Холодная. Бесчувственная. — Тогда ты уже знаешь, как нужно поступить. Се Лянь чувствует это в движениях принца, в его голосе: надлом, хрупкость… разбившееся доверие. Это больно, но Се Лянь принимает боль. Он сам сделал этот выбор. Бой набирает обороты, клинки сталкиваются всё чаще, всё яростнее. Но это не из-за Наставника: Фан Синь сражается так же плавно и спокойно, как и всегда. Это Лан Цяньцю давит сильнее, нападает безрассуднее, он вкладывает в удары всё больше силы. Слёзы катятся по его лицу, и он движется всё быстрее и точнее с каждым мгновением, используя каждый усвоенный урок чтобы биться подобно демону. Он так вырос с тех пор, как прятался за спинами стражников, сжавшись в комок. — Как… — он всхлипывает, не прекращая атаковать. — Как ты мог убить его?.. Ты видел, как я скорбел по матери!.. Но маска не меняется. Ему нет ответа. — КАК ТЫ МОГ ЗАБРАТЬ ЕГО У МЕНЯ?! Они сталкиваются снова, и в этот раз юноше удаётся немного ослабить оборону Наставника. Никогда раньше у Лан Цяньцю не получалось одолеть Фан Синя, он даже близко не подбирался к победе во время их тренировочных боёв. Теперь он думает, что глубина его переживаний подтолкнула его к победе. Может и так. Се Лянь почти улыбается, наблюдая за успехами ученика. Ему приходится использовать одну шестую своих сил, чтобы отбивать атаки юноши, а это очень достойный результат. Притвориться, что очередной удар выбил меч из его руки, не так уж сложно. Клинок отлетает в траву. «Ты был таким маленьким» ХРУСТ! Его глаза под маской чуть расширяются. «Когда ты успел вырасти?» Меч вонзается в него до основания, потом его выдёргивают у Се Ляня из груди. Кровь течёт из раны быстрыми толчками. Это не больно. Не по-настоящему. Не так больно, как то, что происходит потом. Лан Цяньцю не позволяет ему упасть: подхватывает на руки своего учителя и вместе с ним опускается на колени, отбросив в сторону собственный меч. Захлёбываясь слезами. — Я… я не хотел! — всхлипывает принц, прижимаясь лбом к золотой маске. — Зачем вы меня заставили?! Юноша уверен, что удар смертелен; Се Лянь и правда чувствует, как его тело наливается тяжестью, а конечности немеют — он быстро теряет кровь. Лан Цяньцю крепко прижимает его к себе. В этом мире больше не осталось тех, кого он любил, и жизнь последнего он отнял своими руками. — Я… я не знаю, как мне быть дальше, — шепчет принц, пряча лицо в волосах Се Ляня. Он дрожащими пальцами отводит окровавленные пряди с чужого лба. — Я… Мне всё ещё нужен… Мне всё ещё нужен ты. На его макушку ложится нетвёрдая ладонь, и он мгновенно замолкает. — …Ты отлично справился, Лан Цяньцю, — хрипит его учитель, из уголков его губ с каждым словом стекает новая порция крови. Слабо, едва заметно… учитель треплет его по волосам. — Я горжусь тобой. Лан Цяньцю цепляется за наставника, в его распахнутых глазах ужас, бесконечная боль и непонимание. Открытая рана. — Почему? — шепчет он, его всего трясёт. Не важно, сколько раз он спрашивает, Наставник не отвечает ему. Его встречает лишь тишина. Сводящая с ума тишина, разбивающая ему сердце. Рука Се Ляня соскальзывает с чужой макушки, лишившись последних сил. Удар действительно был что надо, в него даже было вложено немного духовной энергии. Се Лянь пытался обучить его этой технике, но у юного принца никогда не выходило — до сегодняшнего дня. Волны коротких судорог, скручивающих его тело, — тоже не подделка. Понадобится время, чтобы восстановиться после такого. Принц медленно укачивает Се Ляня, прижимая его к груди, и шепчет: — Я… Простите меня… Наставник. Се Лянь, завозившись, слабо качает головой. Он хотел не этого. — Я нарушил своё обещание, — бормочет принц, захлёбываясь в слезах. Они накатывают на него бесконечными волнами. «Я никому и никогда больше не позволю причинить вам боль» Впервые за очень долгое время глаза Се Ляня наполняются слезами. «Не плачь из-за меня, дитя. Я первым нарушил своё» — …Н-нет, — шепчет Се Лянь и кашляет, пытаясь прочистить горло от сворачивающейся крови. Он нашаривает руку Лан Цяньцю и крепко сжимает (Се Лянь не видит, какими глазами на него смотрит молодой принц). — Всё хорошо… Л-Лан Цяньцю, ты… Теперь он улыбается, его пальцы в ладонях ученика подрагивают. Он вспоминает другие времена, когда принц был куда меньше, как Се Лянь пытался уговорить его шлепнуть себя по руке, чтобы убедить ребёнка, что все раны зажили. — Ты… ты не можешь причинить мне боль, — шепчет Се Лянь. А затем мир начинает тускнеть и смешиваться, всхлипы Лан Цяньцю всё отдаляются… У него кружится голова… Он теряет сознание, обмякнув в руках принца. Его вдохи и выдохи становятся всё реже… пока не начинает казаться, что их вовсе нет. Наследный Принц Юнъани не знает, как его отпустить. Он сидит в траве, и его крики разрывают воздух. Он прижимает к себе своего учителя, и его одежды пропитываются кровью насквозь. Его идол. Его доверенное лицо. Его друг. Его возлюбленный. Он не позволяет кому-то ещё прикоснуться к телу Наставника, сколько бы стража ни настаивала на своём. Лан Цяньцю бережно несёт его на руках вниз с холма. Многочисленные советники предостерегают его: темное и могущественное создание, каким был Наставник Фан Синь, может после смерти обернуться сильным злым духом. Когда это не работает, они убеждают принца, что кто-то может призвать душу Наставника с дурными намерениями. Нет, он этого не допустит. Принц тщательно заботится о теле перед погребением, омывает его, расчёсывает волосы, переодевает в чистые одежды… Только маску он оставляет на месте. Лан Цяньцю жаждет увидеть это лицо, пусть и лишь единожды, но даже сейчас… Он прилежный ученик, и он не может ослушаться своего Наставника. Когда принц переодевает его, он находит… Цветы. Лепестки давно засохли, их забрызгало кровью, но это знакомые цветы. Лан Цяньцю падает на колени, как подкошенный, прижимает их к груди, прячет лицо. Его губы дрожат. — Почему ты их сохранил? — хрипло шепчет он. Это… У него всё ещё не укладывается в голове… Как кто-то, кто заботился о нём много лет, мог всё у него отобрать? Как кто-то, кто ненавидел и презирал его достаточно, чтобы отобрать у него всё, мог перед смертью улыбаться так и говорить, что гордится им? Как кто-то, кого Лан Цяньцю убил своими руками, мог умереть, пряча в рукавах его цветы. Так много вопросов… Он потерян, и он остался совсем один в этом мире. Но его Наставник и при жизни не баловал его ответами, а смерть сделала его ещё молчаливее. Гроб был изготовлен на заказ, чтобы пресечь любые попытки воскресить усопшего. Частично в этом была инициатива самого Лан Цяньцю: он хотел, чтобы его учитель смог упокоиться с миром. Частично на это его подстрекал народ Юнъани: после бойни на Пиру Чистого Золота они боялись бедствия, уничтожившего всю знать за одну ночь. Принц самолично выбрал место захоронения: на холме, вдали от поселений. Здесь учителя никто не потревожит. Люди Лан Цяньцю роют глубокую яму, а он осторожно опускает Фан Синя в гроб, поправляет учителю волосы, складывает его ладони на животе. Под его ладони он подкладывает цветы. Кол не был его идеей — на такой печати настоял один из служителей храма. Ведь только так можно запечатать усопшего навечно. И Лан Цяньцю… Слезы чуть не разорвали его снова, когда он вонзил кол в сердце Фан Синя, намертво пригвоздив тело учителя ко дну гроба. После он будет лгать себе. Когда его скорбь обернётся яростью, сомнениями и сожалениями, он будет говорить себе, что сделал это из мести. Что это было наказание за всё, что этот человек сломал в его жизни. За шрам, который навечно останется на сердце принца после его потери. Но в тот день… он чувствовал только собственное разбитое сердце. Священнослужитель — единственный из всего храма, кто согласился провести обряд погребения для Наставника принца — стоит рядом и через плечо Лан Цяньцю заглядывает в гроб. Он выглядит задумчивым. — Красные одежды… интересный выбор, — замечает монах. — Он выглядит будто жених. Похоронная вуаль, сменившая золотую маску, почти выглядит свадебной. Даже сейчас Лан Цяньцю не смотрит на лицо своего Наставника. Их оставляют наедине в последний раз. Молодой человек, опустившийся на колени перед гробом Се Ляня, больше не мальчишка. Он никому не ученик. Он даже не принц. Он Король. Последний из династии Лан, кто будет править Юнъанью. За годы, которые пройдут до его вознесения, он не вступит брак. У него не будет детей. Он осторожно поднимает одну безжизненную кисть и в последний раз прижимается поцелуем к белым костяшкам. — …Прости меня, — едва слышно говорит он, осторожно опуская руку обратно, бережно пристраивая ее среди цветов. В конце концов… он нарушил своё обещание. Гроб запечатали (все три слоя — своими заклятьями) и погребли глубоко под землю. Целый холм земли теперь плотно удерживал гроб внизу. Никто больше не причинит боль его Наставнику. Какими бы ни были его причины… совершить то, что он совершил. Какими бы ни были его причины заставить Лан Цяньцю сделать, что должно. Лан Цяньцю защитит его. Наконец, принц покидает кладбище. Оно спрятано от чужих глаз, а у могилы нет надгробия. Лан Цяньцю пытается больше об этом не думать. Убедить себя, что всё кончено, и оставить прошлое в прошлом. Позади. Но какая-то его часть всегда будет помнить. В конечном итоге… это его будут преследовать призраки.

***

Когда Се Лянь просыпается снова, его встречает другая тьма. Он не привык к такой тьме. Она тяжелая, удушающая. Ему требуется время, чтобы понять — здесь просто нет воздуха. С ужасом он шарит пальцами в темноте, и… Цепочка с кольцом всё ещё здесь, вокруг его шеи. Се Лянь рвано выдыхает, поглаживая пальцами кольцо, ощупывая его со всех сторон. Другая его ладонь тянется проверить окружение. Куда бы он ни потянулся, под его пальцами древесина, и какое-то время спустя он понимает, где оказался. В гробу. Погребённым заживо. Сначала он не особо испуган: его тело всё ещё исцеляется от того удара, и, хотя дышать выходит с трудом, ему нужно просто подождать. Се Лянь крепче сжимает в руках кольцо Хун-эра, его губы подрагивают. Что ж, он не против немного потесниться, если того требуют обстоятельства. Пусть всё остальное, включая меч, у него забрали пока готовили к погребению, Лан Цяньцю оставил Хун-эра с ним, и Се Лянь за это благодарен. Мальчик знал, как много значило для Се Ляня кольцо. Это был добрый поступок. Проведя столько веков, скитаясь по земле, бог научился терпению. Ему потребовалась целая неделя, чтобы заметить кол. Неделя неподвижности, неделя то проясняющегося, то вновь проваливающегося в туман разума. Без воздуха не получается долго оставаться в сознании, и каждый раз, приходя в себя, он не сразу понимает, что это не сон. Что он всё еще… Что он всё ещё заперт. Он ногами пытается дотянуться до стенок гроба, ощупывает отведённое ему пространство. Гроб был для него длинноват, и места в нём хватило бы, чтобы перевернуться на бок, но… Когда Се Лянь попытался перекатиться, что-то помешало ему. Что-то пригвоздило его к месту. Тупая, рассеянная боль — он бы и не заметил её, если бы не пытался шевелиться. Теперь он пытается нащупать в темноте преграду. Пальцы Се Ляня находят кол, вогнанный в его сердце. Это объясняет, почему тело исцелялось так долго: его сердце медленно, не прекращая ни на миг, отращивало себя заново вокруг кола, пронзившего его, расходуя силы всего организма. Дрожа, Се Лянь пробует вырвать кол из груди, но… кол загнан так глубоко в задние доски гроба, а раны бога настолько серьёзные и он даже не может взять упор… Се Лянь не может его вытащить. Не может… Спустя три недели он начинает понимать: он не может выбраться. И в этом маленьком замкнутом пространстве… Се Лянь и так не мог видеть, но теперь он лишен ещё одного чувства, на которое привык всецело полагаться, заполняя пустоты своего мира. Здесь нет звуков. Здесь нет ничего, кроме бесконечной, давящей тишины. Наконец, из его груди вырывается задушенный всхлип. — …Жое, — зовёт он наконец. После стольких лет, которые лента скрывалась, притворяясь простой повязкой на шее, она вздрагивает и оживает. Се Лянь хрипит: — П…помоги мне… И тут же кашляет — стоит расшевелить кол, и его рот мгновенно наполняется кровью. Духовное орудие соскальзывает с его шеи. ГЛУХОЙ СТУК! Лента бьётся в крышку гроба, но она — не клинок. Она не может ни послужить рычагом, ни ударить с достаточной силой в этом замкнутом пространстве, где ей негде разогнаться. ГЛУХОЙ СТУК! ГЛУХОЙ СТУК! ГЛУХОЙ СТУК! Может, будь это обычный гроб, Жое смогла бы пробиться, но сейчас… Ей не удаётся даже поцарапать крышку, сколько бы она ни пыталась. — Х…хватит, — хрипит Се Лянь какое-то время спустя. В уголках его глаз скапливаются слёзы. — Это бесполезно. Лучше отдохни. Жое, подрагивая, возвращается и ластится к нему, потирается под подбородком. — В…всё в порядке, — Се Лянь старается успокоить её, поглаживая шелковую ленту слабыми пальцами. Он смотрит прямо перед собой, во тьму. — Ты… старалась изо всех сил… Это не твоя вина. Лента сжимается, не переставая дрожать: быть бесполезной для неё невыносимо. Впервые Се Лянь ломается два месяца спустя. Он захлёбывается в слезах, перемежающихся истеричным смехом, царапает крышку гроба, кричит, пока не срывает голос, пока не заканчивается воздух, он умоляет кого-нибудь его спасти. Пока не ломаются ногти, пока он не стирает подушечки пальцев в кровь, потом в мясо, потом до кости. Но не важно, как отчаянно он борется, не важно, как громко кричит, никто не приходит. Гроб остаётся закрытым. Се Лянь старается изо всех сил, пытается быть храбрым, пытается не… пытается не умолять его о помощи, но… Спустя восемь месяцев он зовёт Цзюнь У. Молится яростно, молится отчаянно (кол раздирает его сердце снова и снова). Помоги мне. Помоги мне. Помоги мне, помоги мне, помоги мне. Помоги мне, помоги мне, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите, помогите мне!!! Почему никто не спасёт его? Почему никто никогда ему не отвечает? Он истерично всхлипывает, ударяя по крышке гроба снова и снова. Неужели он… это всё… …Се Лянь это всё заслужил? Вот о чём он думает спустя пять лет, прижимая ладони к крышке гроба. Как кто-то может быть таким одиноким, таким ненавидимым и брошенным незаслуженно? И почему он остался один? Разве не он сам выбрал такую судьбу? Он всех от себя оттолкнул. Хун-эр и Умин умерли из-за него. Он сам попросил заковать себя кангами, из-за которых теперь не в силах выбраться. Разве не его собственные решения привели его сюда? Разве не он ушел тогда с Пира раньше срока и оставил всех без защиты? Разве не он безжалостно разбил сердце юному принцу? После того случая Се Лянь прекращает молиться. Он знает, почему никто не ответит ему. Знает, почему он один. Потому что он заслужил. Раз он не может отправиться в ад, он будет жить в его ближайшем подобии. Как и в прошедшие века его жизни, его состояние циклично. Он проводит целый год неподвижно. Он безжизненно лежит на дне гроба, чувствуя, как вокруг него движутся почвы. Его слух становится настолько острым, что он различает насекомых, червей и грызунов, роющих в земле свои туннели. Десятилетие спустя даже этот звук ощущается как компания. Но временами паника снова вздымается в нём, и его разум ломается, рассыпается на тысячи осколков в крошечном тёмном месте, где он пойман и заперт. Тогда он кричит и плачет, царапая дерево. На крышке гроба остались глубокие борозды, темные от его крови. Потом, измучив себя до крайнего истощения, он обмякает. Ему нечем дышать, слёзы текут по его щекам нескончаемым потоком. Жое успокаивает его. Она мягко потирается о его лицо, оборачивается вокруг израненных пальцев, вокруг его плеч, пытаясь воссоздать иллюзию утешительного объятия. Но её бог продолжает плакать. Когда его сознание затуманивается, даже сейчас, больше пяти столетий спустя, сквозь слёзы он зовёт свою маму. Его голова беспокойно вертится, он мечется в своей темнице, окончательно провалившись в делирий. — Мама? Я… почему тут темно? — плачет он, пинаясь. Почему он ничего не видит? Где Фэн Синь? Почему никто ещё не пришёл разбудить его? Почему он ничего не видит? Где отец? Он кричит так громко, почему же до сих пор никого нет? Он умер? Он не думал, что смерть — это так больно, и она продлится так долго. Со стороны она всегда казалась простой. Но рано или поздно сознание всегда возвращалось к нему, и он вспоминал. Его мама не отвечает ему, потому что она мертва. Повесилась на шелковой ленте, которая сейчас пытается его утешить. И его отца нет по той же причине. Фэн Синя нет рядом, потому что Се Лянь разбил ему сердце и выгнал. Хун-эра нет рядом, потому что Се Лянь был глуп и беспечен. Потому что он не отослал мальчика прочь, когда должен был. Потому что не смог его защитить. Умина нет рядом, потому что Се Лянь был самовлюблённым дураком, исполненным ненависти. Он слеп, потому что в наказание принял проклятые канги. Он одинок, потому что заслуживает этого. Он здесь из-за своих собственных неудач. И всё, что он мог предложить своему ученику, чтобы успокоить душу, — это убить и похоронить его. Идут годы, но он не знает, сколько. Здесь невозможно считать дни, время проходит вокруг, и он давно утратил его ощущение. Единственным утешением остаются его сны… но даже они со временем выцветают и становятся пустыми. Потому что даже когда он цепляется за Хун-эра, он знает, что проснётся во тьме. — Что не так? — шепчет Хун-эр ему в волосы, прижимая Се Ляня к груди и гладя его затылок. Се Лянь не может заставить себя поднять голову с плеча юноши; он молча плачет, сотрясаясь всем телом. — Дянься… — губы прижимаются к его волосам. — Просто скажи мне, что не так. — Я не могу умереть, — отвечает Се Лянь, и голос у него нечеловеческий, плоский, безжизненный. В нем не осталось надежды. Это просто пустая оболочка. Нота, затихающая в отдалении. Бессмысленная песня. Юноша рядом с ним будто бы обращается в камень. — …Не говори так, — шепчет он, отчаянно прижимая к себе своего бога. — Никогда так не говори. Се Лянь в его руках — словно тряпичная кукла. Он может только лежать, прислонившись к юноше, и тихо плакать. Он уже даже не всхлипывает: на это не осталось сил. Слёзы вытекают из его глаз непрерывно, как дождь, и мягко срываются с подбородка. — Умереть было бы лучше, чем это. — Что «это»? — …быть запертым, — бормочет бог, чувствуя, как Хун-эр напрягается от беспокойства, но… прежде, чем юноша успевает спросить что-то ещё, сон рассеивается. Хорошие сны теперь редкость. Они короткие, и между каждым проходит много времени. Большую часть времени Се Лянь довольствуется кошмарами. Хотя все хорошие сны стираются из памяти, кошмары остаются с ним надолго. Иногда он бежит по склону горы, выкрикивая имя Хун-эра, задыхаясь и дрожа от холода, гадая, почему мальчик не отвечает ему. Иногда он прикован к алтарю в проклятом храме, слепо дёргается прочь от меча, который всегда настигает его. И он знает: не важно, сколько он будет умолять, пытка не прекратится. Бывают ночи, когда он возвращается в старый дом, и всё, что он слышит… Это тот самый скрипящий звук. Но в итоге, увидев каждый кошмар столько раз, он просто… Плывёт по течению. Он слепо идёт по тропе, ведущей вниз с горы, сразу к мёртвому телу Хун-эра; он ходил здесь столько раз, что выучил дорогу. Он больше не дергается, когда клинок пронзает его плоть. Он безучастно лежит в руках Безликого Бая. Иногда он даже поворачивает голову, подставляясь под ладонь бедствия, гладящую его щёку. Он позволяет себе найти в этом прикосновении утешение. Почему нет? Это всё не имеет значения. Ему просто нужно лежать здесь и считать. Всего-то до ста. Есть вещи похуже. Когда он слышит знакомый скрип, то просто тянется к двум холодным ладоням. — Привет, мам, — бормочет он, сжимая её пальцы. Его голос тих и пуст. — Привет, пап. Это нормально, что ему больно. Он один, потому что так и должно быть. Потому что он это заслужил. ГОД ПЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЫЙ — Эй, эй! Кто вам разрешал отлынивать, а?! — зычно ругается бригадир. — А ну поднимайте свои задницы! Вам не за просиживание штанов платят! — …Вот приебался, — работник, бубня и кряхтя, поднимается на ноги, потирает отсиженное место пониже спины и вновь берётся за лопату. Они целыми днями копают этот проклятущий котлован под новую резиденцию, уже целый месяц горбатятся без продыху, а этот начальничек даже на перерыв не расщедрился! — Эй, хозяин! — крикнул кто-то из котлована прежде, чем бригадир успел ответить. — Мы тут что-то нашли! — Что там? — Эмм… — работник мнется и чешет в затылке. — Это вроде как гроб, но, я клянусь, я в жизни подобной штуки не видел! — …Гроб? — бригадир хмурится, откладывая прочь бумаги, и торопится за своим работником в центр котлована. — Тут нет кладбища. Стоит ему подойти, и все его сомнения улетучиваются: это и вправду гроб. Но вот все его работники… выглядят серыми от ужаса. — И чего это вы…? Глухой стук. Бригадир замолкает на полуслове, прикипев взглядом к деревянному ящику. Глухой стук. Что ж. Глухой стук. Это объясняет, почему они… они… — В нём… что-то шевелится?! Мужики бросаются врассыпную, но… Один из них, в надежде стащить из гроба какое-нибудь сокровище, уже успел приоткрыть замки. БУМ! С оглушительным скрипом и грохотом крышка гроба отлетает в сторону, взметнув облако песка и пыли. Очень медленно в гробу садится… что-то. Оно выглядит как чудовище из ночных кошмаров. Оно покрыто засохшей кровью, пылью и… и одето во что-то похожее на свадебный наряд. Темные, невозможно длинные волосы висят клочьями вдоль лица, руки у этой твари красные по локоть, а кожа нечеловечески бледная. Когда оно открывает рот, из его горла доносится приглушенное шипение. Никто не смеет шевельнуться, не смеет даже вдохнуть: чудовище тянется этими красными руками к своей груди и… Они все смотрят, как деревянный кол выходит из чужого сердца и, отброшенный, падает на землю с глухим стуком. Один мужик тычет дрожащим пальцем: — У… У… УПЫРЬ!!! Снова начинаются крики. Все разбегаются, кто куда, да так быстро, как только их ноги могут унести! В голове бригадира мелькает безумная мысль наказать их за побег с рабочего места, но… Одного взгляда на это нечто хватает, чтобы и он бросился наутек. Какое-то мгновение Се Лянь просто стоит неподвижно. Вслушивается в голоса людей, топот их бегущих ног. Чувствует ветер на своём лице. И тепло. Се Лянь вздрагивает, склоняя голову к плечу. Это…? Солнечный свет. Он почти забыл, как ощущается солнечный свет. Затем он чувствует, что что-то медленно ползёт по его руке, перебирая маленькими лапками. В— Восемью маленькими лапками. — ….ЙАААААААААААААААААА! Мужчины, уже успевшие добежать до подножия холма, заорали в голос, услышав этот крик, и бросились бежать ещё дальше. Кто-то даже обмочился. Гроб вокруг бога превратился в щепки. Се Лянь дрожит, ощупывая своё предплечье на предмет укусов, и затем… У него начинают трястись плечи, и едва слышный смешок вырывается из его горла. Затем громче. И ещё громче. Наконец, из его груди вырывается громкий, безудержный хохот, и Се Лянь падает на землю, катаясь в грязи, захлебываясь и подвывая. — КАК, ДЕМОН ТЕБЯ ПОБЕРИ?! — кричит он, гогоча и хихикая, топая и держась за живот от смеха. Он, должно быть, представляет из себя сейчас на редкость гротескное зрелище, но… — КАК?! Он смеётся и смеётся, пока не начинает плакать, до боли в рёбрах. Как, демон его побери, после всего, что с ним случилось, он всё ещё боится пауков?!