***
– А как всё-таки здорово, что Вы нашли подругу своей жизни, Пьер, – усмехнулся Клавдий Иванович, размешивая чай серебряной ложкой. Называть друга Пьером ему нравилось: так они прикалывались ещё зелёными студентами. Петро не возражал и охотно называл приятеля-наставника Клодом. – Да, – согласился Гречко, – уж не знаю, что бы без неё делал! У меня возникает такое чувство, что появилось для чего жить. Все вчетвером сидели за столом, но к еде не притрагивалась – только пили чай. Клавдий устроился на табурете, подложив руку под щёку, будто она у него болела, и тщательно разглядывая новую знакомую Пьера («как же она прекрасна! А может, мой смысл жизни и не в науке?»). Петро уселся на более низкий табурет, чтобы не казаться таким высоким – своего роста, сколько его знал Клавдий Иванович, он стеснялся, – и поглаживал козу по голове. Для Эллы притащили кресло-качалку бабушки Фролова, ибо негоже даме на табуретке корячиться, особенно если она в гостях, и она внимательно изучала обстановку в квартире. Казалось, ей было неуютно рядом с Гречко. А Кузя довольствовался полуразваливающимся стульчиком и что-то увлечённо читал, поуютнее закутавшись в плед. Все четверо молчали и наслаждались спокойствием, «Иронией судьбы» по «ящику» и шумом переросшего в настоящую метель снегопада за окном. Тишину снова нарушили. «Ну вот, что же это такое, как всегда!» – «Совсем уже надоели!» – не выдержали две поэтичные натуры и в порыве народного гнева вскочили с табуреток и направились к двери. – Эсме-еральда, пойми-и-и-и! Что ты ста-ала ино-о-о-ой! Чем была в восемь ле-е-е-ет! – безбожно фальшивил на лестнице виновник переполоха, дворник Климент Трифоныч Цыганков, явно с немалого бодуна. Клавдий Иванович почти моментально распахнул дверь, чем ничуть не смутил Трифоныча. – Ты чего творишь, пьянь? – процедил он сквозь зубы. – Люди Новый год отмечают, а ты всю атмосферу ломаешь! Никакого положительного эффекта это не дало. Наоборот, Трифоныч запел ещё фальшивее, хотя, казалось бы, куда уж больше. – Ну и как мне с таким тестем жить, спрашивается? – риторически возмутился Петро. Хоть он сказал это и не очень громко, но Фролов таки услышал: – Он Ваш тесть, Пьер? То есть это как? – Ну да, тесть, – ответил Гречко. – Эллочка – его дочка. А Вы почему спрашиваете? У Клавдия Ивановича что-то внутри перевернулось. Эта прекрасная, как забытая юношеская мечта, дама, – дочь алкоголика-люмпена, этого невежественного, этого неотёсанного, этого... – ВО ДВОРЕ ЧУДЕ-Е-Е-ЕС, ЗДЕСЬ ВО ДВОРЕ ЧУДЕ-Е-Е-ЕС, ЗДЕСЬ ВО ДВОРЕ ЧУДЕ-Е-Е-Е-Е-ЕС! – Папа, прекрати! – послышалось из бездонных глубин квартиры. – Не позорься перед интеллигентными интеллигентами! – Да вызовите вы уже участкового, и дело с концом! – вторил звонкому сопрано Эллы хриплый бас Кузи. – А и правда, – под надрывный стон Трифоныча, который, как известно, у нас песней зовётся, заметил Клавдий, – устами младенца глаголет истина, как говорил Великий Не-помню-кто. Вызовем Поль Палыча – и пускай он разбирается с этим... тестем. Да будет так. «Поль Палыч», а точнее двадцатисемилетний парень с необычным именем Аполлинарий Павлович Солнцев, действительно был участковым и, по счастью, жил лишь двумя этажами выше на той же лестнице. В противном случае он бы просто не смог добраться до дома на Карла Маркса, 16 – сугробы уже почти полностью закупорили дверь в парадную. Когда светловолосый Аполлинарий, похожий скорее на актёра, нежели на милиционера, вырос перед дворником, тот перепугался и нервно икнул, но рыжего пушного зверька от себя отпускать не спешил. Однако участковый, похоже, отнюдь не собирался его задерживать. – Э-э, это не наша компетенция. До десяти часов ещë далеко, так что пока не возбраняется. Вот если бы он ударил кого или там неприличность какую на стене нарисовал, тогда пожалуйста. А так – извиняйте, нет. Я б, конечно, с превеликой радостью, потому как он меня уже достал... – Слушай, начальник, – прошипел в ответ дворник, – у меня тут Эллочка сидит. Если ты меня задержишь и перед ней опозоришь, я тебя прямо в четыре буквы отправлю. – Куда? – отвлечённо протянул участковый. – В морг! – И Трифоныч сам зашёлся кашляющим смехом над своей неудачной шуткой. Развязку этого трагифарса Клавдий Иванович смотреть был не намерен. У него появилось кое-что поважнее. – Е-8? – Мимо, Петенька. А-6, Кузенька? – Ой, всё, убила, убила! Г-1, Петро Осипович? – Ранен. – Да что всё ранен да ранен? У Вас там «крокодил», что ли, Петро Осипович? – Ага, так я тебе и скажу. Ж-3, Эллочка? – Здравствуйте, товарищи! – поприветствовал сидевшую за столом компанию Клавдий Иванович. – В морской бой режемся? – Уже не режемся, – шепнул Петро. – Я отлучаюсь в секретную комнату. – И, встав из-за стола, добавил: – А вас я попрошу никуда не уходить. Короче говоря, не переключайтесь! Адьё! – И с этими словами вышел из комнаты. – Так точно, капитан, – ответил Кузя. – И не забудьте: пока Элла выигрывает. Клавдий Иванович впился взглядом в дочь Трифоныча и сына, заметив, как близко к нему та сидела, чуть не касалась тонкой ножкой в чёрном утеплённом сапоге. И даже несколько раз ласково погладила по горбу, а тот растянул рот в улыбке до практически чебурашкинских ушей... Вот зараза, а! – Её-то мне и надо, – тихо произнёс Фролов-старший и, мысленно сказав «Дэвушка, красавица, да почему, блин, Вы такая идеальная? Это вообще возможно?», уже громче обратился к ней: – Элла Климентовна Цыганкова, мне очень приятно, что Вы пришли к нам в нашу, так сказать, скромную обитель... – Эллочка, это кто там с тобой разговаривает? – послышалось со стороны прихожей. У Клавдия Ивановича всё внутри подпрыгнуло. «Это, наверное, Пьер. И правда, чего это я руки свои загребущие распустил? Это его жизнь, и я не должен туда лезть...» Хотя стоп. Какой, к нечистому, Пьер? Он же в уборную вышел делать свои грязные дела, а это в другой стороне! Но и на голос Трифоныча не похоже... Ответ ворвался в гостиную чеканным шагом в виде того самого участкового. Элла подскочила и взяла Солнцева под руку: – Поленька, это Клавдий Иванович Фролов, наш сосед сверху. – А то я не знаю, – иронически хмыкнул Аполлинарий. – Клавдий Иванович, прошу знакомиться, – прощебетала неземная красота, пропустив это замечание мимо ушей, – Поленька Солнцев, мой любёночек. – Э-э... так, у меня есть два вопроса, – прервал её Фролов. – Во-первых, как Вы сюда попали? А во-вторых, почему любёночек? А как же Пьер? Лицо Аполлинария приобрело выражение, которое и не назовёшь иначе как «первая степень обалдевания»: – Ну, во-первых, Вы оставили дверь открытой. А во-вторых, что это за коварный тип такой под названием Пьер? – Академик Петро Осипович Гречко, такой Пьер! – раздражённо произнёс Фролов. – Она с ним ко мне приходила! Краем глаза он заметил, как по направлению к месту пребывания Гречко опасливо ковыляет Кузька: если чего, он тут ни при чём. Коза путалась у него под ногами. – Эллочка, ты что-то от меня скрываешь? – лицо Аполлинария сменило выражение с первой степени обалдевания на первую степень праведного гнева. – А, Поленька, – нашлась Элла, смотря на него с видом белого и пушистого кролика под взглядом коварного хищника, – это мой гражданский муж. Он сам захотел со мной жить. А я не хочу. Не хочу, понимаешь! Я тебя люблю... очень... Но не хочу ему изменять, он хороший... как друг. А что делать, не знаю-у... – Вот только плакать не надо, – почти одновременно сказали Клавдий Иванович и Солнцев. – Ну, сейчас же Новый год, – продолжил Фролов. – Все печали должны остаться в прошлом году... Вот умеешь же разжалобить, зараза.***
– И как так получилось, что мы с Вами живём в одном доме, да что там – на одной лестнице, а я до сих пор ничего о Вас не знал? – удивлялся Клавдий Иванович. – Ну, так бывает, – ответила Элла с улыбкой. – Как говорится, дом большой, а поговорить не с кем. – Ясненько. Мне вот только интересно, как Вы будете Пьеру объяснять то, что только что произошло. Он может Вас счесть... понимаете... – он, как и всякий интеллигентный воспитанный человек, испытывал затруднения с произношением русского матерного, – ...ну, падшей женщиной, если Вы понимаете, что я имею в виду. – Объясню как-нибудь, – отрезала будущая мадам Гречко. Приступ рыданий в жилетку у неё уже закончился, и она вновь вернулась в исходное положение. – А почему он так долго? – Небось, с Кузей в морской бой опять режутся, – усмехнулся Фролов. В дверном проёме показалась атлетичная фигура Аполлинария. Участковый возвращался с кухни, победно сжимая в руках титанических размеров бутерброд с колбасой, сделанный из целого батона. Туда его отослал Фролов, так как к еде, стоящей на столе, они не притронулись – начинать трапезу хозяин дома строго-настрого запретил до боя курантов по «ящику». Как Солнцев его ни упрашивал, говоря: «Ну можно хотя бы мандаринчик, а?», академик был непреклонен. Кажется, любёночек Эллы стал подозревать, что Клавдий начал испытывать к нему личную неприязнь на почве женского вопроса, потому сел за стол подальше от Фролова и поближе к Цыганковой. Откуда-то из глубин квартиры донеслось радостное Кузино «ВЫИГРАААЛ!» Странно, подумал Клавдий Иванович, вроде уже здоровый детина, двадцать неполных лет – и такой ребячий восторг от такой несущественной вещи. – Вот, Эллочка, – с гордостью прокомментировал Фролов-старший, – как мой горбунок Вашего Пьера обскакал по всем фронтам! А ведь проигрывал, заметьте! Ну не молодец, а? Прозвенел звонок. Раздражённая поэтичная натура пошла открывать дверь. За ней стояли, совсем не сочетаясь друг с другом, какая-то светловолосая дамочка и практически протрезвевший дворник Трифоныч... Уж они-то откуда тут? Клавдий вновь отодвинул щеколду, и двое ввалились в квартиру и проследовали вглубь. Сразу же после этого послышались шаги, смешанные со стуком костыля по полу, и в гостиную вошли торжествующий Кузька с карандашом за ухом и рассерженный Петро с бумажками в руках. От взгляда Петро, конечно, не могло укрыться, как близко расположились за столом Солнцев и Эллочка (тем более что участковый сидел на его месте! какая вопиющая несправедливость!), а Фролов знал по собственному опыту: когда Пьер не в духе, его раздражение, как энтропия Вселенной, может только возрастать. Однако на этот раз, что удивительно, Гречко не включил режим «всем уши бантиком завяжу и за них в окошко выкину», а только удивился: – И что, Эллочка моя, это значит? За спиной у него встали дамочка и Трифоныч. Эллочка вздохнула и на всякий случай взяла за руку любёночка. А тот парировал: – А это что значит? – И указал на ополчившуюся толпу во главе с Пьером. – Нет, что это значит? – продолжила перестрелку вопросами на вопрос дамочка. – Ты мне скажи, Аполлинарий, что это значит? – И ты скажи, Эллочка, – добавил Трифоныч. – Ну так кто-нибудь что-нибудь скажет? – возопил Фролов-старший. Со вздохом взял слово «горбунок», державший нейтралитет: – Они сами к нам пришли, папуль. Дядя Климент Трифоныч и тётя Флора Глебовна. Климент, наверное, рассказал Флоре, что с его дочерью встречается Аполлинарий, и та пошла к нам возмущаться. – Флора Лисова, что ли? – поинтересовался Клавдий Иванович. А дальше начался какой-то балаган. – Бывшая Лисова, – надулась оскорблённая Флора. – Теперь я Солнцева, но вот этот вот товарищ, – она указала на Апполинария, – хочет, чтобы Солнцевой стала вот эта вот гражданка, правильно я понимаю? Уже и за руки с ней держится, изменник! – Зато она хотя бы стипендию получает в училище, а работать устроится – доход будет приносить, в отличие от тебя, содержанка! – То есть ты со мной только ради денег? – удивилась Элла. – Вовсе нет! – Солнцев, загнанный в угол, где стояла ещё с прошлого Нового года ёлка, но всё ещё держащий оборону, почти перешёл на крик. – Предатель! – продолжала наступление Лисова. – На тридцать рубликов серебром напрашиваешься, да? – Она сама! – прокричал участковый, схватив мандарин и нацелившись им на супругу. И в общем шуме никто не заметил, как причина событий исчезла со сцены.***
– Слушайте, а может, выпустите меня? – послышалось из-за закрытой двери, подпертой баррикадой из стульев. – Я Вам ещё пригожусь... – А я как будто не понимаю, – буркнул Клавдий Иванович, бродивший вокруг запертой кладовки с таким выражением лица, как будто охранял государственную границу. – Поймите, Эллочка, я это Вас от них спрятал. Они всё спорят, никак не могут определиться, чья Вы. Делят Вас, как какую-то вещь. А между тем Вы человек. – Ну, Петенька ещё не такой, – ответила Элла. – Он ещё нормальный. Хотя его больше Джали интересует, чем я. – Неправда, – тихо возмутился Петро, поглаживая козочку по спине. – Джали? Кто такая, почему не знаю? – продолжал Клавдий Иванович. – Знаете. Моя козочка. Папа тоже хороший, когда не пьёт. – Вот именно, – подтвердил Трифоныч. – Да. Заботливый он у меня. А что, бывает, наквасится – так не может быть человек без недостатков. То же и Кузи касается. Я сразу поняла, неплохой он парень. – Спасибо, – расплылся в страшноватой улыбке Фролов-младший. – А вот Поленька... Кажется, я поняла. Когда жена его в угол загнала, он же мной прикрываться начал... Мне почему-то кажется, что среди всех присутствующих он один мог так поступить. – Вот-вот, – мрачно подтвердил Фролов-старший. – Врёт она всё, – хмыкнул Солнцев, но тут же осёкся, увидев злобный взгляд жены, и переключил внимание на вожделенные мандарины. – А впрочем, в чём-то и он неплохой. А Вы, Клавдий Иванович, хорошо сделали, что меня закрыли. Я сначала этого не поняла, а потом ка-ак поняла! Тут тихо, хорошо. Есть время обо всяком пораздумать. Да и они притихли. В принципе, проверенный способ, подумал Фролов. Точно так же Кощей Бессмертный запирал девиц в своём замке, чтобы их женихи и мужья наконец узнали им настоящую цену. Впрочем, потом его за это заклеймили злодеем... – Но всё-таки надо Вас выпустить, я считаю. А то Новый год же. А Новый год надо встречать всем вместе. К тому же я не имел права лишать Вас свободы, это из нас только Солнцеву позволено. Так что отпираю дверь. Сынулик, на баррикады! В смысле, стулья убрать не поможешь? И накройте там с Пьером на семерых. В тесноте, как говорится, да не в обиде.***
Бом. Двенадцатый удар. Клавдий Иванович встал, поднимая бокал, и громогласно произнёс: – С Новым годом! – С новым счастьем! – практически одновременно отозвались участковый, его жена, Трифоныч, его дочь, её гражданский муж и младший Фролов. Джали восторженно заблеяла. Пусть по телевизору говорят, что новый год будет лучше, чем предыдущий. Они повторяют это каждый год, а ведь все годы, по большому счёту, одинаковы. Впереди у них многосерийные скандалы, выяснения отношений, капание друг другу на мозги, – словом, очередная страница этого бесконечного мексиканского романа под названием жизнь. Но это потом. А пока – с новым счастьем. Рука Аполлинария, дрожа от нетерпения, потянулась к мандарину.