Дурь

Смех звонко раскололся о стены, и его блестящие осколки брызнули во все стороны, как будто кто-то разбил зеркало. Ты пританцовываешь на самых носках туфель. Руки подняты вверх, они плавно изгибаются, тянутся к притаившемуся в грязном мраке потолку, они белеют в темноте; тонкие запястья, изящные пальцы перетекают, порхают, взметаются вверх и опадают, как языки белого пламени, разрезающие черноту воздуха. Твое платье… Его съедает комната… Черная ткань тонет в густом ночном воздухе. От этого между плечами и коленями зияет темнота, делая танец похожим на выступление бродячего фокусника, который то появляется, то исчезает, оставляя после себя только улыбку, висящую в воздухе... совсем как Чеширский кот. Движения тянутся как патока, растворяясь в густом сладком запахе цветущей сирени, который лениво вползает в комнату через распахнутое окно. Музыка тянет свои когти, проникает в душу и вырывает мысли, она крюками подцепляет со дна давно затонувшие корабли и вытягивает их туда, куда не следовало бы – на поверхность. Градус вечера так высок... Героиновая сладость мешает кровь с дурью, будоража инстинкты и заглушая все извне. Мысли путаются… Мир больше не есть вокруг, он идет изнутри, из глубин тебя самой. Ты не видишь того, что есть, ты видишь только проекции своего сознания на предметы. И не можешь ничего осознавать, не можешь даже чувствовать. А чувствовать так хочется, отчаянно хочется! Тело ломит от желания что-то ощущать, но все кажется тусклым, приглушенным. Звуки, мысли и касания недостаточно острые, они не дают почувствовать себя живой. Жалкие отголоски и тени такой роскоши, как жизнь... Хочешь вновь чувствовать? Я знаю, что делать. Огни в темноте… Цветная река… Как будто кто-то льет расплавленное золото. Только поток стремится не вниз – да и зачем ему вниз? – он тянется вдоль дороги, отражаясь в стеклах кабриолета. Ветер сходит с ума, он любит тебя, как мужчина, касается легко и жарко твоей шеи, заставляя запрокидывать голову, гладит губы. Ты хочешь еще. Педаль в пол – и ласки стали настойчивее. Волосы не хотят вперед, вот, смотри, как тянутся назад. Длинные… Педаль в пол… Ветер хочет, чтобы ты была с ним. Еще, да, еще быстрее. И он целует тебя в губы теплой водой. Капли стекают в разрез платья, катятся по горячей груди, прикасаясь к напряженным соскам. Да… еще… губы искусаны. Шепот отражается от холодного лобового стекла. Это не справедливо: дождь касается глупой машины. Почему? Почему он тратит свои капли на холодное, бесчувственное железо?! Кривишься от ревнивой обиды и бьешь ладонью, скребешь по прохладной стеклянной прозрачности. Дождь любит тебя, он хочет тебя… Вы должны быть вместе. Он твой, твой, твой… еще, да, еще быстрее… только не останавливайся… - Представляешь, Сара, этот водитель даже не остановился на переходе! – возмущенно воскликнул седеющий мужчина, читая свежую газету за завтраком. Он сидел развалившись в глубоком плетеном стуле и прихлебывал горячий кофе, а между глотками зачитывал вслух обрывки из обзора новостей своей жене, которая тем временем мыла посуду. – Пишут, что пешеход погиб на месте. Водитель скрылся, а полиция только разводит руками!.. – усач недовольно фыркнул. - И куда только власти смотрят! Вот бардак в стране! Знаешь, а если бы на прошлых выборах сенатор Джонсон набрал на два пункта больше - всего на какие-то два пункта больше! - то… - и конторщик продолжил разглагольствовать о политике и современных порядках. Сара вытерла руки о клетчатый передник и присела за деревянный круглый столик, разглаживая складки на светлом домашнем платье. Она взяла из рук мужа утреннюю газету и посмотрела на черно-белое фото, прилагающееся к статье о наезде на пешехода. По правде говоря, фото было такого плохого качества, что на нем толком ничего нельзя было разглядеть, только смутные очертания. Вот пожилой мужчина, как-то странно согнутый, лежит на асфальте посреди дороги, вот пакеты с высыпавшимися из них продуктами, наверняка, из ближайшего супермаркета, а вон чуть подальше лежит и его расплющенная инвалидная коляска. Сара поморщилась и отложила газету. Хорошо, что она дома, в своей теплой уютной кухоньке, далеко от всех этих кошмаров. От мысли о том, что на месте погибшего могла быть она, или ее милый консервативный муж Шон, или их десятилетняя очаровашка Мери, или вечно слушающий что-то в плеере шестнадцатилетний сын Меттью, добропорядочная домохозяйка поежилась, но тут же выкинула из головы эти глупости и пошла вынимать белье из сушилки.