sedative

Почему тысяча девятьсот девяносто первый год начался с такой откровенной срани? Не успели они выпустить студийник, причем на сей раз двойной, потому что никто не мог и не сможет остановить Эксла Роуза в его самых малых намерениях завоевать мир. Прикосновения к волосам всегда служили успокаивающим средством в моменты, когда Эксл только одного и желал: поскорее бы только съебаться от всех и вся, и чтобы вот так, без доказательств и без душных стен зала суда, где он бы как мог исходился во всех возможных красках и словооборотах, что это не он, он неповинен в бунте, который произошел намедни в Сент-Луисе, боже, да он ненавидит быть пойманным... особенно там, где его вины не было отродясь. Как хорошо, что Себастиан был сейчас здесь, с ним, и чудо-руки, дарящие успокоение, были как всегда при нем. Он может промолчать, если его только попросить об этом, и это нравилось Экслу в Себастиане больше всего: он не мудачит, как Иззи, хотя он уже ушел; Себастиан будет посообразительнее, чем Стивен, но и этого тоже уже нет, раз уж он даже Civil War по-человечески сыграть не в состоянии; а еще Себастиан уж точно знает меру, в отличие от Даффа, хотя они ведь хорошие друзья, и все такое... От мысли о том, что Эксла могут выпихнуть на второй план просто потому, что не смогут мириться с его дерьмом, сводило нутро. Он закусывает губы, лишь бы только гнев и тревога не начали сочиться откуда только можно. Сейчас ему как никогда нужен оплот; плечо, на которое можно было бы взгромоздиться всем своим телом и не думать о том, что за жизнь кипит за ширмой, а особенно о том, как с каждым днем, с каждым им собственноручно испорченным концертом, терпение их слушателей стремится к отметке в ноль. Он не хочет вспоминать Доннингтон. Годы миновали, они уже должны двигаться дальше, дальше тех лет, они должны... Эксл сам за собой уже не замечает, как начинает дрожать, как на лбу начинает проступать испарина. Когда так много думаешь о трагедиях, они начинают повторяться одна за другой. Когда в принципе много думаешь, много чего из твоих особенно сильных дум начинает материализовываться — пускай не сразу, но постепенно. — Может, тебе воды принести? Эксл просто обожает Себастиана, но, только попробуй он об этом хоть раз заикнуться, получится скорее крик, полный отчаяния и особенно острой нужды, а Эксл ненавидит зависеть, особенно от кого-то. Его ранние скитания по Лос-Анджелесу, когда он пытался найти среди всего отребья Иззи, научили Эксла тому, что полагаться нужно только на себя. Парни его в этом не понимают и не стремятся понять, охваченные своей манией величия, пытающиеся мнить себя королями рок-н-ролла. Им каждый день напоминают о стремикльном росте задолженностей, но в основном все суммы складываются из пустяков: нарушений комендантского часа, соответствующего определенному региону; а еще им очень часто прилетает за концерты не в срок, за что на них точат зубы не только организаторы и промоутеры, но и группы, которые с ними увязываются хвостом. Прям как они в самом начале, с Мотли Крю и Аэросмит. На Эксла оказывает давление даже тот факт, что все серьезные траты приходятся на него самого. В то же время он не может остановиться, хотя и пускай остается самым чистым в группе, насколько это среди них было возможно. — Останься со мной, пожалуйста. Эксл обожает Себастиана за то, что на любую его просьбу он всегда ответит «да», причем не всегда имеет значение, о чем именно Эксл просит — просто с Себастианом это что-то получить легче всего, и только из этих соображений Эксл боится отправлять Себастиана с его группой в свободное плавание. Он не переживет этот тур, если Себастиана не будет рядом. Иногда иметь Себастиана рядом имело слишком прямой контекст. Просто Эксл успел привыкнуть к его присутствию в своей жизни настолько, что ему порой этого самого присутствия кажется очень мало. Он начал хотеть большего, а позже — говорить об этом большем, почему-то вовсе не стыдясь своих мыслей. Вместе с Экслом большего захотел даже сам Себастиан. Тот наверняка начал чувствовать что-то подобное задолго до Эксла самого, который даже близко не подобрался к осознанию нечто такого. А ведь он экспериментировал с мужчинами, самым первым из которых был Иззи, что очень иронично, ибо, начиная только думать о нем, Эксл чувствует, как кислота подступает к горлу. — Знаешь, а я ведь и вправду останусь. Буду с тобой до тех пор, пока тебя от меня не стошнит, и то нет никакой гарантии, что я отлеплюсь и тогда. Себастиан до сих пор думает, что сможет вызвать у Эксла усталость или скуку. Те, которые уже успели наскучить Экслу или изнурить его, уже давно не рядом. Иззи же ушел. Когда стал трезв, стал просто невыносим; Эксл едва удерживался от актов насилия и разрушения. Его пальцы уже больше не дрожат в попытках сомкнуться у чьего-то горла, а разжимать кулаки всяко легче, когда у тебя есть кто-то, способный тебя придержать в те моменты, когда буря сама рвется из самых твоих глубин наружу. Себастиан — единственный, кто способен укротить эту бурю, неважно, как — через грубый секс или через осторожное слово. Иным словом выражаясь, Себастиан знает, как сломать Эксла там, где он менее всего уязвим. — Я тебя люблю, приятель. Ты сам это знаешь. Конечно, Эксл знает, а разве может быть иначе? Эксла Роуза любят и ненавидят одинаково. Он сплетает их с Себастианом пальцы, подавляет желание сжать эту ладонь сильнее, чем позволил бы его этикет, но он этого не делает. Пальцы не дрожат. Мир под ним стоит как стоял. Он не говорит Себастиану ничего, какое бы значение ни имели его слова прошлой минутой. Эксл просто касается своими губами его. Жизнь, кипящая за ширмой, пусть себе кипит, а он так больше не может.