зелёный

Они стоят в метре друг от друга. Яркие звёзды залили весь небосвод, не стесняясь ярко сверкать и пестрить разными бледными оттенками, кажется, они даже издавали какое-то тихое стрекотание, на деле, забирая весь труд сверчков, цикад и прочих насекомых, которые вовсе разошлись, окружая их двоих, заполняя торжественную тишину. Здесь было абсолютно темно, ближайшие источники освещения виднелись только на далёком горизонте, отсюда напоминавшие красные и желтоватые звёзды. Здесь темно, но жёлтые механические глаза-фонарики, принадлежавшие роботу-шахтёру Карлу, восполняли этот недостаток, освещая малую область того, что его окружало, но ему было этого вполне достаточно, ведь в эту область попадала и фигура напротив. Загорелая кожа, бирюзовые пуговицы на капюшоне, зелёная кофта — всё это пёстро отражалось фонарным светом, теперь приобретя какой-то новый и не менее красивый оттенок, отличный от оттенка на дневном свете. Напротив стоял Леон, душа его, радость, лучик солнца в непроглядной тьме, его семикаратный бриллиант, счастье, рядом с которым Карл никогда не унывает. Его единственная любовь, показавшая, что жизнь не ограничивается лишь рутинной, хотя и интересной работой в шахте, что жизнь не серая с бледноватыми оттенками других цветов, что у Карла всё ещё есть шанс. И этот такой важный для робота шанс прямо сейчас блестел в глазах мальчика, который не двигался с места, любопытно изучая геолога таким же образом, как и геолог прямо сейчас смотрел в карие глазки с отблеском чего-то зелёного. Они продолжают стоять в метре друг от друга. — Я не хочу уходить, — среди тихого стрекотания раздаётся ребяческий голос, принадлежавший Леону, который прямо сейчас опустил взгляд со слабой улыбкой. Карл любит то, что в его голосе постоянно есть нотки вызова и детской игривости, с которой хамелеон проговаривает даже такие спокойные и влюблённые слова, вынуждавшие что-то теплеть в металлической груди и вызывавшие очарованную улыбку на лице робота. Но сейчас Карл ничего не отвечает, он, руководствуясь полным пониманием ящера и никуда не исчезающим желанием приласкать его, только делает два неуверенных шажка и подходит к Леону, заглядывая в его глубокие глаза с более близкого расстояния. Геолог тянет механическую руку и аккуратно прикасается к щеке хамелеона, задерживая дыхание просто из-за того, как довольно мальчик прикрыл глаза, поддаваясь лёгкой ласке, едва касаясь кончиками пальцев покрытой перчаткой металлической ладони. — Буду максимально с тобой откровенен… я тоже, — спустя короткую паузу раздаётся тихий бархатный голос, сейчас звучавший гораздо ниже обычного. Раздаётся тяжёлый вздох — и Карл вынужденно становится на носочки, чтобы ещё хоть как-нибудь приблизиться к любимому лицу, продолжая говорить ещё тише и гораздо мечтательнее, — мы можем постоять так ещё немного. Я не тороплюсь, — геолог умиротворённо хмыкает, когда чувствует под большим пальцем ямочку на щеке, вызванную прекрасной улыбкой, но не останавливается, переходя на шёпот, сопровождаемый шумным дыханием, — постоять и пообниматься… — Конечно, малыш, — Леон отпускает механическую руку, проскользив вдоль всего предплечья и наконец нежно прикоснувшись плеча шахтёра. Карие глаза вновь блестят во тьме чем-то зелёным, зелёная толстовка мелькает перед линзами роботизированных глаз — и хамелеон садится на корточки, теперь оказавшись незначительно ниже Карла. Руки в какой-то степени изловчившегося ящера скользят вдоль небольшого тела геолога и обхватывают его где-то на уровне пояса, подталкивая робота к себе и вовлекая его в такие желанные объятия. Карл лишь хихикает от прекрасного чувства безмятежности, подаваясь вперёд одним корпусом, располагая ладони на спине мальчика, немного поглаживая её, а голову на его словно созданном для этого плече, зарываясь в мягкую толстовку всем своим телом с мимолётным желанием утонуть в ней до конца. Карл ощущает мягкий материал, тепло излюбленного тела и пылкую влюблённость, хотя, как оказалось, из всего перечисленного он может испытывать в полной мере лишь последнее. Влюблённость, сопровождаемая спокойствием, тишиной и порядком — Карл мог лишь мечтать об этом, прямо сейчас с полуприкрытыми глазами рассматривая дальние огни, напоминавшие звёздочки, и прислушиваясь к каждому вздоху Леона, каждому производимому им шороху, пытаться ощутить всем своим телом каждое невинное любящее прикосновение. Под впечатлениями от такой трогательной сцены шахтёр не сдерживает себя от того, чтобы повернуться лицом и аккуратно чмокнуть мальчика в висок, из-за чего тот лишь усмехается, обратно утыкаясь носиком в основание шеи робота. Сейчас вовсе не верится, что существуют какие-то невзгоды, проблемы, переживания, сейчас кажется, что существуют только они одни, почва под их ногами и безграничный космос над их головами. Но, к сожалению, всему приходит конец, каждая идиллия рано или поздно обрывается. — Леон… — Карл тихо выговаривает любимое имя, в его интерпретации напоминающее сладкий лепет. Хамелеон нехотя отстраняется после этого, поглядывая на геолога блестящими от любопытства карими глазками, продолжая поглаживать большими тёплыми ладонями бока механического тела. Шахтёр, словно зачарованный, с приоткрытым ртом смотрит на загорелое и не прикрытое в привычной манере капюшоном лицо и, так и не налюбовавшись, с серьёзным выражением хмурится, не веря в то, что правда вынужден прямо сейчас говорить довольно серьёзные вещи, — прошу, будь осторожен. Я очень люблю тебя и не хочу потерять тебя, ведь ты мне очень дорог… — Карл, успокойся, — руки отпускают тело робота, сразу же переключаясь на его взволнованное лицо и очаровательную касочку, без смущения поглаживая и то, и другое. Он так старательно и бережно успокаивает, продолжая говорить обнадёживающе медленно и безропотно, — я тоже тебя очень люблю, но не надо так волноваться. Ты же знаешь, Леон — верх осторожности! Робот в ответ на такие сильные заявления лишь издаёт короткий смешок, прикрывая глаза. Он любит эту уверенность в Леоне. — Дурачок, — добродушно и безобидно парирует Карл, поглаживая широкие плечи в последний раз, после чего неловко и очень неторопливо отстраняясь от тела ящера, делая один шаг назад. Наблюдая за тем, как мальчик с той же неохотой выпрямляется и возвышается над низким роботом-шахтёром, он с печальной улыбкой скрещивает руки на груди, поглядывая на вновь мелькающую перед ним зелёную толстовку, — напиши мне, когда окажешься дома. — Какой же ты параноик, — наигранно ворчит хамелеон, не скрывая игривой усмешки. Однако, не успел Карл даже как-то отреагировать на эти слова, его тело с некоторым трудом приподнимают и, повиснув над землёй в руках любимого мальчика, к его холодным металлическим губам прикасаются мягкие тёплые губы, совсем немного нажимая на них, но вовсе не продвигаясь дальше. Геолог даже не замечает, как его вновь быстренько ставят на место, а Леон сделал несколько шагов назад с улыбкой, ознаменовавшей на этот раз действительно окончательное прощание, — свидимся, Карл. Карл, немного опешив от только что произошедшего, лишь слабо машет ручкой с глуповатой улыбкой, наблюдая за тем, как блестящие зелёным карие глаза растворяются в бесконечном тёмном небе, а зелёная толстовка мелькает перед глазами в последний раз, скрываясь в бесконечной мгле. Радуясь тому, что довёл непутёвого мальчика максимально близко к дому, дабы с тем точно ничего не случилось, Карл поворачивается, делает несколько широких шагов и забирается на вагонетку, всё это время находившуюся рядом.

***

С той ночи Карл ни разу не сомкнул глаз за всю неделю. Перебиваясь случайными источниками энергии и до сих пор пытаясь отчаянно продолжать работать, делая вид, что ничего не произошло, робот каждую ночь тратил на то, чтобы просто сидеть неподвижно и держать свой телефон в руках, надеясь на какие-либо известия от тех, кто занялся его ужасной болью. Просто сидеть, оставаясь в неведении. Эта ночь не стала исключением — геолог ровно сидел на краю постели, держа свой телефон на коленях, прожигая стену пустым взглядом. В голове агоническая каша из тревожных мыслей, преследовавших его с той злополучной ночи, после которой всё стало беспроглядно серым, настолько отвратительно серым, что робот, иногда отвлекаясь от грызущего чувства безвыходного страха и паники, погружался в свои свежие воспоминания, пытаясь воссоздать звёзды, темноту, добрую и такую нежную улыбку, любящие крепкие объятия, Леона… пытаясь вспомнить тот зелёный цвет. Звук уведомления, раздавшийся снизу. Карл, как собака Павлова, тотчас оживает, хватает телефон двумя руками, дыхание замирает, внутри него что-то колотится. Сразу же питая себя светлыми надеждами, он ощущает, как в животе завязывается узел, и в страхе уставляется на экран телефона. Лишь бы всё было хорошо, лишь бы это были хорошие новости, лишь бы Леона… «Мы до сих пор не нашли Леона. Прости». Узел обрывается. Внутри теперь что-то словно бьётся, стеклянное и очень хрупкое, осколками впиваясь в сознание Карла. Единственное, что он видит — то, как он ещё долгое время прожигает серый экран с этим сообщением, видит, как на короткое сообщение и его ладони быстро падают чёрные капли, оглядывает серую комнату дрожащим от слёз взглядом, после чего вновь уставляется на свои серые руки, из которых незаметно для шахтёра телефон в какой-то момент успел соскользнуть на твёрдый пол, видит, как их поразил жуткий тремор, тихо вдыхает в ужасе — и внутри него что-то ломается с громким и таким отвратительным хрустом. Руки обхватывают голову — и Карл сгибается пополам от несуществующей боли, громко дышит, хватая воздух ртом, дрожа всем телом, не пытаясь даже разогнуться, поднять свой взгляд на что-то другое, помимо колен, и вдохнуть полной грудью. По комнате раздаются последние рваные тихие вздохи и первые всхлипы. Этого не может быть, это всё неправда, просто наглая ложь — одни и те же мысли вертятся в голове мученика, но тяжёлая реальность, как цунами, просто сносит все адекватные мысли. Пальцы впиваются в каску, пытаясь разодрать её голыми руками, пока процессоры метаются и просто горят, вновь предавшись воспоминаниям. Звёздная ночь, Леон, семикаратный бриллиант, счастье, луч солнца, единственная любовь, краски, мягкие объятия, поцелуй в губы, зелёный, зелёный, зелёный… Карл хочет орать от боли, орать отчаянно и так не по-человечески, биться головой об каждую преграду, рычать и скулить в попытке растерзать себя лишь из-за того, что по его вине Леон куда-то исчез, жизнь утратила цвет, луч солнца погас, осталась лишь боль, адская боль, от которой можно лишь свалиться на пол и биться в адских конвульсиях, пока в голове мелькают светлые воспоминания, желая добить истерзанную от разлуки и убитую иррациональным и таким ужасным горем душу. Прошла уже неделя — надежд на то, что Леон в порядке, вовсе не осталось. Карл хочет орать из-за того, что жизнь за такой короткий промежуток времени превратилась в беспроглядный ад, в котором больше нет места счастью, краскам и любви. И чувство неизвестности водит за нос, подавая надежды на то, что Леон всё ещё жив и они снова увидятся, снова обнимятся и Карл, рассматривая его зелёную толстовку и глубокие карие глаза, снова назовёт его дурачком. Мысленно разрушая собственную комнату, валяясь на полу и вырывая свои механизмы дрожащими руками с душераздирающими криками уже в сотый раз, он понимает, что так больше не будет, что та улыбка и тот мелькнувший в последний раз зелёный были его первым и последним шансом. Нечто или некто забрал его Леона, он потерял Леона, он больше не увидит Леона. Больше причин жить и существовать нет. Из горла Карла вырываются заполняющие опустевшую серую комнату тихие искажённые горем рыдания, полные беспросветной боли. Робот, вжавшись пальцами в свою голову, продолжал сидеть неподвижно и ронять многочисленные слёзы на колени. Вспоминал карие глаза с отблеском чего-то зелёного.