Возмездие

Письмо Муха принесла перед самым ЗОТИ и весь день у Лаванды как назло не было ни минуты, чтобы прочитать его. Один урок сменялся другим, а времени все не было. Эванс успела принести из библиотеки книги на новый семестр, потренироваться в вызывании патронуса, обсудить с Марлин последние сплетни, пообедать и даже сходить на прорицание. А спокойной минутки все не выдавалось. К вечеру Лаванда так замоталась, что пошла на поле для квиддича, как бы банально это не звучало, ей сейчас жутко не хватало ветра в голове, а самым легким способом, хоть на время, забыть обо всем и расслабиться, был полет. Когда в воздух бьет в лицо, а под ногами нет опоры легче всего не думать о проблемах. Ведь несясь над Хогвартсом с нечеловеческой скоростью, ты волей-неволей концентрируешься на управлении метлой. Хотелось просто сесть и парить в воздухе, любуясь закатным небом с высоты птичьего полета. Именно поэтому, когда Лаванда увидела на поле темные кудри и зеленую форму ее чуть не стошнило от разочарования. Блэк сидел на лавочке и преспокойно смазывал метлу каким то дорогущим маслом для дерева. Хотелось подойти и оттаскать его за эти идеальные волосы, чтобы он забился в свою слизеринскую нору и больше никогда не высовывался. Хотелось вмазать ему древком метлы и оставить на аристократично белой коже большую гематому и пару кровоподтеков. Но такую вольность Лаванда себе позволить не могла, а потому она просто подошла, с высоко поднятой головой и произнесла: — Что же, слизеринскому принцу не хватает слуг и он снизошел до работы простых смертных? Регулус молча поднял на нее вопросительный взгляд. Его спокойная реакция бесила еще больше, внутри Лаванды бушевал тайфун из усталости и эмоций и его нужно было куда-то выплеснуть. — А может поездка к мамочке на тебя благотворно влияет? — ядовито произнесла Эванс, ожидая ответной реакции. Лицо Блэка не изменилось, но Лаванда увидела, как на едва уловимую секунду его губы сжались в напряженную полоску. Это было попаданием в точку. — Мне нравится самому ухаживать за метлой, Эванс, — сухо бросил он. — Что ж, надеюсь это поможет тебе в предстоящем матче, других шансов на победу у вас нет — Ты пришла сюда, чтобы мешать мне? Займись делом, а то выглядишь жалко Второго приглашения Лаванда ждать не стала, завестись с пол оборота, почему-то показалось самым легким решением в ее жизни. Как же несвойственно ей и неестественно было срываться на ком то чужом, но как же легко. Можно было просто вылить на Блэка ведро грязи и с чистой душой уйти спать. На секунду ей показалось, что она готова любой полет променять на то, чтобы вывести его на эмоции, чтобы он злился и кричал на нее, а может даже сделал что-то ужасное, но дал бы ей, такую необходимую сейчас эмоциональную разрядку. Но не успела Лаванда открыть рот, как Регулус встал и закрыл его своей ладонью. — Просто займись делом, — также спокойно произнес он, — не трать мое время, Лаванда — Время твое не тратить? Ты же весь занятой такой, да? Это ты мне мешаешь спокойно провести время в одиночестве! Я с утра это долбанное письмо прочитать не могу! — закричала девушка, размахивая конвертом перед лицом Блэка. Она показательно вздернула нос и нарочито громко разорвала конверт. Регулуса ее выходки уже порядком достали. Умиротворение и спокойствие смыло начисто, оставив чешущиеся кулаки и растущее, жаркое недовольство, где-то внутри. Блэк собирался высказать ей в лицо абсолютно все, что он о ней думал и уже завел стандартную шарманку ругательств. — Поганая, мерзкая, грязнокровка. Как вдруг увидел, как сильно переменилась в лице Лаванда. Она вмиг побледнела, как труп, ее глаза расширились и она вся покачнулась, будто от дуновения ветра. Рука, держащая письмо мелко задрожала. Ругань моментально забылась. На ее место пришел ступор и полное непонимание. Слишком быстрая и слишком сильная реакция. Что-то было не так. Девушка не слушала его, она тупо замерла, смотря на письмо в своих руках. Кажется она даже не дышала сейчас, замерла, превратившись в тряпичную куклу, и вся обратилась в перечитывание строк. Внутри Блэка все сжалось. Он абсолютно не понимал, что делать. На его глазах разворачивалась трагедия, смысла которой, он еще не знал. Прошла пара секунд мучительной тишины и Лаванда надрывно выдохнула: — Нет. Она быстро замотала головой и посмотрела на Регулуса с таким отчаянием, будто в его глазах она видела самую последнюю надежду. — Нет, нет, нет, — в ее затравленном взгляде читался страх и какая-то немая просьба. Почему-то только сейчас Блэк заметил, что у нее была такая красивая бледная кожа. Она краснела от холода и эмоций и становилась похожей на нежные лепестки розы. Этот цветок ассоциировался у него с благородством и аристократичностью, что вызывало внутренний диссонанс. Лаванда почти швырнула злосчастное письмо на пол, делая шаг назад, будто убежав с поля, она смогла бы забыть то, что прочитала. Медленно, еще не понимая, что он делает, Регулус опустился перед ней на корточки и поднял письмо. 《Дорогая Лаванда, прости, что не написала сразу, наши родители мертвы. Они попали в аварию. Скажи об этом Лили. Похороны во вторник. Твоя, Петунья》 Неровные, размашистые буквы и следы от высохших слез на бумаге, говорили о том, что Лаванда еще неплохо держалась. Ее сестра по видимости непрерывно плакала. Регулус медленно перевел взгляд на Эванс. Она стояла и вся тряслась, не отрывая от него глаз. По ее щекам текли слезы. Что-то внутри защемило от этой картины. Еще минуту назад, вызывавшая презрение и раздражение гриффиндорка, теперь казалась самым несчастным человеком в мире. Хотелось прижать ее к себе и успокоить. Хотелось, чтоб она снова нагло улыбалась и смешно хмурила брови, но только не плакала, так искренне и так отчаянно. Внутри все туже завязывался узел. Регулус неосознанно шагнул к ней, непреодолимо захотелось протянуть руку и дотронуться до нее. — Не трогай ее, подонок! Эти слова мгновенно отрезвили. Резко отшатнувшись, Блэк развернулся ко входу, оттуда на него уже летел взбешенный Сириус. За ним еле поспевала взволнованная Марлин. Лаванда тоже увидела их и наконец заплакала по настоящему. Она закричала в голос, застонала, как раненный зверь и заскулила, одновременно. Ее тело обмякло и она безвольно упала на колени, сгибаясь и припадая к земле. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что Сириус не разбираясь, начнет драку. Поэтому Регулус, бросив последний взгляд на рыжую макушку, схватил свою метлу и взмыл в воздух. С земли тут же послышались оскорбления, но слизеринец их уже не слышал, все внутри ныло, как от тягучей, несправедливой обиды. Только на что же обижаться? Регулус крепче сжал древко метлы и полетел прочь, стараясь забыть эту странную сцену. Холодный ветер трепетал в волосах и остужал голову. Теперь Блэк чувствовал себя еще хуже. Он никак не мог объяснить минутный порыв жалости к грязнокровке. Двумя маглами больше, двумя маглами меньше, ему было откровенно плевать на погибших. И стоя на квиддичном поле он это отлично понимал, но в этот момент ему был не все равно, на чье то несчастье. Он посочувствовал комку грязи, который должен был ненавидеть, за одно его существование. Он был слаб. Живот скрутило в рвотном позыве. Видела бы его в этот момент мать. Он был чертовски слаб. Костяшки на руках побелели, когда Регулус еще сильнее вцепился в метлу. Хотелось навсегда стереть этот момент из своей головы. Даже если пришлось бы расколоть голову, этому не было в ней места. Как же стыдно. Как же хочется отмотать время назад и просто посмеяться ей в лицо. А смог бы? А если бы его родители умерли, он бы заплакал? Ему бы захотелось плакать? Он все пытался представить, но не чувствовал ничего, кроме жгучей злобы на самого себя. Он должен был плакать, но ему совершенно не хотелось, даже наоборот, внутри зарождалось что-то легкое, простое и такое приятное, что Регулус неимоверно злился. Он много что должен был, но совершенно не соответствовал ожиданиям.

***

На кленовой аллее было пасмурно. Уже несколько часов снег валил без остановок, казалось, что огромная стая белоснежных птиц взлетела над городом и закрыла крыльями солнце. Птицы слетались вниз, в разнобой садясь на землю, а их небесная стая все не уменьшалась. Голые деревья у часовни смотрелись облезло и жалко, их тонкие ветви не могли удержать много снега, а потому они оставались такими же ободранными и страшными, как в конце осени. Даже приближающееся рождество не придавало им радостного вида. В маленькой, душной часовне было не лучше. Тусклый свет падал на два открытых гроба в центре, а рядом с ними, почти вплотную стояли три сгорбленные, понурые фигуры. Самая высокая из них, девушка в кружевном черном платье и траурной шляпе, непрестанно прикладывала черный платок к сухим покрасневшим глазам и тихо всхлипывала. Ее соломенные волосы были туго заколоты назад, открывая длинную шею, а ресницы мелко дрожали. Девушка перебирала в руках платок с таким энтузиазмом, будто могла этим оживить умерших. Две другие были одеты в странные черные балахоны. Их капюшоны были надвинуты на лица так, что за ними было абсолютно невозможно увидеть глаз. Только строгие рыжие косы струились вниз, стараясь дотянуться до подола мантии. У девушек мелко дрожали плечи, за всю церемонию они не произнесли ни слова. Казалось, сам воздух пропитался отчаяньем и скорбью. Все молчали, только пастор читал свою молитву. Было удушливо тихо. Чуть в отдалении, вместе с соседями и друзьями семьи стояли еще пять человек в черных мантиях. Среди них были и мужчины и женщина. Только одного взгляда на эту компанию хватило бы, чтобы убедиться в том, что чита Эвансов унесла с собой в могилу страшный секрет. Наверное, завтра появятся слухи и об этом будет говорить весь город. Но это будет только завтра. В самом дальнем углу стоял угрюмый парень с крючковатым носом и длинными черными волосами. Казалось, что он чужой, он пришел один и ни с кем не говорил, только смотрел холодными глазами на гробы и осиротевших сестер, казалось, ему не были близки погибшие люди. В самом конце, когда все любопытные уже поверили в то, что никто здесь его не знает, к нему подошла старшая дочь — Питунья. Они долго смотрели друг на друга в тишине, а потом также молча вышли.