Пишем историю, блин!

Ошейник. Как это нелепо. Как собаке. Хотя... если уж ей так хочется, пускай будет ошейник. Яша был готов сделать абсолютно всё для счастья Розы Крепыгиной. А почему, он и сам не знал. Врождённая необходимость в привязанности? Психология раба? Банальный мазохизм? Все варианты были одинаково правильны. А с другой стороны, что заставило его примерить на себя образ ударника «Багрового фантомаса» и погоняло «Шершень»? Опять же, привязанность к Розе. Только уже совсем к другому Розе. А всё так хорошо начиналось... Он старше где-то на четыре года, под двадцать. Светлые волосы, слишком длинные для парня, чёрная кожанка, кирзачи, гитара в руках и тёмные очки, прикрывающие глаза, – но даже сквозь них просвечивает выражение превосходства. Выражение, о котором Яша может только мечтать. Зажатый, стеснительный ботаник, у которого вся жизнь идёт по записанному где-то крайне скучному и предсказуемому сценарию, внезапно чувствует желание стать таким, как этот парень – и тут же давит его в себе, понимая, что рискует покатиться по наклонной. – Ну чё те надобно, блин, старче? – с иронией спрашивает парень. – Да я, этого... – Яша начинает запинаться, как и всегда при разговоре с незнакомцами (в этом плане его мог перещеголять только Инженер). – Меня родители послали... Сказать, чтобы ты... этого... потише на своей... – Нужное слово вылетает из головы, как всегда. – ...на балалайке своей играл. Ну, понимаешь... личное пространство... – Сам ты, блин, балалайка хренова, а это, блин, электрогитара, you know! Это во-первых. Во-вторых, нахрен, мне как-то, знаешь, похрен на твоих предков, блин, вьюноша бледный со взором, блин, горящим! Парень вызывающе выступает вперёд. На правой руке, сжимающей гитару, видны татуировки: череп на запястье, а чуть повыше – слегка кривоватая буква «А», обведённая в круг. – Ну всё-таки... как сказать... – мямлит Яша и уже в который раз нервно сглатывает. Поскорее бы мирно с этим договориться... Машинально начинает барабанить пальцами опущенной левой руки по колену – он делает так всегда, когда волнуется. А бывает это частенько. – А барабанишь ничё так, you know, – замечает парень. Яша резко отдёргивает руку. – Ритм чуешь. Учили, блин, где или сам, блин, с усам? – У-учили... – бормочет Яшка. – В музыкальной школе... один год... в школьном о-оркестре ещё играл... – Ясно, блин, – ухмыляется парень и совершенно неожиданно произносит: – А историю со мной, блин, писать бушь, нахрен? Мне как раз ударник нужен, блин, позарез! В банду ко мне пойдёшь, а? Он опускает очки, и Яша видит карие глаза, в которых отражается тот, другой мир. Мир, где нет ограничений и запретов, нет слепого подчинения, нет каждодневной суеты, нет боязни и страха – есть лишь музыка и свобода. Сам не ведая, что творит, Яшка тихонько произносит: – Почему... нет?.. – и старается выдавить из себя улыбку. – Поэл, блин, – пренебрежительно и гордо бросает парень. – Тя как по ФИО величать, you know? – Яша я, Шершанский. Да я в соседнем доме живу... – Шершанский, – задумчиво произносит он. – А я Дима Розов. – Хорошо, Дима... – бормочет Шершанский. – Ну ты, это, потише всё-таки играй... пожалуйста... мы просто сейчас спать ложимся... – Ну ладно, блин, так уж и быть, you know, покипитярю потише, – смеётся Розов. Успокоившись на этом, Яша встаëт, оглядывается и, пробормотав что-то невнятное на прощание, заходит в парадную, поднимается на четвёртый этаж в свою уютную квартиру, куда не ступала нога такого человека, как Розов. Отец сидит за столом и разговаривает с Инженером, соседом по лестничной площадке, – засиделись допоздна за чаем. Тот рассказывает какой-то странный анекдот про индюка в мавзолее, оба хохочут: отец – заливисто и звонко, Инженер – тихо и как-то неестественно. В такие моменты сосед напоминает Яше его самого. Такой же робкий, нерешительный и абсолютно несамостоятельный. Совершенно обезличенный человек, даже по имени его почти никто не зовёт, хотя имя у него красивое. И тут Яша понимает – он сейчас видит своё будущее. Такое вот незавидное двадцатитрёхлетнее будущее, заикающееся, нервно хихикающее, без сомнения, способное на глубокие чувства, но на порыв – никогда. Это его и ждёт, если он ничего не поменяет. Яша мысленно клянётся, что никогда, ни-ког-да не станет таким, как Инженер. Так оно и вышло. Он не стал таким. Он стал хуже, намного хуже. Трусость и нерешительность — полбеды, а вот предательство... Через полчаса откуда-то снизу вновь слышны звуки электрогитары, от которых мелкой дрожью трясутся стёкла.

***

– Ну чё, блин, нас не ждали, нахрен, а мы припёрлися, you know, – болтает Розов, любовно поглаживая гитару. Яша оглядывает квартиру – содранные обои, сыплющаяся штукатурка... По словам Димы, она досталась ему от дядюшки наверняка не самых честных правил после того, как тот, по его выражению, «скоропостижнулся». Онегин недоделанный какой-то. Яша садится за ударную установку – и теряется. Одно дело, когда перед тобой один маленький барабанчик, в который стучишь на первомайских демонстрациях, и две палочки, и совсем другое – все эти барабаны и тарелки, в которых нетрудно заблудиться. – Очень ты, блин, кстати мне под руку подвернулся, нахрен, – рассуждает гитарист. – Рок, блин, без ударных, нахрен – это как рыба, блин, без плавников. А то был тут до тебя, блин, Опарыш... барабанщик тоже... так он, блин, нахрен, ваще из группы свалил, блин, предатель, нахрен! – Не... нехорошо, блин, – констатирует Яша. – А что за группа? – «Багровый фантомас», нахрен! – с гордостью отвечает Розов. – Я Роза-Робот, блин, а ты... блин, даже не знаю! – Ненадолго он задумывается, а потом выдаёт экспромтом: – Шершень буэшь! Шершанский – значит Шершень! Всё, блин, теперь ты, блин, Шершняга! – Он хлопает Яшу по плечу, и новоиспечённый Шершень чувствует его сильную руку и рефлекторно втягивает голову в плечи. – Пишем историю, блин! – провозглашает Роза. – Я щас, блин, начну, а ты ритм подхватывай, you know! Шершень ещё не успевает приготовиться, а руки Розова уже быстро скользят по струнам, рождая необычный, ни на что не похожий, какой-то потусторонний звук. «Виртуоз», – тихонько комментирует Яша и пытается расслышать в этом хоть какой-то ритм. Роза, кажется, входит в какой-то экстаз и не замечает ничего вокруг – но вот всё-таки переходит на другую мелодию, уже не такую замысловатую. В ней что-то прощупывается, что-то находится... Палочка стучит по барабану будто сама собой, подхваченная магией ритма. Роза делает небольшую остановку, а руки Яши хватают обе палочки и одновременно ударяют чуть ли не по всей установке, создавая оглушительный шум. Ну всё. Сейчас попадёт ему за самодеятельность от Розы. А ведь Яша только сделал первый шаг, погружаясь в это море настоящего творчества, до того остававшееся для него скрытым за плотной завесой тумана... – Шершняга, блин, да ты, блин, талантище ходячее! Тя где, блин, так учили, нахрен? – внезапно взрывается Роза, и у Яши перехватывает дыхание от радости. Нет. Уже не у Яши. У Шершня.

***

– «Я Багровый Фантома-а-ас! Открываю третий гла-а-аз!» – басит в самодельный микрофон Роза, под конец срываясь на крик. Яша яростно отбивает ритм. В этом он чувствует истинное наслаждение жизни, которое никогда раньше не испытывал. Уроки в музыкальной школе, куда затащили его родители, казались ему скучными, – и теперь он понимает почему. Там была не та музыка. А здесь – именно та. Руки Розы стремительно летят по струнам, руки Шершня задают им ритм. Идеальная гармония... ...Отец презрительно хмыкает и косится на Яшу. Он уже слышал шум за окном из соседнего дома, а сына не было довольно долго. Осип Аронович Шершанский – академик, человек умный, и ему не составит труда сложить два и два. – Яша, – строго отрезает он, – я требую объяснений. Яша робеет. Отец редко говорил так с ним, а если и говорил, то за этим неизбежно следовала родительская опала. А для несамостоятельного Яшки, привязанного к родным, это жестокое наказание. – Ка... каких объяснений? – Яша, не придуривайся, – закатывает глаза Осип Аронович. – Я всё понимаю – взросление, стремление выделиться... Но ты хотя бы понимаешь, с кем связался? Такие, как он, хорошо если просто пьют и дебоширят, а могут и хуже! Ты это понимаешь? Отступать некуда. А когда некуда отступать, остаётся только нападать. Только как нападать, если у тебя мироощущение жертвы? И всё-таки какие-то крупицы неведомого ранее чувства уже заронены в душу Яши. Собрав остатки смелости в кулак, Шершень отвечает отцу: – Папа, мне... уже шестнадцать лет. С половиной. Я взрослый человек... И я сам могу решать, ч-что мне делать! Блин... – зачем-то добавляет он. И только после этого понимает, что натворил. – Ну хорошо. – Отец скрещивает руки на груди, на его лице читается негодование, но голос остаётся на удивление спокойным и ровным. – Самостоятельности хочешь, да? Что ж, я тебя не держу. Отпускаю на все четыре стороны. Только смотри: когда поймёшь, до чего докатился, помни – это был твой выбор, и винить будешь только себя. На миг в его глазах мелькает печаль. Но Шершню уже глубоко всё равно. Он впервые в жизни дал достойный отпор. И впервые в жизни почувствовал радость от этого.

***

– Мы тут с Опарышем, блин, номер репетировали, пока эта гадина, блин, не уползла, – объясняет Роза, показывая на стоящий гроб. – «Мой дивный лорд», блин, называется, один из первых, нахрен. Я, блин, в него залезаю, нахрен, и потом оттуда, блин, выскакиваю, ну ты понял? Шершень кивает. Это их первый большой концерт в новом составе. Он просто не должен провалиться... Яша стрелой несётся через всю сцену к соседним кулисам на крик «Шершняга, оно не открывается, нахрен!». Перед глазами встаёт лежащий в гробу и медленно задыхающийся Роза, и от такой картины ему становится не по себе. Он забывает обо всём. В том числе и о собственной физической слабости, из-за которой ему трудно даже подтянуться. Жизнь друга висит на волоске – и крутящаяся в голове цепочка мыслей «помочь – спасти – вытащить» затмевает всё. Ногой подпирая гроб, Шершень, стараясь выжать всю силу из своих рук, пытается отодвинуть крышку. Сделан как настоящий, не то что стоящая дома декорация для более мелких выступлений – тот чуть ли не от ветерка ломается, а в этот раз нужно было что-то покруче. Это и подвело друга. И ведь надо же – за три минуты до выступления... Шершень сам не верит в то, что у него получилось. Роза лежит перед ним с бледным лицом, тяжело дыша. Поражённо и восхищённо выдавливает: – Шершняга, ты чё, меня спас? – Ну, вроде того, – невнятно бурчит Шершень так же, как всегда.

***

Шершень откладывает палочки в сторону. Теперь они стали для него чуть ли не продолжением рук, и без них он чувствует себя неуютно. Впрочем, с Димой неуютно быть просто не может. Руки смыкаются на шее Розы. Тот улыбается. Заставить этого человека так по-простому улыбнуться – большое достижение. – Спаситель, блин, – произносит Дима. Шершень зарывается в его длинные волосы, осторожно касается губами его шеи, и, как ему кажется, это говорит лучше всяких слов. Ещё пару месяцев назад Яша был совсем другим – и уж наверняка не полез бы на крышу за любимым человеком. Но теперь он изменился. Теперь он сам пишет свою историю. Шершняга наконец отпускает Димку. Тот ещё раз приспускает очки – на сей раз в карих глазах горит по звёздочке радости – и задирает рукав кожанки Яши. На плече виднеется татуировка, сделанная другом гитариста Клещом – красная роза. – В честь тебя набил, – бормочет, как воркующий голубь, Шершень. – Умеешь ты, блин, удивлять, Шершняга. Что ни день, блин, то сюрприз, что ни ночь, то каприз, – спокойно (что для него удивительно) отвечает Роза и оголяет плечо. Примерно на том же месте Яшка с удивлением замечает на его руке аккуратное, набитое мастерской рукой изображение шершня. Шершень тосковал. Ему нужны были музыка и свобода. Без них он чувствовал себя, по меткому давнишнему выражению Розы, как рыба без плавников. И тем и другим пришлось поступиться ради Розы Крепыгиной. Одна часть его души была довольна, потому что было кому отдавать всего себя, ради кого жить. А другая часть понимала, что долго Шершанский так не протянет. А всё-таки... Чем ему было плохо с Розой-Роботом? Он понял его, увидел в нём пропадающий зазря талант, а за ним разглядел и человека. Заставил его измениться, подарил настоящую жизнь. Нет, всё-таки по Розе он скучал. Внезапно – впрочем, к внезапностям за последнее время он привык – перед ним вырос до боли знакомый силуэт. – Роза?.. – Ага, блин, Шершняга. – Вы... вытащи меня о-отсюда... Я понял... – А я тебя, блин, спасать и пришёл, нахрен, горе ты моё луковое. Теперь всё снова встанет на свои места. Яша-Шершень, Дима-Роза – и история, которую они напишут вместе.