Пасьянс

Лионель помнит эту историю так: они с Рокэ всегда были очень близки, но всегда – недостаточно. Вот они лежат на траве у фонтана, передавая друг другу украденную из погреба бутыль, и чем меньше становится в ней вина, тем отчётливее Лионель осознаёт, что влюблён. В юности вино кружит голову так быстро – но дело не в этом. Профиль Рокэ, остроносый и хищный, сейчас отчего-то выглядит одухотворённым и почти возвышенным. Не как лица святых – как портреты полководцев, смотрящих в собственное будущее, полное не то побед, не то поражений. Ли думает, что не склонен к дидериховским глупостям, но едва сдерживает какое-то странное, рвущееся изнутри ликование. – Звёзды только вышли, – говорит он зачем-то, должно быть, желая, чтобы сладкое, но невыносимое чувство побыстрее превратилось в разочарование. – Ещё есть время сбежать в город и залезть в окошко к той милой горожанке. – А ты уверен, что за милым фасадом не скрывается опытная обманщица, которой только и нужно, что выманить у молодого аристократа побольше таллов? – Рокэ ухмыляется, поворачиваясь к нему. По нему сложно понять, намеренно ли он делает вид, будто ни во что не ставит всех остальных, но Ли всё больше кажется, что это особый, тщательно выстроенный защитный механизм. – Да? Ну и каким образом она собирается обчистить твой кошелёк? – он поднимает бутыль перед собой, чтобы убедиться, что та пуста, и с недовольством отбрасывает в сторону. Бутыль бесшумно катится по траве. – Кроме горячих ласк, от которых я, предположительно, должен потерять голову и влюбиться, и банального шантажа? – Рокэ смотрит на него так, будто объясняет неразумному ребёнку, и его это забавляет. – Вероятно, она в сговоре со своим мужем. Схема проста. В самый разгар прелюдии этот неотёсанный мясник или кузнец врывается в спальню, бешено вращая глазами; богатенький юнец, обмочившись, просит не убивать его. Муженёк подозрительно быстро соглашается, взамен потребовав откупиться. Вывернув карманы и отдав всё до талла, юнец с облегчением выпрыгивает в окошко. Ли фыркает от смеха, потому что иначе не получается: – И ты всё знаешь по собственному опыту? – Нет, – отвечает Рокэ невозмутимо. – Услышал эту байку от твоего брата. Лионель почему-то полностью уверен, что Рокэ всё выдумал. Он предпочитает думать, что Рокэ сделал это, чтобы остаться с ним до утра. – Жаль, – говорит он, чувствуя, как вино согревает его изнутри. – Такую ночь упускаешь. – Разве я упускаю? Лионель лежит на спине, глядя на звёзды, а Рокэ, перекатившись на бок, придвигается к нему вплотную, и от этой близости хочется закричать. Но Лионель продолжает смотреть вверх, затаив дыхание, и ему кажется, что сейчас произойдёт что-то, чего с ним ещё никогда не происходило. Время тянется невероятно медленно, и растянутый миг предвкушения невыносим. Не выдержав, Ли поворачивает голову и говорит: – Поцелуй меня? Что-то странное есть в этот момент в выражении чужого лица, такая смесь из нескольких едва опознаваемых эмоций: лёгкое удивление, лёгкая досада, задумчивое принятие. Лионель не успевает испугаться, что разочаровал его своей просьбой, потому что Рокэ всё-таки склоняется и целует его. Это даже лучше, чем он надеялся. Рокэ не разжимает сомкнутых губ, и поцелуй состоит из одного касания, уверенного, но в то же время ласкового. Кажется, что он очень серьёзен в этот миг и поцелуй для него – особое таинство. В этот момент Ли кажется, что его любят, но когда он подаётся навстречу, чтобы поцеловать куда глубже и с весьма очевидным намёком потянуть Рокэ на себя, тот мягко, но уверенно отстраняется. Ли только и успевает, что ощутить под ладонью чужое бедро, и всё исчезает. Рокэ садится, отбрасывая со лба волосы. – Лучше оставить всё как есть, – говорит он очень тихо. Лионель помнит эту историю так: не было с тех пор дня, когда Рокэ не любил бы его, и не было ночи, которую тот не провёл бы с кем-то другим. Катарина тяжело опирается на его локоть. Сама она лёгкая как пёрышко, и, кажется, её можно обхватить и поднять одной рукой, но уж больно тянет её к земле корона. Катарина не доверяет ему, потому что знает, что каждое её слово может быть передано Его Высокопреосвященству. Да и не о чем откровенничать девочке из Ариго с сыном маршала Савиньяка. Они похожи только в том, что оба очень близки к герцогу Алва – но даже здесь разница ощутима. Лионель никогда не заставал их вместе – вернее, он никогда не входил без разрешения, хотя мог. Однако вздохи и негромкую речь ему как-то раз довелось услышать. Их было совсем мало, этих звуков: пара чуть насмешливых слов Рокэ да шорох одежды, но воображение умело сделало своё дело, и ночью того же дня Ли задыхался от удовольствия в собственной постели, представляя, как Рокэ сделал бы то же самое с ним. Рассеянно рассматривая кусты цветущей сирени, он думает, вспоминают ли они сейчас с молчащей Катариной один и тот же день. Нет, скорее всего. – Ведь вам самому это не нравится, – так она начинает разговор, пытливо взглянув на него, когда они останавливаются у скамьи. – Вы тоже хотели бы, чтобы это закончилось. – О чём вы? – спрашивает Лионель с безупречной вежливостью. – О нас с ним, конечно же. Не то чтобы мне много дела было до того, что вы испытываете… – Катарина отрывает с ветки едва распустившейся сирени один крохотный цветочек и мнёт его в пальцах, будто не имеет права выразить недовольство каким-либо другим образом. – Вам ли не знать, я известен как человек совершенно бесчувственный, – напоминает Лионель равнодушным тоном, но ей удаётся потревожить его спокойствие. Ему не нравится, что она знает. Не видит и не чувствует, нет – знает, будто кто-то ей рассказал. В чуткое женское сердце Ли не верит – слишком хорошо он изучил это на примере собственной матери. – Может, я и знаю много сплетен, – говорит Катарина открыто, – но не во все я верю. Для вас наша с герцогом Алва связь – такой же груз, как и для меня. Так скажите ему! Скажите им обоим, что я больше не нужна! Я только хочу, чтобы меня оставили в покое. Увы, они оба знают, что это невозможно. Катарине слишком многое известно – и слишком глубоко она увязла в паутине, которую плетёт Его Высокопреосвященство. Ли оставляет эту ситуацию как есть, потому что не властен что-то изменить, но в груди что-то болезненно сжимается каждый раз, когда он вспоминает об этом разговоре. Рокэ Алва выходит из будуара с таким лицом, будто необходимость спать с королевой даётся ему в разы сложнее, чем самоубийственная военная тактика. Лионель помнит эту историю так: в Рокэ Алву влюблены многие. Наследник Валмонов неторопливо раскладывает пасьянс на бордовом сукне, пока Ли задумчиво потягивает кэналлийское, а отблески свечей играют на хрустальных бокалах. – Значит, сначала были вы, – каждая новая извлечённая из колоды карта в пальцах Валме отмечает пройденный этап – или неразрешённый вопрос, ответ на который так никогда и не будет найден. – Вы, потом Её Величество. Потом я. Потом этот бедный мальчик, который всё время лез под пули. Валме убирает из получившегося расклада двух Оруженосцев и заменяет их картами разных мастей, после чего начинает выкладывать второй ряд. – Была ещё женщина, – Ли хмурится, сам не зная, зачем это говорит. – Которая, как мы полагали, очень важна для него. – Всего одна? – коротко ухмыляется Валме, поднимая взгляд. – А я-то думал, их таких сотни. Говорят, что и правда сотни. Столичные вдовушки, женщины из приграничных городков, усталые красавицы и совсем ещё наивные девицы, которым не нужно было ни подарков, ни даже красивых слов, чтобы упасть в объятия человека в чёрно-белом мундире. Дочери генералов и обманщицы-горожанки – из тех, что готовы были преследовать его, уверяя, будто носят его ребёнка. К одной из таких Рокэ однажды отправился с жемчугами, но вернулся в этих же жемчугах вокруг шеи. – Желает, чтобы признал дитя, и ещё денег, а бус не желает, – сказал он, пока Лионель тщетно пытался сохранить лицо. – Не пропадать же добру, верно? А ребёнок всё равно не мой. Ну-ка, сними, надоели. И пока Лионель распутывал бусы, стараясь не разорвать ненароком тонкую нитку, и улыбался, не в силах укорять Рокэ за все эти случайные связи, невольным свидетелем которых он так часто становился, в груди у него теплело и боль проходила. До следующего раза, пожалуй. Да, до следующего раза. Валме убирает одинаковые карты и сдвигает оставшиеся, и это кажущееся хаотичным перемещение сначала выглядит бессмысленным, пока Лионель не осознаёт – он не просто собирает пасьянс, а гадает. Ещё Ли осознаёт, что всё это чертовски похоже на жизнь: лица приходят, лица уходят, лица остаются. В последнем оставшемся ряду больше карт, чем букв в имени Рокэ. – Ответ, – говорит Валме, улыбаясь, – звучит как «нет». Ответ всегда «нет». Идите, сегодня ваша очередь. – Куда? – не сразу понимает Лионель. – Не знаю. Куда-нибудь. Уведите его отсюда, посадите с собой в карету, положите руку ему на колено. Больше всё равно не успеете – я вот тоже никогда не успеваю. И Ли идёт. Он останавливает Рокэ в тёмном и тесном секретном переходе между комнатами в доме Капуль-Гизайлей, сжимает его ладонь и целует долго и медленно, без намёка на что-либо ещё. – Ли, – шепчет Рокэ, когда он отстраняется, – должно быть, мне нужно сказать, что… – Не нужно, – Лионель не отпускает его руки ещё несколько мгновений. – «Лучше оставить всё как есть». Я запомнил ту ночь не хуже тебя. Рокэ не пытается возражать, и Ли с усмешкой думает, что какого-нибудь горячего юношу эти выходки наверняка довели бы до истерики, но он терпелив и играет по правилам. Он в очередной раз воспринимает это как просьбу не выходить за установленные рамки и снова отходит в сторону. Лионель помнит эту историю так: иногда Рокэ Алва лжёт. Они неприлично пьяны, и лучшим исходом для них сейчас было бы уснуть мертвецким сном, уронив голову на расшитые подушки. Нет ничего проще, чем натворить в таком состоянии глупостей, потому именно этим они и занимаются. – Герцог Алва, – старательно выговаривает Эмиль, следя за тем, чтобы язык не заплёлся, с такой тщательностью, будто это вопрос жизни и смерти. – Правда или… правда? – Ну, задавай, если так хочешь, – ухмыляется Рокэ, подпихивая в огонь камина неровно лежащее поленце. Лионель привычно наблюдает за ним, будто за прекрасной вещью в чужом доме, которую он видит каждый раз, приезжая в гости, и которая никогда не будет ему принадлежать. – Выбор у тебя, конечно, велик, – говорит Эмиль, – но ты уж выбери, постарайся. Хочу знать, с кем из женщин и мужчин ты провёл самую лучшую ночь в жизни. Лионель не знает, что прозвучит в ответ, но Рокэ, снова усевшись на ковёр и скрестив ноги, не собирается раздумывать долго. – С Ли, конечно, – говорит он. – Давно ещё, в юности, пока ты Леворукий знает с кем плескался в фонтанах и ночевал неизвестно в чьей кровати. Эмиль свистит, будто ни капли не удивлён. – Так и знал, что вы намеренно тогда удрали с бутылкой! Ли, ну что ты за мерзавец – ведь мог бы хоть похвастаться. Лионель смотрит на них обоих, и в груди у него снова болит, так мучительно, так невыносимо, так горячо. Ему хочется удивиться, сказать, что не было же ничего, что Рокэ дразнит их обоих, но в то же время ему так хочется сделать вид, будто это правда. Кажется, сейчас он впервые за столько лет понимает, что всё дело вовсе не банальных ласках, которые Рокэ так уверенно отвергает – Ли давно уже не юноша, которому любая мысль о близости кружит голову, и для него давно уже важнее другое. Дело в том, что эта близость служила бы подтверждением. Символом того, что Лионеля любят. Знаком того, что его действительно хотят видеть рядом. Лионель ничего не отрицает, но под заинтересованным взглядом Эмиля ему тяжело дышать. Когда он выходит и прижимается плечом к стене в коридоре, чтобы медленно сделать несколько глубоких вдохов, дверь, скрипнув, открывается снова, выпуская Рокэ следом. Ли не знает, что ему сказать, потому молчит, когда Рокэ впервые с той ночи сам касается ладонью его плеча и щеки, сам целует в уголок губ, вторую руку почти невесомо опустив на пояс. Ли не знает, зачем это нужно теперь, когда он уже солгал Эмилю о том, что было. – Я думал, это только пылким юношам подавай взаимных признаний, – шепчет Рокэ с улыбкой, и от него терпко пахнет вином и немного камином. – Но если ты так хочешь, я скажу это вслух. – Скажешь что? – немного рассеянно спрашивает Ли, у которого слабеют колени, а всё опьянение куда-то исчезает, будто его и не было. Он воспринимает происходящее болезненно чётко, болезненно остро. – Что я всегда любил тебя, – говорит Рокэ. – Даже когда спал со всеми, кого ни я, ни ты уже не вспомним по именам, и целовал Валмона и Придда? – спрашивает Ли, и это для него тоже впервые, потому что никогда прежде он не позволял себе упрекнуть Рокэ в том, как тот поступает с людьми. Кажется, он всё-таки попадает в больное место, потому что Рокэ, отстранившись, поджимает губы и говорит: – Хорошо. Пойдём. – А Эмиль?.. – У него ещё остались вино и подушки, и он-то точно поймёт, куда мы ушли. Рокэ зажигает свечи в спальне, а Лионель, чувствуя себя не на своём месте, откидывается на спину на его кровати и, как той ночью, бездумно смотрит вверх, будто на небо, в котором на этой раз не видно ни одной звезды. Как той ночью, Рокэ ложится рядом, но раздевает он Лионеля впервые, и это мучительно хорошо. Медленно, как во сне, они вместе освобождают его от рубахи, развязывают всё, что нужно развязать, снимают всё, что нужно снять. Ладони Рокэ неторопливо спускаются по его бёдрам, сухие и горячие. Он больше не отстраняется, не уходит в сторону, не убирает рук, и тогда Ли совершает ошибку. Рокэ перехватывает его руку за запястье, когда та пытается дотянуться до его паха. – Нет. – Да объясни ты мне уже, в конце концов, – Ли отдёргивает руку, вспыхивая от гнева – такое случается, но почти никогда – вот так, с кем-то, кого он любит, но всё никак не может понять. Сев, он рассерженно спускает ноги с кровати, готовый уйти, но горячая рука снова останавливает его, не отпуская. – Если мне это не нужно, это не значит, что я не желаю тебя, – говорит Рокэ. Глаза у него тёмные-тёмные, будто не синие вовсе, и Лионель не может перестать смотреть в них. – «Не нужно»? – Так… бывает, – говорит Рокэ, и Ли видит, что он не может найти слов, потому что ни на талиг, ни на кэналлийском этого не выразить. – Для меня близость не значит то, что она значит для остальных. Она приносит усталость, а не удовлетворение. Но мне нравится касаться тебя. Лионелю кажется, что этим он отвечает не только на его вопрос, но и на вопросы всех остальных. На вопросы Придда и Валмона, которые те, без сомнения, задавали; на вопрос Катарины, если та когда-нибудь осмеливалась его задать, но не получила ответа. Лионелю кажется, что он должен был понять это ещё годы назад. – Не для всех любовь одинакова, – говорит Рокэ. – Моя любовь другая. – Тогда покажи мне. Рокэ опрокидывает его на постель, и Ли наконец-то узнаёт на себе, что он и правда такой искусный любовник, как о нём говорят. Не испытывая необходимости отвлекаться на собственные ощущения и торопиться, сгорая от желания, он касается внимательно и чутко, зная, на что чужое тело отзовётся лучше всего. Лионель с лёгкостью поддаётся его рукам, позволяя себе не сдерживаться, и это, должно быть, лучшее решение, принятое им за последние годы. Рокэ нравится касаться его, и он говорит об этом вслух. Рокэ нравится смотреть, как он хватает ртом воздух, закрыв глаза, и ему не нужно ответных прикосновений, чтобы получать удовольствие. Рокэ засыпает, едва упав на кровать рядом с ним, и, проснувшись посреди ночи, Ли смотрит, как разметались по подушке его волосы, и чувствует, что пасьянс наконец-то завершён. Рокэ улыбается во сне. Лионель помнит эту историю именно так.