О чём Вы думали, Владимир, Когда своей горячею рукой Перчатку ярости кидали пылко За мой проступок роковой? Отчётливо я помню Раненую душу И Ваш последний вздох, Очей прощальный взгляд. Милейший друг, Я сильно виноват, А этот неказистый стих я Посвящаю, драгоценный, Вам. Ведь правда ль, милый, мы сильней Нашего времени детей, В неуправляймых уздах поединка, Готовых обагрить метель? Ведь правда, мы умней, мечтатель? Но нет. Мне это ночью часто снится: 《 Поэт, мой милый муз приятель, Роняет молча пистолет, На грудь кладет тихонько руку И падает. Туманный взор рисует Чистое волненье. В моих объятьях Увядает чудное мгновенье На нестерпимой утренней заре, А лик святой словно корит меня извне.》 Творец убит — и взят могилой, К чему молений глупый хор? Когда перчатку мне он кинул, Судьбы свершился приговор. Вы так наивны были, пав на снег, Сколько бывали Вы в минуты Наших споров:
Честны, до ужаса прямы, Не сдерживали норов. Я Вас убил, а Вы, последними Лучами солнца наслаждаясь, Сияли нежностью в крови, Как будто каясь; Вы словно пели арию апреля: Без содрогания, во что-то веря. Вы были точно плод фантазий, Словно идея, покорившая умы, В момент пленительной улыбки, Похожая на пир времён войны. Чего добились мы, Страдалец вольнодумный этим? Тотчас скажу: навылет раненый
Распят ты в горечи стремленья, Я скован стал
Цепями неделимого презренья. Раскол души и тела
Не прервать, увы, ничем. А Вы, мой дорогой,
Задумчивый искатель, Убит приятельской рукой,
А ручка та выводит ямб
И дрожью бьётся, словно в упоенье.
Светлая память тихо строчит
К миру обращенья
В тени могил. В тени предубежденья Ты чисто смог исполнить водевиль, Владимир, Глаза пылали влюбчивостью дымной. Восторг младенца увядал, В полуденных метелях искры дикой. Ваш взгляд доверчиво сиял, Исполненный горячности великой. Вы были в радостной болезни: На грани счастья, Перед алтарём у смерти, Лежали полумертвый на снегу. Звенящей ярости исполненный пиит (Прекрасный идеал прощальной честности), Пристрелен был собственноручно мной — Язвительно лишен своей прелестности. Несчастный фаталист, К чему дуэли? За что я нас, Невольник чести буйной и бесстыдной, Бесчеловечно погубил свинцом хладным?
Ах! Ни за что! Зачем Вас пристрелил! Рыданий слёзы грудь мне распирают, Мысли противятся, И точно нож в живот вонзают. Не в силах боле я держать внутри Паршивые плоды надменности свои. Чего добился я на поводу у света, На поводу притворности и марафета? Я лишь глумливый сын похабства, а Вы... За Вами было будущее, солнце, звёзды, мир. Вы — настоящий реквием надежды, Который падая, мне душу красным окропил.
Покаюсь, друг, Когда с богами я ехидно пошутить решил, Всегда восторженную речь И кудри чёрные до плеч, Бесповоротно погубил. Мороз по коже — жгучий стыд! Убийца я. Вы — уходящий гимн свободы, Рассвет пощечин ясной оды, В глазах общественных чернёный, И на надгробье дружбы уязвлённый. Я плачу, вспоминая Вас, наивный либерал, Любимец чести, вольных искр пьедестал... В тот миг пустое сердце либерала билось ровно, И это навека, уж я-то знал. Прошу простить мне мой небрежный слог: Волненье разум затмевает, Как пылкий юноша страдает За пылкость милую свою. Одною пулей в револьвере, Пороховой судьбою в утро пагубной дуэли, Я раздробил сердца двоих, И посему — не существует их. Не в силах боле властвовать над слогом! Закончу я неровные стишки, Сейчас дрожу я в исступленье, Осознаю: сия поэмка — преступленье, Горячность рьяного поэта — Запретной искренности нега, Печальной грусти всепрощенье И влюбчивости быстрое отмщенье. Властитель дум, я на коленях, Я будто сам себя добил. Прости меня, горячка юного апреля — Январским утром я тебя убил.