Чай с черной смородиной

Пожарники в Илюхином отделение были не то чтобы редкостью, но деталью совершенно невыносимой. Народ они простой, не очень красивый (точнее не совсем отвечающим эстетическим вкусам Третьякова) и способный злым тихим словом помянуть, просто потому что вредные, чем от лечащего врача не особо отличались. Когда Илюшу очередной раз вызвали к пожарнику, он сразу понял что работа былого удовольствия не принесет. На кушетке перед ним валялся парень не старше его самого, кудрявый настолько, насколько люди кудрявыми быть не могут, с чуть подпаленными концами русых прядей. —Ну какова прелесть!- пробубнил Третьяков, упираясь глазами в карту пациента, где черным по белому выстроилось неровно «Шустов Максим Николаевич». Пройдясь взглядом по карте, Илюша восторженно вскрикнул «рецидивист значит!», после чего был прерван тихим вздохом, ознаменовавшим приход пациента в сознание. Услышав от кудрявого чуда невнятное: «Ильин! Ты нахера эту щетку под нос приклеил?» Илюша (не)много оскорбился. Усы свои он любил больше родной мамы, рассказывал милым медсестрам, как крошки из усов уезжают на вагонетках, ухаживал за ними так, что позавидовал бы любой, а чаще всего слышал про них лишь плохое. Еще и путают его вечно с кем-то. Только вот три дня назад какой-то мутный типок орал ему «Хазин, сука!» и что-то про усы. Обидно. Усы ведь ни в чем не виноваты. Особенно в том что пациенты у Ильи еб... Очень хорошие люди. Следующий день ознаменовался солнечной улыбкой и тихим хриплым «Здрасте, товарищ доктор!». Шустов весь оказался будто бы вылепленным из солнца, таким ярким, веселым. Улыбался, несмотря на боль во всем теле, смеялся над глупыми шутками и отмахивался от излишне заботливых тетечек-медсестер. Илья застывает на секунду, потому что в свете из окна Шустов выглядит слишком красивым. —Как же тебя угораздило, золотой? —Балка горящая упала, прям на меня. Дальше не помню. —А ты у нас, стало быть, пожарник?— Илюша скривил лицо в слабом подобии ядной улыбки. —А ты, стало быть, врач? —А по халату не видно? —А я в ожогах весь, ты, брат, не тупи —Ротик, солнышко, закрой, дай дяде доктору тебя осмотреть.— Илья с каким-то садистким наслаждением наблюдал как медленно закипает вечно радостный и спокойный Шустов. —Дядь... —Рот закрой говорю.- от «дядь» вспомнился тот самый «Хазин, сука» влетевший на днях в его кабинет. Илья посчитал своего пациента еще более травмированным, раз тот смог спутать Илью и этого Хазина-суку. Сукой Хазин был без шуток, сходств с Ильей не имел вовсе, и нарывался на по роже. Пренеприятный типок в общем, со своим вечным «дядь». Осмотреть Максима все-таки пришлось, хоть и не без небольших потерь в самопознании и выдержке. Всё-таки пожарники это слишком тяжелый народ. ** За неделю нахождения Шустова в палате номер 4 Илюша Третьяков понял несколько вещей. Во-первых, Макс никогда не расстается с гитарой. На этом моменте Илья почувствовал какую-то ментальную связь с товарищем огнетушителем. Музыка для Третьякова была слабым местом, приводящим душу в покой. Во-вторых Масхутка, как Илья решил называть кудрявое недоразумение, в палате появлялся максимум в момент, когда его туда загоняли. Приученный в бескрайним лесам и полям, он в четырех стенах задыхался, скучал и чах, как не политый вовремя цветок. В третьих это был широкой души человек, веселый и неунывающий, даже когда ожоги болят так сильно, что можно только шипеть и материться на весь свет. Илье это нравилось. Илья не хотел признаваться, но ему просто нравился Максим. Весь и целиком. Долго пожарника в больнице не держали. Количество мест не позволяло даже долечить пациента до ума, поэтому Шустова выписали гораздо раньше, чем хотелось бы. Еще раньше, чем хотелось бы, Макс вернулся в больницу. На улице стоял октябрь, и Илья бы ни за что не поверил, что в больницу снова могли привезти пожарника. Почему-то Илюша забыл, что пожарные тоже люди, и могут болеть обычными человеческими болезнями. И поэтому он знатно удивился когда оказалось, что Шустов попал сюда с банальным аппендицитом. Времени с прошлого «посещения» Максом больницы прошло немного, но Илья успел забыть насколько свободолюбивый у него пациент. Людей на койках было не так много, поэтому Третьяков мог себе позволить подержать Максима в больнице чуть больше времени. И набегаться по территории больницы тоже успел, в поисках этого любимого пациента. В очередной раз проверив палату номер 4 и не найдя там Масхутку, Третьяков уже вышел из себя. И пока не заметил его с гитарой на заднем дворе, такого мягкого, доброго и солнечного,не оттаивал. —А что вы это тут, товарищ пожарник, делаете? —Илья принял, наверное, самый грозный вид, идя к нагло посылающему его рекомендации, пациенту. Пациент, сияющий в свете заходящего солнца, уходить не собирался и только подставлял руку серому коту, крутящемуся рядом. — Животные это хорошо конечно, но вам в палате сидеть надо. —Ну не могу же я его бросить здесь, товарищ врач. — Макс скромно улыбается, закидывая за щеку конфету, и Илья невольно проводит аналогию с девицей на первом свидании, от чего краснеет так, что жарко становится даже в предвечернюю прохладу октября, —Он же так ко мне и тянется. Я ему еду таскаю из столовки. —сообщает Шустов врачу, как самый главный свой секрет,— И имя ему дал. Илюшей назвал. Илья, который человек, буквально остолбенел. В голове крутились мысли о том, что Макс наверное и имени его не помнит, а кота просто так назвал Ильей, совпадение. Но Шустов эти мысли сразу прервал, своим тихим: —Илья Евгеньевич, ну не хочу я в палату, ну пожалуйста. Мне тепло здесь, и кот рядом. Дайте я здесь посижу... Макс глаза свои, зеленые как майская листва, на врача поднял и Илья утонул. Мысли в голове табунами скачут, мешая сосредоточиться. Третьяков в один момент понимает что попал, давно и бесповоротно и жалко думает что нельзя пожарному быть таким прекрасным, не похожим на братьев по работе. —Ладно. Сиди. Только после сразу ко мне в кабинет.- неосознанно переходит на «ты» с пациентом и уходит от Шустова. Быстрый перекур под табличкой «не курить» и врач снова в больнице. Максим послушно приходит в кабинет после вечерней прогулки. У Ильи полнейший бардак, возле стола стоит уже привычный Третьякову Хазин-сука и что-то доказывает, шипя в пол голоса. Натыкаясь на совершенно одинаковые лица, Макс понимает что у него начинает кружиться голова. —Петр Юрьевич, да вылечим мы вашего пациента, не гоните коней. И отцом вашим мне тыкать не надо, мне это все равно ни о чем не говорит. Вот видите, кто мне пациент пришел, дайте человека полечить. Потом поговорим. Илья выгоняет Хазина из кабинета и заваривает ароматный чай с листьями черной смородины. Дежурно спрашивает у Шустова про самочувствие, выслушивает историю про кота Илюшу и рассказывает про ежа, до сих пор живущего в их с Серегой квартире. Он совсем не помнит в какой момент Максим оказывает так близко, что его огненным жаром опаляет. Шустов пахнет хвоей, костром и цветами. Чем-то совсем не городским и Илье не привычным. В глазах потемневших у него леса, бескрайние и далекие, а Третьяков теряется и краснеет безбожно. Губы к губам совсем близко, вот-вот и ... —Илья Евгеньевич, так и знала что вы тут.— медсестра тетя Люба врывается бесцеремонно и громко. Максим под суету убегает в палату, Третьяков фырчит в усы, отпивает из чашки и слушает медсестру. А на следующий день Шустова снова выписывают, за неимением коек. ** Они встречаются очередной раз только через 9 месяцев. С Максимом все совсем плохо, и Илья молит только о том, чтобы пожарный остался жив. Операции, капельницы, лекарства, все проходит пеленой перед Третьяковым. Он работает не щадя себя, лишь бы почти не знакомый, но уже безумно родной Макс, выздоровел и вернулся в привычную жизнь. Три недели рядом с Шустовым и он понимает, что бежать от себя дальше уже нельзя. Еще неделя и два дня и Максим снова у него в кабинете, из которого только что выгнали Петра Юрича. На кресле у Ильи больничный кот Илюша, подкармливаемый чуть ли не всем отделением. Макс кота узнает и улыбается, пряча за щеку зелёную стекляшку леденца. Максим не спрашивает, зачем Третьяков его позвал, и так обо всем знает, не маленький. Да и против себя бежать тоже не хочет. Да и не может наверное. Все как в прошлый раз. Чай с черной смородиной, бардак в кабинете и тусклый свет от лампы. Только дверь на этот раз заперта, чтобы уж точно никто не вошёл. Целуются они робко и жадно одновременно, звеня зубами и колясь об усы Ильи и отросшую щетину Макса. Руки пожарный почему-то определил на плечи, под белоснежным больничным халатом, но никому до этого уже нет дела. Где-то за дверью слышно как медсестра гоняет Хазина-суку за курение в коридоре, и выводит нервного майора на улицу. Илья краем уха слышит это и улыбается, прижимаясь ближе к жаркому Максиму.