Ich zweifele oft an allem was ist Ob das was ich tue richtig ist Darf ich glücklich sein, ganz ohne Dich
— 369 К.С. — — 14–12–7 —
В Алвасете было шумно и многолюдно. Ещё здесь много улыбались и были гораздо любопытнее, чем на Марикьяре: просто идя по улице, за сорок шагов Рамон поймал на себе больше взглядов, чем за целый день дома. Хотя если подумать, то дома его знала каждая кошка, а здесь он был только-только сошедшим с корабля незнакомцем, каких в Алвасете ежедневно появляются сотни, если не тысячи, так что вряд ли здешних жителей можно было в чём-то винить. Но приятнее чужие взгляды от этого не становились. Дорогу к дому соберано можно было не спрашивать — сопровождающие у Рамона были. Старший отпрыск дома Альмейда отправлялся ко двору своего соберано, чтобы отслужить там положенные два года. Двенадцатилетний Рамон одновременно хотел и не хотел ехать. Менять вольную Марикьяру на придворный Алвасете казалось наказанием, причём незаслуженным. Но оказаться рядом с соберано Алваро — честь, которой пренебречь немыслимо, даже если ради этого придётся наряжаться в камзол и дурацкие узкие бриджи. В них он уже успел втиснуться перед тем, как сойти с отцовского корабля на берег Кэналлоа. Дворец соберано поражал размером и количеством окон и башенок. Рамон едва не застыл в сотне бье от ворот, раскрыв рот, но вовремя взял себя в руки. Он всё-таки не дурачок-зевака, который явился поглазеть на столичные чудеса. Поглазеть, в конце концов, можно будет и потом. Не привлекая лишнего внимания и в одиночестве. С крыльца сбежал высокий парень, по виду ровесник Рамона, и остановился, приняв официальную позу. Однако глаза у парня сияли, а губы изогнулись в едва сдерживаемой улыбке. — Рэй Альмейда, позвольте приветствовать вас в Кэналлоа от лица соберано Алваро Алва. Я — Карлос Алва, старший сын соберано. Карлос отвесил церемонный поклон. Рамон судорожно вздохнул и попытался вспомнить уроки нанятого отцом ментора. Поклон вышел почти правильным, хотя бриджи невыносимо жали, а как можно было развести руки в этом кошачьем камзоле, было совершенно непонятно. Старший сын соберано великодушно проигнорировал все нарушения этикета, если Рамон таковые и допустил, и просто подал ему руку для пожатия. Что Рамон с огромным удовольствием и сделал, постаравшись чересчур не сжимать ладонь наследника соберано: свою силу он уже осознавал, да и сейчас был на полголовы выше Карлоса и порядочно шире в плечах. Карлос хлопнул его по плечу, тем самым моментально завоевав приязнь Рамона, и махнул его крохотной свите, к которой тут же быстрым шагом приблизился сухопарый мужчина с цепким взглядом в сопровождении нескольких слуг. — Дор Герайо, наш камердинер. Ваших сопровождающих разместят недалеко от ваших покоев. — Вообще-то, — Рамон замялся, — они должны вернуться на Марикьяру на этом же корабле, если не возникнет непредвиденных обстоятельств. — Вот как? — Карлос был явно удивлён. — Вас оставят здесь совсем одного? — С мной будет слуга, чтобы у ваших не было лишних забот. — Хорошие у вас обычаи на Марикьяре, — в голосе Карлоса послышалась зависть. — Нас просто так с одним слугой даже в соседнюю провинцию не отпустят. — Кто-то может поднять руку на сына соберано? — Рамон искренне удивился. — Если бы, — вздохнул Карлос. — Статус, кошки его сожри. За роскошными дверями дворца Рамона перехватил вездесущий дор Герайо, сопроводивший его до отведенных комнат. Мигель, приставленный отцом слуга, подоспел через пару минут, они с Рамоном переглянулись, тот пожал плечами, Мигель понимающе покачал головой и исчез в прилегающей комнатке. Рамон быстро привёл себя в порядок, умылся, сменил рубашку, с сожалением напялил камзол снова и, немного поплутав по коридорам, вновь вышел во двор. Карлос, как оказалось, ждал Рамона с нетерпением и подскочил, как напружиненный. — Идёмте на задний двор? Там площадка для фехтования! Рамон осторожно кивнул. Фехтование не было его сильной стороной, хотя, понятное дело, шпагу его держать учили. В Лаик, куда ему предстояло отправиться через четыре года, без этого умения ему бы не грозило высокое место в списке, хотя отец ценил талигойский «жеребячий загон» крайне невысоко, особенно в приложении к сыну, которого при дворе оставлять совершенно не желал. Площадка оказалась размером с добрых пару домов на родной Марикьяре, но Рамон уже немного начал привыкать к просторам алвасетского дворца. У стен росли апельсиновые деревья, ветки которых уже чуть сгибались под тяжестью плодов. Карлос странно оглянулся на деревья, но ничего не сказал и приглашающим жестом указал Рамону на площадку. Рамон промучился с полчаса, а потом в сердцах заявил: — Иголки хороши только для штопки парусов. То ли дело сабля. — Вы умеете с ними обращаться? — с вежливым удивлением спросил Карлос. Рамон только счастливо улыбнулся. Сабли он любил всем сердцем, сабля висела над его колыбелью, как висела над колыбелью любого мальчика-марикьяре, и с изогнутым тяжёлым клинком в руках Рамону было гораздо уютнее. Сабля была сродни ножу, а нож был естественным продолжением руки. Здесь он чувствовал себя в своей стихии. Зато в своей стихии не чувствовал себя Карлос, но он, в отличие от Рамона, не испытывал ни малейшего стеснения от собственного неумения. Напротив, он смеялся своим ошибкам и заставлял Рамона по шестнадцать раз повторять одно и то же. А его улыбка с каждой собственной неудачей становилась только шире. — Достойная школа, — донёсся откуда-то тонкий голосок. Рамон покрутил головой. Карлос замер, опершись на саблю — за такое отец вытянул бы Рамона ножнами, но отца тут не было, а соберано Алваро вряд ли прибегал к таким методам воспитания. — Вы мне подходите, — сообщил тот же голосок, и листья на ближайшем апельсиновом дереве зашевелились. Рамон подошёл поближе. Из листвы по-кошачьи сверкнули два глаза, и их обладатель сразу же спрыгнул вниз. Оказался Рамону чуть выше пояса, но нимало этим не смутился.Обитатель апельсинового дерева запрокинул темноволосую кудрявую голову и уставился в лицо Рамона ярко-синими глазищами. — Я хочу с вами сразиться, — заявил мальчик. Рамон обескураженно обернулся на Карлоса. Тот сдерживал смех из последних сил, но только кивнул Рамону, мол, выкручивайтесь. — Не стоит ли вам поискать соперника более подходящего вам… — Рамон запнулся, — по комплекции? — Нет, — помотал головой мальчишка. — Отец говорит, что сражаться с противником, равным себе, значит ничему не учиться. Научиться можно только у того, кто превосходит тебя хотя бы в чём-то. Вы превосходите в росте. Рамон, полагавший, что превосходит любителя апельсинов не только ростом, не нашёлся с ответом, и вид у него, очевидно, был совершенно ошарашенный, потому что Карлос наконец не выдержал и расхохотался. — Знакомьтесь, Рамон: Рокэ Алва, младшее наказание нашего дома. Наказание гордо вздёрнуло курносый нос. Рамон протянул руку и страшно удивился, когда крохотная ладошка Рокэ легла на его предплечье, не дотянувшись выше: не обычное, а воинское приветствие равного равному. Подавив смешок, Рамон с серьёзным видом пожал острый локоть. До занятий со старшими Рокэ обычно не допускали, но младший соберанито получил прозвище «наказание» совершенно заслуженно, и он не был бы собой, если бы не удирал от менторов при первой же оказии. Особенно это касалось скучных, причём на взгляд не только Рокэ, но и Рамона, занятий вроде землеописания и придворного этикета. Но теперь со скукой было бороться чуть проще, потому что у Рамона появился союзник. В присутствии Карлоса даже биография короля, умершего два круга назад, становилась почти что увлекательной: Карлос умел задавать вопросы, абсолютно серьёзным тоном, но формулировать их так, что Рамону стоило огромных усилий подавить смешок. У него самого так не выходило, но Карлос справлялся за них обоих. Спустя некоторое время Рамон с удивлением понял, что камзол уже не так сильно стесняет движения, рука сама тянется за нужной вилкой во время обеда, а проклятый придворный поклон выходит не совсем уж смешно. И всё это — под одобрительным взглядом старшего сына соберано, от которого осознание собственных побед становилось ещё сладостнее. Рокэ по-прежнему бегал за старшим братом и его спутником, но Рамона это совершенно не волновало. Напротив, при Рокито было спокойнее парадоксальным образом, ведь юный Алва и спокойствие были так же далеки друг от друга, как Полночное море от Померанцева. Праздники в Алвасете случались гораздо чаще, чем на Марикьяре. Праздники, которые означали народные гуляния, весёлый смех, танцы и реки вина. Молодых людей никак не ограничивали — в этом соберано Алваро проявлял удивительную для себя мягкость, и Рамон вслед за Карлосом нырял в пёструю круговерть, чтобы наутро оказаться где-то, не очень понятно, где — с больной от шума и выпитого головой и удивительной лёгкостью на душе. Здесь, в Алвасете, было так просто забыть почти обо всём, чему учил Рамона его собственный отец.***
Рокито почти безмолвно подпрыгивал, стараясь забрать из вытянутой руки старшего брата зажатый в ней кинжал. Карлос смеялся, Рокэ только что не шипел разъярённым котёнком — или, вернее, только что не каркал разъярённым воронёнком. В росте Рокэ почти не прибавил, и для своих восьми был совсем миниатюрным, хотя гонора и энергии в «Маленькой птице» хватило бы на шестнадцать пернатых покрупнее. Рамон, подойдя сзади, легко подхватил Рокэ одной рукой и усадил к себе на плечо, откуда мальчик без труда дотянулся до своего оружия. — Нечестно, — заявил Карлос. — У тебя теперь преимущество в целого рэя Альмейда! — У настоящего полководца всегда должны быть резервы, — сообщил обладатель преимущества, цепляясь за шею Рамона. — Причём такие, которые подходят вовремя, — подтвердил Рамон, ссаживая Рокэ на землю. Глаза у Рокэ сияли, когда он смотрел на Рамона снизу вверх, но спустя пару мгновений он спохватился и отвесил поклон. — Благодарю за помощь, — сказал он и тут же умчался куда-то. — Небывалое дело, Рокэ — и поблагодарил, — сказал Карлос, глядя брату вслед. — Вы творите с моим братом чудеса. — Никаких чудес, — пожал плечами Рамон. — У вас всё так просто, Рамон, — Карлос взглянул на него искоса. — «Никаких чудес», но девушки смотрят только на вас, а мой брат говорит вам «спасибо». — Это меня ведьмы заговорили, — улыбнулся в ответ Рамон. — Морские. Взгляд Карлоса стал пристальнее, и он развернулся к Рамону. — Вы ведь не совсем шутите? Настала очередь Рамона внимательно посмотреть на Алву. — Не совсем. Карлос разомкнул губы для вопроса, но, помедлив, сомкнул их снова. Когда он заговорил вновь, тень несказанного слышалась в его голосе, как отдалённый звук флейты. — Пойдёмте к морю. Рамон кивнул. О найери они в тот день больше не заговаривали.— 371 К.С. — — 16–14–9 —
— Жаль, что у нас разница в два года, — в который раз повторил Карлос. — Только представьте, каких дел мы бы натворили в Лаик на пару. — Жаль, — коротко согласился Альмейда. А что тут ещё скажешь? Жаль, потому что в Лаик на будущий год Рамон будет один среди столичных щеголей, считающих себя на голову выше «диких марикьяре». Жаль, что это их последнее лето с Карлосом, а дальше их ждут совсем разные дороги. Сыну соберано Алваро прямая дорога в армию, а сына рэя Альмейда ждёт флот. Не просто флот: море. Они сидели на берегу вдвоём. Рамон смотрел на Карлоса искоса, словно пытаясь запомнить. Карлос стал шире в плечах, черты лица стали по-кэналлийски резкими, словно точёными, как на портретах его предков. Он всегда был красив, но теперь эта красота вызрела, как хорошее вино с посаженной в год рождения ребёнка лозы. И била в голову не хуже этого вина. Рамон искренне любовался другом, потому что невозможно не любоваться прекрасным, будь то птица в небе, волна, бьющая о скалу, или старший сын соберано. — Может, вернувшись после Лаик, я соблазню вас оставить море, и мы окажемся вместе. Уверен, что смогу подыскать вам достойного эра. — Нет нужды, — Рамон улыбнулся, но улыбка вышла грустной. — Эрами Альмейд всегда становятся Салина, эрами Салин — Альмейды. — Должен же я попробовать забрать вас с собой! — улыбка Карлоса была почти хищной. — Всё-таки вы немного марикьяре, — сказал Рамон. — Не отказываетесь от заведомо бесплодных попыток получить желаемое. — Понимаю, что в ваших устах это звучит как комплимент. — Если бы вы не были будущим соберано, я бы вам предложил… — Рамон замолчал, зная, что любопытство Карлоса всё равно пересилит. Не ошибся. — Предложили бы что? — Побрататься. — Так давайте! — Карлос протянул Рамону руку. — Нет, в этом вы определённо не марикьяре, — рассмеялся Альмейда, пожимая протянутую ладонь и задерживая её в своей. — А что? Разве на Марикьяре с этим как с женитьбой, вы должны подарить мне браслет и выждать два года в знак серьёзности намерений? — Почти. Рамон замер, потому что ладонь Карлоса потянулась к его лицу. Но прежде чем Альмейда успел что-то сделать в ответ, Карлос только отвёл в сторону прядь волос над ухом, задев кожу подушечкой пальца. Рамон выдохнул через нос, но Карлос, к счастью, ничего не заметил, но непокорная прядь всё ещё мешала Карлосу, и он убрал её Рамону за ухо. А потом потянулся к собственному уху и протянул Рамону серебряную каплю с сапфиром. — Хотелось бы, чтобы вещь была более символичной, но держите. В знак нашего будущего побратимства. Рамон подставил было ладонь, но что-то изнутри словно подтолкнуло его, и он вынул из своего уха серьгу — золотую с рубином, родовые цвета, и повернулся к Карлосу профилем. Карлос моментально понял намёк и придвинулся к Рамону ближе. Казалось, в этот момент не дышали оба: Карлос даже высунул кончик языка от усердия и придерживал мочку кончиками пальцев. Рамон только и чувствовал, что эти горячие подушечки пальцев на коже, и прикрыл глаза, пока Карлос осторожно продевал серебряный крючок в прокол. Он попал в него не сразу, но боль Рамон ощутил не в сам момент, а только когда Карлос отодвинулся, глядя на покачивающуюся в ухе Альмейды серьгу. Нужно было открыть глаза и сделать то же для Карлоса, тот с готовностью подставил Рамону — казалось, что щёку для поцелуя, и Рамон едва машинально не потянулся к ней. Карлос сам убрал в сторону волосы, чтобы не мешали. Собственные ладони казались Рамону слишком большими и грубыми, когда он поднёс к порозовевшему уху Карлоса изогнутую кованую проволоку и попытался как можно нежнее прикоснуться к чужой коже. Конечно, с первого раза он не попал, и Карлос чуть вздрогнул. Рамон едва не уронил серьгу, но Карлос успокаивающе похлопал его по колену. — Ничего, я тоже вас уколол. В конце концов, что за ритуал без капли крови. Рамон попробовал ещё раз. Ладонь Карлоса так и лежала на его колене, пока в ухе Карлоса не засиял в закатном солнце рубин Альмейды. — Теперь ждём два года? — спросил Карлос и тепло улыбнулся. — И переходим в честь этого на «ты». Рамон кивнул и дотронулся до чужой серьги в ухе. Тепло разливалось внутри, как ласковое море.***
На Марикьяру Рамон отправился к Осеннему Излому, потому что Осенний Излом нужно проводить в своём доме — или в доме, который ты считаешь своим. За прошедшие пару лет Рамон успел полюбить Алвасете со всем его шумом и пестротой, его почти перестали раздражать размеренные и чинные трапезы, поклоны и вежливые пустые фразы, звеневшие в ушах хуже назойливого комара. А по сравнению с Олларией Алвасете казался по-настоящему родным домом. Но всё-таки не настолько родным, чтобы сесть перед порогом дворца соберано в ночь на Осенний Излом. Ночь перед Осенним изломом отмечают и в Алати, и в Талиге, и в Кэналлоа. Но там люди давно забыли древние порядки и обычаи. Там – забыли, но на Марикьяре помнят. Пока ещё остались те, кто помнят, что эта ночь — не для веселья. Для Рамона, старшего сына в роде Альмейда, первая Ночь выкупа наступила в его шестнадцать. Тогда ему впервые предстояло взглянуть в лицо своему страху. Это единственное, о чём он знал. Не принято говорить о том, что явилось тебе в Ночь выкупа, но Рамон слышал, что чаще всего люди видят себя. И готовился к этому — выкупить себя и тех, за кого ты в ответе, у нового Излома. Как и учил отец, Рамон сел лицом к порогу, зажёг четыре свечи,поставил перед собой чашу, вынул из-за пояса нож и стал ждать. С восходом луны он провёл лезвием по ладони, воткнул нож в порог, между собой и темнотой за порогом, и сжал кулак над чашей. Первая тяжёлая капля крови гулко стукнула о металл. Рамон вглядывался во тьму и ждал. Первым к порогу подошёл человек, чьё лицо Рамон узнал сразу, хотя считал его давно забытым. Он погиб давно, едва ли не дюжину лет назад, спасая сына рэя Альмейды. Рамон крепче сжал кулак и произнёс: — Хавьер. Мертвец всмотрелся в лицо того, ради кого он оставил этот мир, коротко кивнул и отступил назад, исчезая в темноте. Он не знал, сколько уже глядел за порог, Ноги начали неметь, болью отозвалась спина, рука, простёртая над чашей, стала затекать. Казалось, что луна уже скоро уступит место рассвету. Рамону было известно немногое о том, что его ждёт: о Ночи страха не рассказывают, она для каждого своя. Но одно он знал точно: Ночь выкупа получила своё название не из-за мертвецов. Из-за живых. К порогу шагнул отец. Его лицо было перечёркнуто сабельным шрамом, окровавленные лохмотья рубашки не скрывали ран на теле. Он смотрел на Рамона, его губы были крепко сомкнуты. Рамон судорожно сжал кулак, кровь потекла в чашу тонкой струйкой. — Отец, — он осёкся. — Рауль. Между лопаток потекла тонкая струйка холодного пота. Рамон знал, что отец жив, что сейчас он так же сидит у порога с разрезанной ладонью, называя по имени своих мертвецов и своих живых. И может, как раз в этот момент он видит перед собой собственного сына с развороченной пистолетным выстрелом грудью. Но тот, кто сейчас отступал в темноту, получив свою долю крови, был не менее реален, Рамон чувствовал это не разумом, а телом, содрогавшимся от ужаса. Он едва не пропустил момент, когда у порога показалась невысокая фигурка. Глаза призрачного Рокэ были такими же синими, как и у того, который остался в Алвасете, только смотрели не пытливо, а с укором. — Рокэ, — тихо позвал Рамон, снова и снова сжимая ладонь. Хрупкий силуэт растаял в темноте, и Рамон уже знал, кто появится следом. Карлос улыбался. Единственный из всех, кого Рамон видел сегодня — он улыбался, но не своей обычной безмятежной улыбкой. Рамон смотрел в его глаза, не решаясь опустить взгляд ниже, чтобы узнать, что может случиться с Карлосом. Он только вонзил ногти в разрез на ладони, вынуждая кровь капать сильнее. Чаша отозвалась звоном, но Рамон не смотрел на неё, он не смотрел на собственную руку — только на Карлоса, который невыносимо медленно отступал от порога его дома. Рассвет наступил милосердно скоро, как показалось сидевшему в полузабытьи Рамону. Кровь из чаши исчезла, шрам на ладони затянулся, оставив после себя бледный, как после старой раны, рубец. Рамон вытащил из порога нож, убрал его в ножны на поясе. Отец не спрашивал Рамона ни о чём, только посмотрел в пустую чашу и развернул ладонь сына, чтобы взглянуть на шрам. Одобрительно кивнул и улыбнулся уголком губ. А потом достал бутылку вина, которую Рамон узнал: вино с «его» лозы, с лозы, посаженной в день его рождения. — Да останутся мертвецы мёртвыми, живые живыми, и да хватит нашей крови на выкуп за тех и других, — сказал отец, выпил вино залпом и положил руку Рамону на плечо. — Теперь ты знаешь, что значит быть мужчиной рода Альмейда. Рамон покачал головой, поглаживая кончиками пальцев рубец на ладони, а потом посмотрел на отца и спросил: — Вы ведь тоже в юности были дружны с соберано Алваро, верно? На этот раз кивнул отец. Бессознательное движение пальцев, дотрагивающихся до пересекающего ладонь шрама, Рамон теперь узнал.— 373 К.С. — — 18–16–11 —
Два года, которые Рамон должен был провести при дворе соберано, давно прошли, но сам Рамон остался. Соберано решил, что до Лаик юному Альмейде будет полезно быть там, где он есть, и Рамон подозревал, что немалую роль в этом сыграл даже не Карлос, а не отцеплявшийся от Рамона Рокэ. Представление о Лаик у Рамона было нечётким. Отец про свои юные годы рассказывал нечасто, обменяться опытом с Салиной тоже не удалось. Единственным источником информации оставались письма Карлоса. Редкие, поскольку писать унарам разрешали не чаще раза в шестнадцать дней, и Карлос не иначе как чудом улучал момент, чтобы черкнуть пару строк Рамону. Альмейда честно пытался отвечать, но то, что легко было произнести вслух, хлопнув друга по плечу, на бумаге смотрелось неестественно и странно. На каждое короткое, по половинке листа, послание Карлосу уходило по шестнадцать скомканных, сожжённых в камине и просто порванных в клочки черновиков. Письма выматывали Рамона больше, чем фехтование, и даже больше занятий танцами, но он старался, хотя в итоге из-под его пера выходили идеальные образцы для учебника дриксенского языка. Карлос беззлобно подтрунивал над рамоновскими формальными эпистолами, но промежутки между его письмами становились всё длиннее. А после дня Фабиана Карлос уехал с герцогом Ноймаринен, и послания стали приходить совсем редко. Рамон всё равно зачитывал их мало что не до дыр и даже хранил отдельно, хотя прочие письма предпочитал жечь сразу же по прочтении. Сжечь письмо от Карлоса рука попросту не поднималась. Последнее письмо, которое он отправил, далось легче, потому что писалось оно не в одиночестве. Пока Рамон сражался с очередным пассажем, достойным прописей, за окном что-то зашелестело. Альмейда отложил перо, захлопнул крышку чернильницы и подошёл к окну как раз в момент, когда над подоконником показалась хитрая физиономия. Рамон скрестил руки на груди и со скептическим видом наблюдал за тем, как Рокэ старается уцепиться за абсолютно гладкий подоконник. Тот наконец преодолел препятствие, едва не свалившись по инерции на пол. Насмотревшись на Рамона, который тренировался в лазании по снастям то на дереве, на котором были развешаны верёвки, а то и прямо на корабле, если удавалось уговорить капитана одного из пришвартовавшихся в гавани судов, Рокэ решил не отставать. Он даже делал неплохие успехи, однако больше всего доставалось штакетнику, по которому стены дворца обвивал виноград. В свои одиннадцать Рокэ всё ещё оставался хрупким и лёгким, и тонкие деревяшки, которые Рамон легко проломил бы одной рукой, выдерживали младшего Алву. Целью своих вылазок тот обычно избирал окно Рамона на третьем этаже дворца, и отчаянно протестовал, когда в первые разы Рамон снимал его со штакетника и втягивал в комнату мало что не за шиворот. Рокэ оказался у стола быстрее, чем Рамон успел его поймать, и любопытный нос, разумеется, сразу же сунулся в недописанное письмо. Отгонять мальчишку уже не было никакого смысла, да и ничего предосудительного на листе он увидеть не мог. По счастью, час мучений Рамона пока увенчался только приветствием и благодарностью за прошлое послание с присовокуплённым весьма сдержанным восторгом по поводу грядущего поступления в Лаик и возможностью сравнить впечатления с описанным Карлосом. — Я тоже хочу написать письмо Карлосу! — Присоединяйтесь, — Рамон сделал широкий жест, словно приглашая Рокэ к столу. — Хотя вы уже это и так сделали без моего приглашения. Он не надеялся каким-то образом воззвать к совести младшего Алвы или пробудить в нём стыдливость: слишком хорошо знал Рокэ для того, чтобы понимать бесплодность этих попыток. Но Рамон не считал себя вправе оставлять поступки Рокэ без внимания. Он ему не ментор и не старший брат, но в отсутствие Карлоса и ввиду их будущего побратимства всё же считал себя в некотором роде таковым. Рокэ не знал о том, что произошло два года назад перед отъездом Карлоса в Лаик, но на серьгу в ухе Рамона то и дело стрелял глазами. Вслух не спрашивал: были вещи, которые Рокэ предпочитал непременно узнавать сам, не прибегая к прямым вопросам. Тем временем Рокэ уже потянулся за пером и аккуратно вывел что-то под парой написанных Рамоном абзацев. Альмейда заглянул ему через плечо: «Я присоединяюсь к письму рэя Альмейда, чтобы тебе не пришлось тратить время на чтение двух разных писем. Ответ можешь прислать тоже нам обоим». Такой поворот Рамона не слишком бы обрадовал, потому что делить редкую радость от нескольких строк, написанных рукой Карлоса, с кем-то ещё ему хотелось меньше всего. Но Рокэ увлечённо строчил дальше, почерком куда более аккуратным, чем у самого Рамона, а потом развернулся и взглянул на Рамона сияющими глазами. — Вы же продолжите? И уверенно вложил перо в пальцы Рамона. Рамон посмотрел на перо, перевёл взгляд на Рокэ. Тот уже успел перебраться со стула на стол и весело болтал ногами. — Расскажите Карлосу, как мы с вами ходили слушать море и нашли талисман. Матушка сказала, что его нужно носить при себе, — он оттянул ворот и вытащил обточенный волнами камень на тонком шнурке. — Вот. Это она сделала. Рамон внимательно посмотрел на искусно обвязанный шнуром камушек. — И правда, о таком стоит рассказать. С сидящим на столе Рокэ писать стало гораздо легче. Рамон просто не успевал сильно задумываться над тем, как именно выразить мысль и что, собственно, стоит выражать. Стоило ему чуть замешкаться, как ладонь Рокэ накрывала его собственную, перо перекочёвывало в измазанные чернилами тонкие пальцы и мальчик принимался дописывать чуть ли не начатые Рамоном фразы. Выходило действительно забавно, и Рамон представлял себе, как Карлос смеётся, получив письмо, полосатое от двух разных почерков, как багряноземельская зебра. Наконец подпись — то есть две подписи — были поставлены, и Рамон потянулся за сургучом, чтобы запечатать послание. Но Рокэ перехватил его руку за запястье и требовательно сжал. — Нужен последний штрих. Рамон удивлённо приподнял брови. Пальцы Рокэ на его запястье сжались ещё сильнее. — Дамы обычно надушивают свои письма и вкладывают туда цветы, но мы не дамы. Надо придумать что-нибудь другое. — Предлагаете мужественно залить письмо кровью? — улыбнулся Рамон. Судя по наморщившемуся на пару мгновений лбу, мальчик всерьёз рассмотрел эту мысль, но всё же отверг. А вот потом его глаза вспыхнули уже знакомым Рамону плутовским огнём. Пальцы разжались, Рокэ цапнул со стола листки и кинулся к окну, из которого вылез. Он уже успел перекинуть обе ноги за подоконник, когда обернулся к Рамону и с сияющей улыбкой сказал: — Я быстро! И исчез за окном. Рамон подошёл, чтобы удостовериться в безопасности спуска, но Рокэ овладел умением не хуже заправского матроса. Ответ от Карлоса пришёл быстрее обычного. Рокэ ворвался к Рамону без стука и вопреки обыкновению — через дверь, размахивая футляром. «Я не могу понять только одного, — писал Карлос, — почему письмо насквозь пропахло морисскими благовониями нашего многоуважаемого отца и соберано?» Опиравшийся на Рамона и читавший письмо из-за его головы Рокэ радостно хихикнул прямо в ухо Рамону. Альмейда не глядя похлопал мальчика по уцепившейся за его плечо ладони.***
Море в Алвасете было другим. Может, и не совсем другим, и Рамону просто так казалось, потому что теперь он приходил сюда в одиночестве, без Карлоса. Маркиз Алвасете уже два года как служил оруженосцем герцога Ноймаринен, казалось бы, Рамон уже должен был привыкнуть к его отсутствию, но он по-прежнему оглядывался через плечо, чтобы поймать знакомый взгляд и указать на входящий в гавань корабль. Корабли продолжали величаво ходить мимо скал, но за плечом была пустота. Только сегодня пустота взглянула на Рамона ярко-синими глазами. Рамон улыбнулся. За Рокэ следили, но уже давно поняли — проще делать это так, чтобы сам Рокэ считал слежку отсутствующей. К тому же рядом с Альмейдой ему всё равно ничего не грозило: Рамон уже привычно снимал Рокэ с деревьев, плавал рядом, если тому взбредало в голову искупаться в море, сопровождал его в вылазках в город. Точнее, Рокэ сам тянул Рамона за собой, а тому оставалось только согласиться. В отсутствие Карлоса Рамон совсем не мог ему отказать, да и не хотел. Рокэ вскарабкался на камень и уселся рядом. Рамон приобнял его за плечо, закрывая плащом от налетающего с моря ветра, и Рокэ с готовностью прижался к его боку. Раньше они сидели так втроём, Рокэ угадывал корабли по силуэтам, очень расстраиваясь, если вдруг ошибался. Ошибался он редко, Карлос смеялся, что в семье растёт моряк и виноват в этом не кто иной, как Рамон. Рокэ гордо задирал нос и утверждал, что будет только маршалом, но поглядывал на Рамона с гордостью. Сегодня Рокэ был непривычно молчалив и заговорил не сразу. — Вы рассказывали Карлосу о найери, — сказал Рокэ. Рамон с неохотой оторвал взгляд от горизонта, где один синий цвет сливался с другим, и посмотрел в другую синь. Рокэ моргнул и улыбнулся, почти что робко. — Я услышал случайно. Теперь улыбнулся уже Рамон. «Случайно», конечно же. Рокэ думал, что они его не замечают, и они с Карлосом играли с ним в эту игру, делая вид, что действительно не обращают внимания на то и дело возникающего рядом мальчишку. Тогда Рокэ было восемь лет, это было почти забавно. Сейчас ему было одиннадцать, и он уже превращался из очаровательного карапуза в не менее очаровательного юношу. На улице на него теперь заглядывались куда больше, чем на Рамона. Впрочем, Рамон не обольщался мыслью, что вниманием к своей персоне он обязан чем-то помимо собственного роста. — Вы уедете в Лаик через две недели, а кроме вас, так мне о них никто не расскажет. Вы ведь их видели? — Слышал. — Я бы тоже хотел их услышать. Но у нас здесь только ходят к фульгам на скалу. Рамон кивнул. О фульгах ему рассказывал Карлос, но со смехом. Он верил в их существование, но считал, что ему рядом с созданиями из легенд делать нечего. «Хватит на нас двоих одного зачарованного», — так он тогда сказал, прислоняясь виском к плечу Рамона. — Благосклонность фульг надо заслужить, а найери выбирают сами. Я знаю тех, кто годами выходил в море к скалам, где они живут, но так ни разу их и не услышал. А кто-то просто опускался утолить жажду у ручья, а потом поднимался с дивной песней, звучащей в ушах. Рокэ зашевелился под его плащом. — А вы? Вы выходили в море? Или пили из ручья? Как вы их встретили? — Рассказывать особенно не о чем, не рассчитывайте на красивую историю. Мне было чуть больше, чем вам. И я так же, как и сейчас, любил смотреть на море, и представлять себе… Тут Рамон замялся. Было неловко рассказывать Рокэ о том, что он любил представлять себя капитаном на палубе корвета, готового устремиться навстречу любой опасности. Даже в беседе с Карлосом это не звучало глупо, а сейчас, рядом с Рокэ, казалось страшным ребячеством. — И представлять себе, что вы будете адмиралом? — Рокэ прижался к нему крепче, и Рамон обнял его посильнее — мальчику наверняка было холодно. — Не адмиралом. Капитаном. Словом, я не делал ничего особенного, но однажды вернулся домой, напевая странную песню. Я понятия не имел, откуда она взялась у меня в голове, но решил, что подхватил её у бродячих музыкантов, их в Сагнаре всегда было пруд пруди. Мелодия оказалась на редкость привязчивой, я напевал её несколько дней кряду, пока не услышала моя няня. Я и не понял, почему она так напугалась, осенила меня всеми охранными знаками, которые знала, и спросила, где я был. Я ответил. Она и сказала мне, что я пою песню найери, люди таких не знают. А тех, кто узнают, выбрали найери, и они теперь принадлежат морю. — Тогда хорошо, что я не слышал этих песен, — неожиданно сказал Рокэ. — Не хочу быть привязанным к одному месту. Я буду свободным. — Посмотрел бы я на ту найери, которая попробовала бы вас к себе привязать, — ответил Рамон и зябко передёрнул плечами. «Фульги не привязывают к себе, но я могу понять тех, кто привязывается к ним сам». Письмо от Рокэ нагнало Рамона на «Ветре Сагнара» через два года.— 373 - 375 — — 20–18–13 —
Учёбу в Лаик Рамон почти не запомнил. Ему там было одновременно и легко, и тяжело.Тяжело — потому что его, как он и думал вначале, воспринимали как «этого дикого марикьяре». В лицо смеялись мало, особенно после того, как «дикий» сломал скамью в общем зале, заработав ночь в карцере и некоторое количество уважения однокорытников, но за спиной шушукались. Рамону было всё равно, он отбывал свою повинность без особого пыла, но и трагедии из этого не делал. Суровые условия Лаик он переносил спокойно, отец с раннего детства готовил его к службе на флоте, так что настоящее неудобство причинял разве что северный холод. Пронизывающий, жалящий, пробирающий до костей, от которого не спасали тонкие одеяла. На Фабианов день он занял место за плечом у рэя Орасио Салины. Всё шло своим чередом, пока на втором году своего пребывания в оруженосцах он не попал в дом соберано Алваро перед очередным Осенним изломом. За два года, что они не виделись, Рокэ превратился в настоящего красавца, затмив даже Карлоса. Нежные, почти девичьи черты лица ещё не успели огрубеть, светлая кожа и тёмные волосы наверняка сводили с ума всех девушек Алвасете, а может, и не только девушек. Младший Алва сошёл по ступеням крыльца навстречу Рамону и подал ему руку плавным и уверенным движением отличного фехтовальщика. Альмейда пожал протянутую руку и словно перенёсся на шесть лет назад. Только тогда перед ним стоял другой Алва, и его глаза горели совсем иначе. Ладонь Рокэ скользнула выше, к локтю, ложась на него кончиками пальцев, и Рамон ответил на воинское пожатие. Он потянулся было обнять Рокэ, но остановил себя на полпути. Рокэ больше не был малышом, которого можно было сажать на плечо, вызывая этим восторг, он повзрослел и держался соответственно. Рокэ едва заметно выдохнул через нос и приглашающе вытянул руку. — Добро пожаловать, рэй Альмейда. — Ещё маркизом меня назови, — Рамон фыркнул. Рокэ сверкнул улыбкой в ответ, и Рамон на мгновение увидел мальчишку, залезающего через окно в его спальню. Они шли знакомыми коридорами, алвасетский дворец почти не изменился за время отсутствия Рамона, и он подозревал, что не изменится ещё долгое время. Рокэ рассказывал о чём-то светском и отвлечённом, говоря то размеренно, то сбиваясь на свою обычную быструю речь, осекаясь и возвращаясь к более медленному и солидному темпу разговора. Рамон кивал, вставлял реплики и пытался понять, что же всё-таки не так. Дом в Алвасете стал ему родным на несколько лет, он помнил его едва ли не лучше, чем отцовский дом на Марикьяре, но сейчас он ощущал себя даже не в гостях, а чужаком. — Может, пофехтуем? Вопрос застал Рамона врасплох, выдернув из раздумий и вернув назад, во дворец. И не только во дворец: Рокэ улыбался, чуть наклонив голову, и в его взгляде горело любопытство. — На шпагах ты меня мог победить ещё тогда, когда мне еле до пояса доставал, — попробовал отшутиться Рамон. — Тебя совсем испортили в Лаик или уже на службе у рэя Салина? — На службе у рэя Салина я предпочитаю некуртуазное оружие. Глаза Рокэ сверкнули совсем нехорошо. Раньше такое предвещало каверзу, причём высшей пробы. Плохо было то, что Рамон всегда поддавался и поддерживал Рокэ в его начинаниях — из соображений «без меня он натворит чего похуже». — Твои любимые сабли? — сощурился Рокэ. — Варвар ты, рэй Альмейда. — Мои любимые сабли, — с наигранным равнодушием пожал плечами Рамон. — Но я пришёл без оружия, как видишь. Сабля Рамона осталась в сундуке, сейчас у него на боку болталась более подобающая придворному шпага. — За оружием дело не станет, — Рокэ вскинул руку, указывая на стену. Там и правда висели скрещенные морисские сабли. Даже не приглядываясь, Рамон мог понять, что оружие не из обычных клинков — простое в доме соберано бы не висело даже в коридоре, не говоря уж о фехтовальном зале. Уговаривать Рокэ отказаться от идеи было бесполезно, поэтому Рамон решил воззвать к логике. — Ты их не достанешь. — Я нет. А вот вместе с тобой! И Рокэ протянул руки, встав в стойку ярмарочного гимнаста, ожидающего поддержки. Даже не ожидающего: уверенного в том, что её получит. Рамону оставалось только привычно сложить в замок ладони и поддержать взлетающего вверх по его рукам и плечу Рокэ. Сверху звякнуло, раздалось тихое, сквозь зубы, ругательство, и Рокэ, обняв Рамона за шею, соскользнул вниз. С торжествующим видом он протянул обе сабли Рамону рукоятями вперёд. — Выбирайте, рэй Альмейда! По-хорошему, стоило закинуть Рокэ назад, заставив вернуть реликвии дома Алва на стену, но именно сейчас, глядя на лукаво улыбающегося Рокэ, Рамон наконец почувствовал себя на своём месте. Он взял ближайшую к себе саблю и на пробу взвесил её в руке, проверяя баланс. На поверку оружие оказалось не таким старым, как Рамону подумалось вначале, но лежало в руке отлично. Сабля самого Рамона была похожей, только выкованной под его руку, более длинной и тяжёлой. Подстроиться к новому оружию не составляло труда, тем более, что Рокэ уже приплясывал от нетерпения. — Adelante! Рокэ атаковал стремительно, но Рамон, хоть и с трудом, всё же успел поймать его клинок. Вторую атаку он отразил исключительно силой. Третий удар пропустил и остановился, глядя на торжествующего Рокэ. Установившуюся на несколько мгновений тишину нарушил звук хлопков одной ладони о другую. — Вы с ума сошли, — произнёс за спиной до боли знакомый голос. — Ещё бы отцовский палаш из ножен выдернули. Ладно Рокэ, но ты! Рамон обернулся. Ноги сами понесли его к дверям, где, прислонившись одним плечом к резному косяку, стоял Карлос. Вытянувшийся, раздавшийся в плечах, загоревший почти до черноты, но улыбающийся той же памятной улыбкой. Ещё мгновение, и Рамон обнял бы Карлоса, но тот поднёс два пальца к губам. — Надо вернуть всё как было. Рокэ, к себе. Если застанут нас с Рамоном, всем влетит меньше. Рокэ приготовился что-то ответить, но к нему обернулся и Рамон, и юный Алва, проглотив какую-то явную колкость, почти что бросил саблю брату. Тот поймал её, подкинул на ладони и поднял взгляд на Рамона. — Одному мне не справиться. Карлос точно был тяжелее Рокэ, но Рамон не заметил его веса, подставляя руки и плечо, на которое Карлос оперся коленом, прилаживая фамильные сокровища на прежнее место. Рамон придержал Карлоса за талию, чтобы помочь спуститься вниз, но тот оперся ладонями о плечи друга и скользнул вниз, прижимаясь к Рамону всем телом. Ладони Карлос не убрал, только опустил ниже, на грудь,а Рамон так и держал свои у него на талии, словно они собирались танцевать. Рамон едва сдерживался, чтобы не привлечь Карлоса к себе в объятии. Сейчас, когда тот оказался так близко, невыносимо хотелось быть ещё ближе. Но Карлос просто стоял, запрокинув голову, смотрел Рамону в глаза и улыбался. — Кажется, ты стал ещё выше, я думал, это невозможно. — Если только ты не уменьшился в росте. Я слышал, такое бывает с сухопутчиками. — Морской ты лев, — Карлос хлопнул Рамона по плечу, наконец отняв ладони от его взмокшей на груди рубашки. — Твой брат уже назвал меня варваром, ты назвал морским львом, чего же мне ждать от соберано Алваро? — Даже не знаю, — Карлос наклонил голову, лукаво усмехнувшись. Так же, с усмешкой, наклонял голову и Рокэ. — Но давай уйдём отсюда, а то мне кажется, что мне опять четырнадцать и нас с тобой сейчас застукают за поиском запретных гайифских книжек в библиотеке. Они прошли по коридору — не сговариваясь в северное крыло, где раньше жил Рамон. Его сундук уже стоял в комнате разобранным — слуги постарались. Карлос закрыл за собой дверь. — Ты не представляешь, как я рад, что ты сумел выбраться на Излом вместе со мной. — Как бы вы обошлись без меня ещё целый год? Альмейда пытался шутить, понимая, что выходит у него хуже, чем обычно, но Карлос продолжал. — Я знаю, что подарки вручают ночью, но это не совсем подарок, — он подошёл к Рамону вплотную, поднял руку, почти что довёл её до лица Рамона, но остановился и дотронулся кончиками пальцев до своего уха, где покачивался рубин на золотой петле. — Если твоё предложение о побратимстве ещё в силе. — Такие предложения не отзывают, — сказал Рамон, невольно трогая серьгу в собственном ухе, серебряную с синим камнем. — Тогда я хочу, чтобы мы обменялись оружием. А когда ты закончишь свою службу оруженосцем, мы обменяемся кровью и именем, — Карлос сделал паузу. — Видишь, теперь я гораздо больше марикьяре, хоть и служу не в море? — Так переходи на корабль, тебе, как уже наполовину марикьяре, там теперь самое место. — Лучше давай тебя в кавалерию. Найдём тебе дикого зверя слона, который тебя выдержит. Иначе кто закроет меня от пули своей широкой спиной? — А ты не подставляйся под пули, — улыбнулся Рамон и отстегнул от пояса ножны с кинжалом. Карлос сделал то же самое. Улыбки сами сбежали с их лиц, пока они, сталкиваясь локтями, но сохраняя молчание, прикрепляли ножны на пояса друг друга. Карлос порывисто схватил ладонь Альмейды, сжал в своей, а свободной рукой за шею пригнул его к себе, чтобы прижаться лбом ко лбу. — Ещё год, Рамон. Всего год, и тогда мы станем братьями. — Всего год, — эхом откликнулся Рамон, не желая признаваться самому себе, что именно этого ему сейчас хочется меньше всего. Спустя несколько часов Рамон вспорол ребро ладони кинжалом Карлоса, вытягивая руку над старинной чашей, но как он ни старался, ему никак не удавалось изгнать из головы ощущение горячих пальцев, сжимающих его собственные, и ладоней, лежащих у него на груди. Даже когда он произносил «Карлос» в лицо улыбающемуся нездешней улыбкой духу, и кровь уже не капала, а лилась в чашу струёй, он чувствовал, как за грудиной трепещет что-то лёгкое и отчаянно рвущееся наружу.— 376 — — 21–19–14 —
Письма по-прежнему давались Рамону нелегко, и к Карлосу отправлялись почти что дневниковые записи, заметки, которые Рамон делал на протяжении нескольких недель, пока «Ветер Сагнара» бороздил волны вдалеке от берега. Он делил их на несколько писем, сам не зная зачем, и так отправлял, хотя прекрасно знал, что Карлос получит их все одновременно. Но Карлосу нравилось — он писал в ответ, что открывает письма по очереди, и получается, будто Рамон пишет ему раз в неделю. В этот раз Рамон остановился на середине описания того, как на спор в одиночку крутил подъёмный механизм якоря. Чуть не сорвал спину и руки, но четыре оборота прошёл. Рамон представил себе, как Карлос читает этот кусок письма и усмехается, как усмехался дурацким проделкам Рокэ. «Ветер» не собирался швартоваться в Хексберг и встал на якорь в устье гавани, дожидаться шлюпок с припасами и почтой. Когда к борту причалили первые две шлюпки, Рамон как раз сменился со своей вахты и стоял у борта, успев сбегать в каюту и забрать запечатанные письма. Вместе с портовыми работниками на первой шлюпке сидел кто-то в мундире, судя по перевязи, — целый капитан. Обычно, если нужно было передать что-то важное, то послание вручали порученцу, но порученцы обычно ходили в чине корнета, на худой конец, теньента. Неужели что-то настолько серьёзное? Рамон навострил уши. Капитан споро вскарабкался по лестнице, отсалютовал вице-адмиралу Салине и вручил ему футляр с письмом. Лицо у капитана было серьёзным и скорбным. Рамон насторожился. Салина открыл футляр сразу же, что настораживало ещё больше: в обычной ситуации он ушёл бы ради этого к себе в каюту. Сердце Рамона замирало всё больше по мере того, как сжимались в линию губы его эра. Наконец дор Орасио отпустил нижний край письма, и оно свернулось в трубочку. Взгляд Салины упёрся в Рамона, и тот понял, что нужно подойти. Недоброе предчувствие ударило под колени, Рамон пошатнулся, но вытянулся перед своим эром во фрунт. — Читайте, — сказал Салина, с силой вкладывая письмо в ладонь Рамону. Проклятая слабость дошла от колен до горла, не давая сглотнуть. Неужели что-то случилось с отцом или матерью? Рамон развернул бумагу, буквы заплясали перед глазами. Приветствие, «с прискорбием сообщаем», «маркиз Алвасете»... Значит, с отцом всё в порядке, Рамон вздохнул полной грудью, но следующий вдох ему не дался. Что значит «маркиз Алвасете», это же Карлос?.. Орасио Салина забрал листок из опустившейся руки Рамона и положил руку ему на плечо. — Вы были дружны с моим племянником, я знаю. Я даю вам увольнительную, если хотите проститься… Рамон мотнул головой. — Верно. Мы нужнее здесь, чем в Алвасете, — Салина сжал пальцы на плече Рамона. — А сейчас идите и напейтесь, лучше не в одиночестве. Пить Рамон не стал, как и искать чужого общества. Он сел на койку и долго смотрел на лист с недописанным письмом, которое уже некому было отправлять. Дурацкие весёлые фразочки, которые он сочинял, когда Карлос… Когда Карлоса уже не было. И он этого не почувствовал. Рамон поднял руку к мочке уха, дотронулся до серьги. Потом сжал ладонь в кулак, так, что обломанные ногти впились в кожу. Что он видел в прошлый Излом, в Ночь страха? Каким ему явился Карлос? Он не смог защитить Карлоса, потому что его жертва была недостаточной, потому что он позволил себе думать о другом. Он допустил непозволительные мысли. Больше такое не повторится. Окончив свою службу оруженосцем, Рамон встретил Осенний Излом в доме отца. Он ждал, зажав в руке кинжал, помнивший прикосновения Карлоса. Карлос пришёл раньше обычного, ведь теперь его не было среди живых. Он улыбался, но в призрачных глазах было столько горечи и нежности, что у Рамона перехватило дыхание. Губы Карлоса шевелились, он пытался произнести что-то, что всё равно осталось бы неуслышанным, а Рамон тщетно пытался назвать его по имени, пока из его руки текла жертвенная кровь, а из глаз — слёзы. Он бездумно называл имена тех, кто шёл следом за Карлосом, ещё живых. На этот раз Рокэ был последним, Рамон это знал. Он занёс нож, примерился и ударил одновременно с произнесённым именем. Морисская сталь неправдоподобно легко рассекла плоть и кость и вонзилась в деревянный порог. Боль пришла не сразу, только после того, как обрубок пальца упал в чашу и исчез, как исчезала жертвенная кровь, как пропали её капли на полу. Рамон зажал кровоточащую руку подготовленным полотном, но кровь остановилась почти сразу, как затягивались все жертвенные порезы. Наутро отец смерил взглядом перебинтованную руку сына, нахмурился. — Надеюсь, этот человек того стоил. Рамон молча кивнул, дотрагиваясь до места, где теперь заканчивался его безымянный палец.— 378 — — 21–16 —
Рамон любил осень. Осенними Волнами на севере заканчивалась навигация, моряки возвращались домой. В Сагнаре становилось многолюднее, и даже всегда бурлящий жизнью Алвасете словно получал второе дыхание. Осенние Ветра нравились Рамону даже больше Осенних Скал, когда он отмечал свой день рождения, а в Алвасете он вдвойне полюбил Осенние Волны, ведь тогда праздновались сразу два дня рождения: сначала Карлоса, потом Рокэ. Год назад Рамон возненавидел Осенние Скалы. Теперь он возвращался в Алвасете, впервые не испытывая радостного предвкушения. Соберано Алваро решил отпраздновать день рождения маркиза Алвасете. Рамон сомневался, что этого хотел бы сам Рокэ, но что он мог сказать о нём сейчас? Память упорно представляла его младше, чем он был в их последнюю встречу. Сейчас Рокэ было шестнадцать, а Рамону виделась довольная мордашка десятилетнего мальчика. Праздник не выглядел и не ощущался алвасетским. Дело было даже не в том, что Рамон, отвыкший от пышных церемоний, снова чувствовал себя чужаком. В Алвасете всегда было шумно и весело, тут говорили, танцевали и совершали поступки, пусть и придерживаясь светского этикета, но от души, подчиняясь порыву. Сейчас зал был заполнен разодетыми людьми, переговаривавшимися друг с другом, то и дело звучал смех, но он был словно бы ненастоящим, деланым. Отец и мать не стали удерживать Рамона, когда он сбивчиво пробормотал какое-то оправдание и вышел из зала. В коридорах тоже были люди, некоторые были знакомыми, некоторые — знакомыми смутно, Рамон кивал, пожимал протянутые ладони и целовал руки. Ему отчаянно не хватало воздуха, и он смог вздохнуть только тогда, когда вынырнул на задний двор из выхода для слуг. Старое апельсиновое дерево уже гнулось под тяжестью почти созревших плодов. Рамон дотянулся до нижней ветки, сорвал один, поднёс к носу. Зажмурился, прижался спиной к стволу и опустился вниз, на неутоптанную землю. Рука сама потянулась к уху — дотронуться до серьги. Над головой зашуршали листья, чуть громче, чем трепал их ветер, и Рамон поднял голову. В развилке, подтянув колено к подбородку, сидел Рокэ. Они смотрели друг на друга несколько биений сердца, Рокэ хмыкнул, резко распрямил ногу и спрыгнул с дерева. Распрямился не покачнувшись и встал над Рамоном, глядя сверху вниз. Рамон сунул руку за обшлаг рукава, вытащил маленький бархатный мешочек и сжал его в руке в накатившем приступе сомнения. Подарок, казавшийся таким правильным, когда он нашёл его полгода назад, сейчас смотрелся глупо. Но Рокэ протянул руку и Рамон отдал свёрток ему. Рокэ развязал тесёмки и вытряхнул на ладонь кусок желтоватого шершавого камня, с одной стороны отчищенного до прозрачной стеклянной сердцевины. — Это камень, который получается от удара молнии в землю. Его считают талисманом. С объяснениями выходило ещё хуже, и Рамон замолчал. О чём говорить, он не знал. Рокэ крутил в руках камень, уголки его губ подрагивали, словно он размышлял, стоит ли улыбнуться настолько нелепому подношению. Он подкинул обломок на ладони. — Помнишь, мы нашли талисман, обточенный морем? — Рокэ слабо улыбнулся. — Да, — Рамон тоже улыбнулся в ответ. — Мы ещё написали о нём Карлосу. Улыбка исчезла с лица Рокэ. Камень упал на землю, ладонь сжалась в кулак, ноздри раздулись. — Я думал, вы помните не только это. Резануло не обращение на «вы», но тихий, полный с трудом сдерживаемой ярости, голос. — Рокэ, — Рамон поднялся. — Я думал, вы приехали ко мне, — Рокэ мелко дрожал, сжимая в кулаки опущенные руки. — Что вы помните меня и матушку, а не только Карлоса! Просить прощения было бесполезно, потому что слова уже всё испортили. Рамону жгло глаза, словно сейчас из них катились все невыплаканные слёзы, но если Рокэ уйдёт сейчас, то Рамон потеряет и его. Сам. Рамон схватил Рокэ и прижал к себе. Тот пытался вывернуться, но Рамон крепко и бережно держал в объятиях дрожащее тело, пока наконец не выдавил из себя: — Я помню. Глаза Рокэ покраснели, но были совершенно сухими. Он отвёл руки Рамона от себя, выпрямился, сжал губы. Порывисто обнял Рамона, коротко ткнувшись лбом ему в грудь, отпрянул, резко крутанул головой, подобрал с земли камень и быстрым шагом ушёл в дом не оборачиваясь. Рамон не стал его догонять.— 383 — — 26–20 —
Рокэ Алвасете появился на «Ветре Сагнара» в середине Весенних Молний. Это стало сюрпризом для всех, кроме Орасио Салины и Рамона Альмейды, его первого помощника. И первому, и второму об этом написал сам соберано Алваро, и не нужно было быть великим экстерриором, чтобы прочитать между строк, под чью ответственность соберано отпускает своего наследника на флот. Рамона это удивило: после Торки Рокэ была прямая дорога в Олларию, изучать придворную жизнь, а вот Салина только ухмыльнулся. — Племяннику давно пора посмотреть на то, как устроена жизнь вне армии. — Я думал, что маркиз Алвасете перерос детское увлечение флотом. — Перерос или нет, но год он проведёт под парусом. На борт поднялся по-прежнему невысокий и стройный, обманчиво хрупкий и хищный, как морисский клинок, юноша. Он сдержанно улыбнулся, протянул руку для приветствия, но Рамон слишком долго пробыл на корабле и слишком отвык от светского этикета. Поэтому он пожал протянутую ладонь, а после притянул её обладателя к себе и обнял. Рокэ что-то сдавленно пробормотал, и когда Рамон отпустил его, посмотрел вверх с совершенно другим выражением лица. — Ты не писал, — сказал он. — Я никому не писал, — ответил Рамон. Это была истинная правда. После письма, оставшегося на его столе неоконченным, он долго не мог коснуться бумаги. Даже отец и мать получали от Рамона сухие официальные послания в несколько строк, сходные с отчётами менторов из Лаик. И даже когда пришла весть о смерти доры Долорес, он попытался взяться за перо и написать письмо с соболезнованиями, но так и не смог заставить себя вывести хотя бы слово. Соболезнования, кривясь от собственного малодушия, он передал через дора Орасио, и чувство вины за все эти ненаписанные письма терзало его до сих пор. Но сейчас Рокэ кивнул, словно это объяснение его полностью удовлетворило. — Хорошо, что теперь тебе не придётся мне больше писать, — сказал он, обошёл Рамона и занял место рядом с Орасио Салиной. Как будто пяти лет не было. Но Рамон знал, что это впечатление обманчиво, как бы ни хотелось ему верить. Должность порученца была Рокэ не по характеру. Можно было только догадываться, что именно вытворял теньент Алвасете на службе у генерала фок Варзов, но терпение Орасио Салины капитан Алвасете испытывал регулярно. Другое дело, что у дора Орасио было двое собственных сыновей, и если Диего был спящим вулканом, взрывавшимся изредка, зато громко, то характер Хулио ни на минуту не позволял забыть о том, что он очень близкий родственник Рокэ. О Хулио Рамон судил по рассказам дора Салины. В этом году он как раз должен был поступить в Лаик, и Рамон испытывал по этому поводу некоторое злорадство. У первого помощника капитана задачи не переводились, иногда они Рамону даже снились. Но он старался быть рядом с Рокэ в те редкие свободные минуты, которые всё же ему выпадали. Не то, чтобы это сильно требовалось на корабле, где все знали, кто такой капитан Алвасете. Пылинки с него не сдували, но и никаких настоящих проблем Рокэ не испытывал. Сказать, что по этому поводу Рокэ испытывал недовольство, было не сказать ничего. Даже в схватку на шпагах с ним выходили всё менее и менее охотно, поскольку Рокэ не просто выбивал оружие из руки противника, но ещё и красовался при этом. Рокэ всё равно любили, его невозможно было не любить, но он становился всё раздражительнее и то и дело огрызался на Рамона. Рамон терпел, потому что после каждого срыва Рокэ приходил к нему под покровом темноты и просто молча сидел рядом, прислонившись к его плечу. В порту Рамон старался держаться как можно незаметнее, насколько это вообще было возможно при его росте. Рокэ не отпускали одного далеко, но он ещё в детстве научился терять сопровождающих на время, достаточное для того, чтобы ввязаться в неприятности. То, что скучающий Рокэ будет искать именно их, Рамон не сомневался. Таверна была самой обычной — не слишком затрапезной, где моряк с большого корабля выделялся бы слишком сильно, но и не чересчур чистой. Рамон выбрал бы такую же. Он подождал, пока ко входу подойдёт компания, достаточно весёлая, чтобы не поинтересоваться лишним человеком, и вошёл вместе с ней, но сразу же свернул к небольшому столу, стоявшему в полутени. Претендентов на него было немного, а на промышляющего тёмными делишками вора Альмейда не тянул. К нему, оттирая друг друга, устремились сразу две подавальщицы, игриво покачивая плечами и бёдрами, но Рамон отрицательно мотнул головой и взял кувшин вина. Одна из девушек многозначительно подмигнула, вторая обворожительно улыбнулась, а Рамон уже обводил взглядом зал. Найти в разномастной толпе невысокого темноволосого человека было бы сложно, если бы этот человек не вскочил на стол, сбивая на пол стоявшие на столешнице кружки. Сидевшие вокруг стола тоже вскочили, с грохотом перевернулась лавка, сразу в нескольких руках блеснула сталь. Рамон уже был на ногах. Он пробирался сквозь толпу, не заботясь о том, кого и как отодвигает с дороги. Он возник за спиной у одного из участников уже идущей драки и просто отшвырнул того в сторону. От Рокэ сразу отвлеклись ещё двое и бросились на Рамона. Пусть в фехтовании Альмейда никогда не приближался к уровню Рокэ, но всё же последние десять лет он тренировался с лучшими мастерами клинка на флоте, и они учили его вовсе не благородным финтам, а в том числе и умению не стесняться собственной силы. Первый нападавший отлетел, получив в висок рукоятью кинжала, запястье второго Рамон перехватил. Хрустнула кость, и человек с криком упал на колени, прижимая к груди сломанную руку. Остальные забияки расступались от стола, на котором секунду назад волчком крутился Рокэ, отбивая удары. Взгляд Рокэ столкнулся со взглядом Рамона, и Алва оскалился. Рамон протянул руку, но Рокэ, словно не видя, спрыгнул на пол сам. Он вытер клинок платком, бросил платок на пол, а шпагу в ножны, и, не оглядываясь, пошёл к дверям. Остановить ни его, ни Рамона желающих не нашлось. Он нагнал Рокэ на улице. Можно было тронуть его за плечо, но Рамон знал, что последует за этим: плечо дрогнет, уходя от прикосновения, Рокэ сожмёт губы, сощурится и замолчит. В детстве его хватало на несколько часов, но с возрастом он развил это умение. Поэтому Рамон догнал его и просто пошёл рядом — приноравливаться под быструю походку Алвы ему не приходилось. Так они дошли до конца улицы, упирающейся в пустой по ночному времени пирс. Рокэ поддел носком сапога не то ракушку, не то камешек и пнул его в сторону воды, скрестил руки на груди и резко развернулся к Рамону. — Я могу сам за себя постоять. Тем более перед пьяной матроснёй, они никогда бы меня не достали. Рамон прикрыл глаза, мысленно медленно считая до четырёх. Под веками вспыхнул отпечатавшийся в памяти образ: тёмный колет, по которому из нескольких разрезов струится серебристая призрачная кровь, пачкая зажимающие её пальцы. Рамон открыл глаза и рявкнул: — Карлос тоже так думал! — Я не Карлос! — голос Рокэ взлетел. — Хватит! Карлос мёртв уже семь лет! Я не он! Посмотри на меня! Сколько ты ещё будешь видеть мертвеца, не замечая живых?! Рамон смотрел. Смотрел и видел проступающую через видение фигуру: не маленькую, достающую ему едва ли до пояса, не гибкую, цепляющуюся за его руку и плечо. Другую. Напряжённую, как натянутая струна, и живую. — Рокито, — тихо сказал он, сжимая в кулак правую руку, дотрагиваясь большим пальцем до обрубка безымянного. Рокэ вздрогнул, как от удара. — Рокэ. Ты не… — Он сглотнул. — Ты не Карлос. Но это не значит, что ты дорог мне меньше. Взгляд Рокэ метнулся от рукояти кинжала Рамона к его уху. — Но не так, — с горечью произнёс он. — Не так, — согласился Рамон. — Только потерять тебя мне будет ещё горше. Пойми. Рокэ смотрел исподлобья, кусая губы. Рамон опустил голову и протянул руки, как протягивал их уже четырнадцать лет. Чужие пальцы обхватили правую ладонь, погладили место, куда несколько лет назад опустился нож. Рокэ приподнялся на носках, заставил Рамона нагнуть голову, дотронулся губами до его щеки и быстро отстранился. Ладонь легла на локоть Рамона, и Рокэ заглянул ему в глаза снизу вверх. Его собственные глаза блестели, хитро прищурившись. — Рэй Альмейда, не засиделся ли ты под крылом дядюшки Салины на своём корабле? Может, мне предложить тебе другой? Рамон непонимающе нахмурился. — Как ты смотришь на то, чтобы совершить длительную морскую прогулку на борту судна «Каммориста»?