Беспокойство

Какое-то необъяснимое тревожное чувство не давало покоя Картману с самого его пробуждения. Оно сопровождало его и возле раковины, когда утром он, хмурясь, чистил зубы, и за завтраком, когда он поливал блинчики клубничным джемом и заливал сверху сливками; впервые без командирских криков, а глубоко задумчиво отпихивал кошачью морду от своей тарелки, взамен подтягивая поближе стакан с какао. — Ты не заболел, поросеночек? — Лиэн успела сунуть руку под его челку прежде, чем Эрик успел что-то возразить. Вилка с отломленным куском блина, будто забыв о предназначенном ей пути, упала обратно. Он шокировано уставился на мать, будто это ее предположение многое объясняло. Ну конечно, он был болен! Эрик запоздало нахмурился, когда руки матери уже сползли со лба. — Я дома сегодня останусь, хорошо, мам? У меня температура! — потеряв всякий интерес к блинам, развернулся на стуле Картман, уставившись на нее абсолютно невыносимым взглядом, из разряда тех, которым ни одна мать не смогла бы противиться. К счастью, Лиэн едва ли могла увидеть даже отражение этого сыновьего взгляда в заляпанной блинным тестом и политой моющим тарелке. — Нет у тебя температуры, милый, — уверила его женщина, а когда Картман, недовольный результатом, уже собирался возразить, со вздохом продолжила: — Нужно сходить сегодня в школу, ты же не хочешь все лето отрабатывать пропуски, правда? Придешь, я тебе испеку твой любимый торт, хорошо? Эрик только фыркнул и сильнее нахмурился, сурово уставившись на недоеденный завтрак. Лаской женщины, думал тринадцатилетний Картман, продавливают свою волю. Это непоколебимое спокойствие и уступчивость плавили неприступную железную стену тяжелого характера любого человека, даже такого сильного и своевольного, каким Эрик Картман себя считал. Вообще-то, в любой другой день он бы постарался получше, если бы, конечно, хотел, или так уж сильно боялся предстоящей контрольной. Он бы нагрел все градусники, устроил целое театральное представление, и в итоге все равно остался бы дома, обязательно доел бы завтрак и, конечно, прикрикнул на наглую кошку. Но только не сегодня. Сегодня был особенный день, и с самого того момента, когда утром Картман открыл глаза, мир стал казаться ему совершенно иным, как будто бы даже поддельным, ненатуральным. Эрик с подозрением присматривался к вещам: к своим коричневым брюкам, не застеленной кровати, серому небу за окном (осенью оно всегда такого странного цвета?), и вазе с засохшими цветами на столе. Похоже, он все-таки не был болен. Он сунул нос в корзину с грязным бельем, положил в рюкзак Какие-Попало-Тетрадки, счистил кошачью шерсть с отдающей желтым рубашки, но так и не избавился от странного, неопределенного чувства. "Точно заболел," — опасливо думала Лиэн, отпуская сына в школу. А кошка, плевавшая на все эти едва заметные изменения в молодом хозяине, спокойно улеглась на вытащенный, но так и не надетый свитер, и, задрав ногу, начала вылизываться. Картман тащился на автобусную остановку чисто машинально, смутные мысли роились в его голове и путались в облезлых ветках сопровождающих его путь деревьях, такие бледные, что можно было подумать, будто его голова совсем опустела. В тринадцать лет, думал Картман, время тянется чрезвычайно долго. Он отчего-то злился на это, хотя ждущие его на остановке друзья были Слишком-Тупыми-Чтобы-Понять. И дело было даже не в том, что они бесконечно долго растрачивали свое время на непонятно что, бестолково слоняясь по району, отсиживая часы в школе и друг у друга, а то, что они делали это от скуки, потому что больше заняться было нечем. Это осознание ударило его по голове совершенно неожиданно где-то с неделю назад, но так и не было оформлено в какой-то ясный и конкретный тезис. Скука, перерастающая в апатию от бесконечно тянущихся однообразных дней стала настолько тяжелой и невыносимой, что навевала абсолютно ужасающие мысли о внезапно подступившем переходном возрасте, известным своей психологической нестабильностью, новыми ощущениями... — Здарова, жиртрест! ...и, конечно, взрослением. Картман догадывался, что это должно было откликаться в нем чувством самостоятельности, зрелости и совсем немного - гордости, за то, что, в отличие от друзей, он и эмоционально, и интеллектуально был более развит. Но даже эти прекрасные, и, конечно, справедливые чувства были подпорчены тяжелым грузом полного безразличия к реальности. Скука, думал Картман, тяжелейшее бремя, которое вынужден нести на своих плечах любой взрослеющий человек. И, хотя он был обременен этим ощущением всего несколько дней, он уже в полной мере успел им насытиться, переполниться и категорически от него устать. — Ага, — пробормотал он в ответ, апатично уставившись на дорогу, снова с головой окунаясь в свои собственные мысли. В школе все то и дело опасливо поглядывали в его сторону, кто-то перешептывался, мол, Картман стал сам на себя не похож, и вообще что-то он молчаливый, но никто так и не смог сказать ему ничего в лицо. Картман весь день искал причину взявшегося из ниоткуда беспокойства: внутри разобранной ручки, между последним листом тетради по математике и обложкой, на потолке в уборной, и чувствовал, что почти добрался до нее, когда его взгляд привычно скользнул по соседней парте. Взгляду не на что было опереться — Кайл болел с прошлого понедельника, не пришел на игру в пятницу и, как обиженно догадывался Картман, даже не готовился к контрольной во вторник.

***

Утро настигло Картмана еще до будильника. В чертовых пять двадцать восемь утра. Он проснулся абсолютно внезапно, и сердце его бешено колотилось. Заснуть с этим возбужденно трепещущим, глухо бьющим по ребрам чудовищем, не представлялось возможным, да и на удивление совсем не хотелось. Впервые за неделю Картман чувствовал внезапно яркое, такое... большое и всепоглощающее чувство влюбленности. Это ощущение, по всем симптомам схожее с предшествовавшей ему тревожностью, отличалось примесью какого-то безумного вдохновения, желанием больше никогда не спать; и было таким ярким и невыносимым, что ему тут же захотелось куда-то его, это чувство, направить. Это чувство заставило его нащупать под подушкой телефон, а уже через минуту Картман обнаружил себя, разглядывающим фото Кайла Брофловски в фейсбуке. Сны, думал Картман, удивительная вещь. Только твой собственный мозг может убедить тебя в чем-то настолько, что сильная эмоция, испытываемая во сне, продолжит существовать с тобой еще и какое-то время после пробуждения. Мозг Эрика Картмана, конечно, был еще более удивительным и непостижимым, а вкупе с его природной решительностью и упрямством, давал совсем уж невообразимый эффект. В общем, его минутная постсновая одержимость не покинула его ни через пару минут, ни через час, и оставила после себя какое-то неясное послевкусие на целое утро. Картман сам по-взрослому залил погретым в микроволновке молоком хлопья и порошковое какао под сопровождающий опасливый взгляд кошки, теперь подозревавшей вселение в тело хозяина некоего непонятного существа, и справедливо разделявшей теперь с этим новым, непонятным Картманом (от него теперь совсем непонятно, чего ожидать!), чувство ужаса от настигающей ее неизвестности. И даже ласковое поглаживание по спине не убедило ее в исключительной доброжелательности! Кошка на пробу вилась в ногах и запрыгивала на стол, но Картман, отвлеченный собственными мыслями, аккуратно спускал ее на пол левой рукой. Мать провожала его в школу ласковым взглядом, в глубине которого можно было при желании отыскать панический ужас, а кошка, забравшись на излюбленный, выложенный специально для нее хозяйский сероватый свитер, свернулась клубочком и снова спокойно заснула. Раннее пробуждение, не обернувшееся для нее даже каплей молока из человечьей тарелки, прошло совершенно впустую. По дороге в школу Картман мысленно перекладывал факты с места на место, крутил их в голове и так и эдак, пытаясь сложить целостную картинку. Впрочем, решил Картман, это тоже было от скуки. — Здарова, жиртрест! Ему снился Кайл, такой рыжий, красивый, улыбающийся. Во сне Картман смотрел на него с таким восхищением и трепетом, он точно знал, что Кайл ему необходим не меньше, чем клоунам — пугать малолетних детей одним своим видом, кошкам — тыкаться носами во все интересное и непонятное, а Скотту Малкинсону — чихать по десять раз на дню весной в период цветения. — Ага, — буркнул Картман, на манер Кенни пряча едва заметное смущение в складках шарфа. — Пойдешь после школы на площадку? Картман обеспокоенно нахмурился, обнаруживая внутри своей головы странное, но непоколебимое предубеждение, будто Кайл единственный, кто мог бы сделать его сколько-нибудь счастливым. Конечно, думал Картман, не было ничего странного в том, что он так думал! Так уж выходило, что стоило Кайлу ненадолго заболеть, как организм Картмана перешел на новую ступень развития, только-только окунулся в подростковую меланхолию, и этот сон —чистая случайность — просто восполнял потребность видеть привычную, временно отсутствующую в реальности, фигуру, а также издевательски накладывал фальшивое ощущение, что именно с его уходом и связано чувство глубокой тоски и безысходности! — Зачем? — не следя за ходом диалога, зачем-то переспросил Картман. — Ну... мяч попинать, — растерянно ответил Стэн, — как обычно. Картман недовольно цокнул и закатил глаза. — Не-а, — мотнул головой, и деловито вскинулся, — я уже вырос из этого. У меня это... подростковая депрессия! Стэн и Кенни, с неделю не слышавшие от Картмана больше пары односложных ответов в день, переглянулись, и одновременно рассмеялись. Картман только фыркнул. Он и не рассчитывал на понимание от столь незрелых личностей. — Картман, ты что, совсем охерел?! — Стэн подскочил к парте Кайла, на которой Картман уже начал раскладывать свои учебники. Картман колебался всего пару секунд, выбирая между своим столом и идеей, возникшей в его голове. Как будто само сидение за чужим столом могло приблизить его к Кайлу, определить подлинность держащегося до сих пор чувства. — Он все равно сегодня не придет, — хмыкнул Картман, нагло усаживаясь за чужое место, ощущая, как будто через все его тело проходит слабый разряд тока. Он прикрыл глаза, рвано выдыхая и пытаясь успокоить застучавшее с новой силой сердце.

***

— Здарова, жиртрест! — Иди к черту, Кайл! — запальчиво ответил Картман, в противоположность словам жизнерадостно улыбаясь. Кайл выглядел таким рыжим, красивым, улыбающимся. — Быстро ты его из депрессии-то вывел, — хитро сощурившись, локтем подтолкнул Кайла под бок Кенни, и, переглянувшись со Стэном, звучно рассмеялся. — Да я просто... — возмущенно нахмурился Картман, —... вырос из нее уже! Кайл непонимающе приподнял бровь, с долей интереса поглядывая то на Картмана, то на друзей. Поразительно, думал Картман, насколько легко обмануться представленной мозгом картинкой. Целых два дня он носил за собой тоскливое, нереализованное чувство влюбленности, пока оно вмиг не испарилось, стоило только Кайлу с ним поздороваться.