Любовный лабиринт

      Моя жизнь с самого рождения была чудом, вернее само моё появление. Никто не горел желанием построить новую столицу, тем более на болоте, но мой отец настоял. Первая моя встреча с себе подобными была не самая приятная. Я всегда чувствовал их неприязнь, отвращение и высокомерие, ведь как такой как я, совсем юный и зелёный, ничего не сделавший в жизни для звания столицы, смог добиться расположения императора, а не они, древние и мудрые, расположенные в сердце страны? Признаться честно это и меня всегда удивляло, я даже задал этот вопрос Петру, на что он мне ответил примерно следующее: «мне нужна новая столица, с новой архитектурой и поближе к Европе, поэтому я и создал тебя».       Годы шли, я рос, а мой город все больше и больше разрастался. Настало время учить меня всем премудростям хорошей столицы и базовым вещам: чтению, грамоте и арифметике. Всему этому учил меня сам столица, великий Москва. Он был самым недовольным из всех городов, что я видел за всю свою жизнь, но его можно было легко понять, все же его, самого сильного из всех, лишили столь важного статуса и отдали его какому-то сопляку.       Он много мне рассказывал о своём прошлом, об Орде, о раздробленности и о том, что если бы не он, то никакой империи не было бы. Тогда мне впервые в жизни стало настолько стыдно за свое звание и вообще существование, что я хотел сбежать из дворца и жить как все крестьяне или дворяне, но Москва мне перед этим доходчиво объяснил, что даже после моей смерти я не потеряю свой статус и проснусь здесь же, в Зимнем дворце.       На самом деле он был очень строг, но справедлив, несмотря на свою ненависть ко мне. Хоть я и был столицей на бумаге, но исполнять свои обязанности ещё не мог самостоятельно, а потому Москва всегда был со мной, особенно в заграничных путешествиях, особенно после смерти моего отца. Он меня познакомил с многими столиками Европы: Стокгольмом, Берлином, Веной, Лондоном, Парижем и многими другими.       Все эти поездки после смерти Петра проходили в том же количестве, но ни Российская Империя, ни его император не следили за нами от слова совсем. Тогда Москва и начал выстраивать со мной романтические отношения. Поначалу он просто заглядывался на меня, а я ловил его взгляд украдкой, потом он невзначай и «случайно» клал свои руки то на плечо, то на талию, то на бедро. Уже на этом моменте я понял, что он что-то ко мне испытывает, но сам пока не знал что чувствую в ответ, вернее я был точно уверен, что люблю его, но только как учителя и наставника. Со временем в его речи стало проскакивать больше комплиментов в мою сторону, а я старался отвечать тем же. Это и было моей самой первой и самой огромной ошибкой в жизни…       Наш первый поцелуй я запомнил навсегда. Он провожал меня до моих покоев, снова мы говорили ни о чем, а между слов проскакивали комплименты. И вот мы дошли до двери, где он обычно целовал меня в щечку, а потом уходил к себе, но в этот раз он завёл меня в комнату, я и не был против. Потом он обнял меня за талию и прижал поближе шепча что-то романтичное. Я просто не мог не ответить взаимностью, а щечки чуть порозовели от подобного. Далее он поднял на меня взгляд и внимательно смотрел в мои глаза. Я настолько был ими увлечён, настолько погрузился в их глубину, что даже не заметил тёплых и шершавых губ на своих. Все это только больше меня засмущало, но я его не оттолкнул, только расслабился и прижался поближе. Он тут же понял меня без слов и проник в мой рот своим языком, при этом жадно и по-собственнически обследовал его, но при этом он не был груб, просто всеми действиями показывал, что никому не отдаст меня…       Первый секс в моей жизни был не менее прекрасным, но не самым лучшим. Тогда мы уже признались друг другу в любви и активно встречались. Начался тот самый конфетно-букетный период, а его признаки собственничества в виде укусов и засосов на шее и плечах я воспринимал как хороший знак, что он мной дорожит, а эти следы лишь метки, чтобы никто больше не трогал. Перед этим он устроил прекрасный ужин при свечах, на берегу моей родной Невы, а после снова поцеловал в губы. Я уже набрался достаточно опыта, а потому с уверенностью отвечал на подобное. Он давно пытался устроить подобное, но я его останавливал, а потому, когда его руки снова полезли расстегивать мой мундир, я сразу хотел сказать нет, но в голове проскочить мысль: «а что если в этот раз все же отдаться?» Это была вторая самая ужасная ошибка, которую я мог избежать. Его руки умело гладили мою грудь через ткань шёлковой рубашки, которую он мне и подарил. Со временем он приблизился к соску и тоже гладил пока тот не затвердел, а после немного оттягивал. Поцелуй же прервался, губы понемногу спускались к шее. Тогда я и почувствовал впервые в своей жизни возбуждение. Внизу живота приятно тянуло и хотелось как-то ответить, но руки потихоньку переставали слушаться, а потому я просто откинул голову и положил одну руку на голову партнера. Тут он понял, что я разрешаю ему зайти дальше, а потому он без колебаний забрался рукой под рубашку и игрался уже со вторым соском. Тут я не выдержал и предложил переместиться в свои покои, на что Москва кивнул и понес меня именно туда. Бывшая столица тогда был очень нежен со мной, а потому аккуратно положил на кровать и навис сверху. Я от смущения поспешил свести ноги, но он мне не позволил своим коленом, которое поднял аж до паха. Очередной комплимент от него и замечание о том, что у меня уже встал заставили меня жутко краснеть, но он поспешил меня успокоить, ведь это нормально, особенно для столь юного и невинного тела. Он быстро раздел меня и себя, начал растягивать. Поначалу все это казалось чем-то неприятным, противном и грязным, но вскоре движения сзади начали приносить удовольствие, а потому я издал тихий стон, который поспешил тут же приглушить. Москва тут же убрал руку ото рта и шепнул на ушко, что это нормально, что ему нравятся мои стоны и без них он не поймёт нравится ли мне все это. Я понимающие кивнул и перестал смущаться окончательно, да настолько, что вскоре просил, нет, умолял его войти, причём сразу на всю длину. Он же снова был нежен и не совсем исполнил мою просьбу, но это к лучшему. После того как я привык он стал медленно двигать бёдрами, а я подвиливал в ответ. Вскоре вся комната, а может и весь дворец слышали мои стоны и шляпки наших тел друг о друга. По неопытности оргазм я получил очень рано и очень яркий, я даже не понял что кончил. Внезапно внизу живота словно узел развязал, а тепло разошлось по всему телу, но это не остановило Москву, ведь он только начал. Это меня пугало и радовало одновременно, ведь его похотливая улыбка безумно возбуждала. Я сам перевернулся на живот и поднял бедра, а он снова вошёл и стал двигаться в том же темпе. В этой позе он сжимал мои ягодицы, шлепал их и оттягивал, при этом иногда входил на всю длину и останавливался. Стоит ли мне говорить, что я от этого снова быстро кончил? Думаю нет. После этого я стал инстинктивно сжиматься, что помогло и ему кончить глубоко в меня, что было очень приятно. Так мы провели тогда всю ночь, а на утро я даже встать не мог, но был безумно счастлив.       Как жаль, что это был наш первый и последний раз, который был по обоюдному согласию, потому что последующие акты были либо против моей воли, либо мне было все равно. Он зачастую даже не возбуждал меня перед этим, я сам пробовал получить удовольствие в процессе. Он вбил мне в голову, что это нормально, что проблема не в нем, а во мне, и я как дурак поверил. С самого начала это было его планом: сначала он влюбляет меня в себя, потом все происходит как в романах, а потом он заставляет меня переводиться в девушку и родить кучу детей, чтобы столицей снова стал он. У него даже получилось почти, правда всего на 4 года. После смерти императора, Петра II мне снова вернули статус столицы. Я был очень зол на него тогда, но он приполз мне извиняться и молить прощения, а я, дурак последний, простил. Он продолжал мне подраться мозги около трех десятков лет.       Когда началась Северная война я с радостью ушёл на поле боя, чтобы командовать армией, тогда мне и пришлось впервые в жизни серьёзно нюхнуть пороху, а не сидеть во дворце и пытаться понять их интрижки. Поначалу было очень страшно, но со временем наша армия одерживала все больше и больше побед! Я тогда был самым счастливым и большим ребёнком на всем поле боя, вот только дальше Кенигсберга мне идти запретил Российская Империя. Он воевал тогда вместе со мной и ещё парочкой городов. Одна сторона на поле боя очень объединяет, а потому я узнал о его любви с Пруссией, а он о том, что у нас происходит с Москвой. После этих рассказов у него глаза на лоб полезли, а желание придушить Москву на этом же месте возросло в десятки раз. Тогда он правда послушал меня, а потому просто поставил его в рядовые, чтобы искупал свою вину кровью, а меня оставил в Кенигсберге, чтобы я познакомился с ним и нашёл общий язык.       Тогда мой «папа» (так Ри просил его называть после смерти Петра I, а я и не был против, ведь это отчасти было правдой) уже прекрасно понимаю, что характер, повадки, привычки и поведение столицы очень похожи на то же самое у воплощения страны. Отношения с Пруссией у него были поначалу не очень конечно, но со временем и ненависть может переводиться в любовь. Столицей тогда был Берлин, но Империя давно заметил, что Пруссия больше похож на Кенигсберг, а потому часто встречался с последним по поводу политики, а заодно и запоминал повадки королевства.       Кенигсберг оказался очень культурным и галантным, прямо как я любил, прямо как был когда-то Москва. Тот самый Москва, в которого я и влюбился. Вот только немец был более решителен, но я сразу поставил ему рамки и больше он не лез. Москва же после этой поездки без него стал ревновать ещё больше, а потому оставлял все больше меток, причём на видным местах. И Кен всегда их замечал, хмурил брови и возмущался, но я этого почти не видел. Со временем Москва выдвинул мне очень простой ультиматум: либо мы расстаёмся, либо я становлюсь женщиной. Я попросил время на раздумья, и он мне его дал. Тут же я помчался к Кенигсбергу, потому что считал его единственным и самым близким человеком. Вы наверное спросите: «почему?» А я с радостью отвечу, что он был первым воплощением, которое не встретило меня с отвращением, он встретил меня как равно себе. Тогда я понял, что мне нужен такой человек, как минимум в роли друга. Я даже не успел ему отправить письмо с новостью о том, что приеду, но он с радостью принял меня даже так. За чашкой кофе с его любимым марципаном я объяснил ему всю ситуацию, на что получил краткий вопрос, который расставил в моей голове все по своим местам: «разве будет любящий человек переставать тебя любить из-за общения с другими или пола?» Тут до меня наконец-то дошла та мысль, которую ещё папа пытался мне донести во время Семилетней войны. Москва меня не любит, и не любил все это время, он просто хотел меня использовать, не более того.       С тех самых пор я позволил Кенигсбергу за мной ухаживать, но в этот раз был гораздо осторожнее. Москва оставил у меня в сердце глубокую рану, но немец старательно её залечивал, и в итоге остался лишь большой шрам. Я до сих пор помню нашу первую близость как будто она была вчера, и с уверенностью могу сказать, что это был самый лучший секс в моей жизни, если не считать последующие наши эксперименты на всю ночь. Поначалу все было как с Москвой: свечи, вино, берег родной Невы, но в этот раз глаза собеседника не блестели рубином, а сверкали янтарем. Это все будило во мне воспоминания о прошлом, но я старался их игнорировать, вот только, когда дело дошло до поцелуя, я снова начал нервничать, а руки сами отталкивали немца. Он прекрасно понимал мои чувства, а потому продолжал целовать пока я не успокоюсь снова. Хоть тело и обрело покой, но душа оставалась беспокойна, а её можно было успокоить только действиями более интимного характера. Кен и это прекрасно понимал, а потому неспешно, не разрывая поцелуя, вёл меня в его покои. Поначалу я не понимал, почему именно в его, но после долгих раздумий осознал: в моих покоях все бы напоминало о той ночи, а его покои были относительно в новинку, поэтому воспоминаний о прошлом было бы меньше. Я не помню как мы оба оказались голые в постели, но тогда мне не было сильно страшно. Тут он воспользовался второй хитростью: он не нависал и не показывал свое доминирование, он просто лёг рядом и продолжил целовать, а попутно и ласкать мою грудь. Хоть я и чувствовал некоторые сомнения, но от таких умелых рук разум быстро заболела пелена возбуждения, так что я был готов на все. Но он не стал сразу меня растягивать, что тоже сильно меня удивляло, немец решил зацеловать все моё тело, поэтому губы быстро обследовали грудь и спустились к низу живота. Когда он спустился и облизал головку, я был готов кончить только от этого, но в силу опыта сдержался. Это вызвало улыбку на его лице, но не такую как у Москвы, а нежную. Тут моя душа окончательно успокоилась, и я позволил себе отдаться этому мужчине. Он всю нашу близость был нежен и выбрал позу, в которой мы будем равны, а потом и вовсе позволил быть сверху, причём обоих смыслах: и как активный партнер, и как наездник.       С этих пор я понял, что Москва и впрямь был ошибкой в моей жизни, но не стоит из-за этого расстраиваться, нужно жить дальше, с любимым человеком, который постоянно радовал меня подарками, ласками и любовники письмами, причём мне хватало его тепла даже на таком расстоянии. Я ещё долго сравнивал их обоих, но по итогу понимал, что Кенигсберг гораздо лучше.       Так я думал до окончания моей блокады, а потом и Второй мировой войны… Было очень больно осознавать, что любимый человек может сотворить настолько ужасные вещи с твоим народом. Но со мной он был относительно нежен, даже старался чем-то помочь пока я был в плену.       На дворе было начало ноября, снег уже лёг хорошим слоем, а холод пробирал до костей. Первые жертвы всего этого уже лежали на дорогах, что только больше пугало даже видавшего виды меня. Постоянные бомбардировки сказывались ранами по всему телу, что причиняло жуткую боль, но ничего сделать было нельзя, пришлось терпеть. Мой самый роковой день в этой войне начинался как обычно: я просто хотел прогуляться до ближайшей больницы за обезбаливающим и до школы за ненужными тетрадями, которые можно использовать для раскопки вместо ценных книг, которые хорошо помогали забыться и отвлечься от голода. Москва понимал моё положение, а потому многого не требовал, только изредка просил отчёты о моем состоянии и все. Я спокойно вернулся в свою квартиру, даже не обращая на сигнал воздушной тревоги, потому что она стала привычной. Вот только зря, это и было моей ошибкой, ведь после я помню лишь грохот. По ранам в плену я понял, что осколок попал мне в ногу, а из-за истощения я тут же упал. В плену ко мне поначалу относились очень даже хорошо, предлагали перейти на их сторону, но я отказывался, не потому что был верен идеям светлого коммунизма, а потому что мне не нравился нацизм. Меня просили переродиться, но тогда я отказался, потому что тогда был бы уже не я, а кто-то другой, кто будет зваться моим полным именем. Поначалу убеждали простые солдаты, но потом пришёл Кенигсберг… Должен признать, у него хорошо получалось, я даже почти согласился, но в самый последний момент я с гордостью заявил ему: «меня зовут Ленинград, теперь нет никакого Санкт-Петербурга, есть только я и мой народ, а вы либо с нами, либо против нас!» После этого тому же Кену было поручено выбить из меня всю тайную информацию о планах Союза, но он не мог. Хоть я и отказался перейти на его сторону, но он все равно меня любил, а я… А я не знал, я тогда начинал сомневаться в этом. Хоть он и лечил меня после пыток, хоть и успокаивал словами и действиями, но я все равно не мог ему поверить. Он потерял моё доверие, и теперь его вряд ли вернёт.       Тем временем Союз с Москвой активно дискуссировали по поводу моего освобождения. Страна говорил, что не стоит переживать, что я ещё продержусь, а Москва настаивал на том, что освободить меня нужно как можно скорее, а заодно и прорвать кольцо блокады. Долго уговаривать не пришлось, ведь Москва был прав, но я понимаю даже после того как узнал все это, что москвич это делает не из любви ко мне, а просто чтобы использовать снова.       В итоге тот же Кенигсберг и помог мне сбежать, передал меня Псков и Великому Новгороду, которые прикинулись солдатами Рейха. Я это долго не хотел принимать, думал они меня обманывают, чтобы я не думал плохо о своём возлюбленном, но моё сердце было уже окончательно разбито, а потому оно было просто не способно принять это. После войны Москва снова начал за мной ухаживать, снова стал таким же нежным, как и раньше, говорил что исправился, а я ему верил, потому что думал, что он мной дорожит, что он и впрямь долго работал над собой. Вот только после этого очередного конфетно-букетного периода он стал самим собой. Тогда я боялся Кенигсберга, вернее уже Калининграда, больше всех остальных, аж до дрожи в коленях при одном его упоминании, а потому все же решил остаться с Москвой на какое-то время.       Наша первая встреча с Кеном после войны была просто ужасной. Меня только выходили и откормили после всех мук блокады и плена. Я сразу же захотел встретиться со своими спасателями, которые и сами были рады такому. Вот только я не готов был видеть в их ряду своего мучителя и по совместительству любовь. Да, глупо было отрицать очевидного: я его любил, даже несмотря на все пережитое. Это пугало меня больше всего в этой ситуации, от осознания все тело затряслось, а из глаз потекли слезы. Псков тут же меня увел в дом, а Калининград хотел пойти с ним, но Новгород остановил и доходчиво объяснил, что не стоит так делать. Моя истерика длилась достаточно долго, но по итогу я просто уснул на коленях Пскова из-за усталости. С тех пор Калининград я рядом с собой не видел.       Время шло, страх к немцу исчезал, а Москва только больше наглел, вот только я уже не был невинным мальчиком из восемнадцатого века, а потому уверенно говорил ему нет, а когда тот грозился расставанием, я спокойно отвечал: «если что-то не нравится, то найди себе другого партнёра, который будет выполнять все твои хотелки по первой просьбе, хотя ты только приказывает умеешь». Тут он обычно закипал и говорил, что превратит мою жизнь в ад на земле, на что я ему отвечал: «вторую блокаду Союз не одобрит, как и пытки, да и восстания тебе не нужны, так что твои слова — пустая трата времени и напрасно сотрясение воздуха». В один момент он после подобного разговора дал мне хорошую пощёчину, после чего я собрал все свои вещи и уже вечером того же дня ехал в поезде домой.       В моей родной квартире меня ждал неожиданный сюрприз: ужин и один немец, который все это время ждал меня и надеялся. Мне в этот момент хотелось сначала выгнать его, но потом все же я подумал, что пусть останется на пару дней, все равно Союз поручит его «перевоспитать». Кстати так и оказалось, как только он узнал о нашем расставании с Москвой, так сразу отдал приказ научить всю область немцев быть русскими, но сейчас не об этом.       Калининград был очень удивлён моей реакции, что я не накричал и не выгнал его в первый же миг, но по его лицу это было видно не сильно. Говорить нам было не о чем, но при этом хотелось обсудить абсолютно все, особенно прошлое, недавнюю войну, вот только сил у меня на это совсем не было после Москвы, а потому я просто поужинал, поблагодарил гостя за такой прекрасный приём и завалился спать. Утром все это казалось странным сном, но запах кофе из кухни заставил поверь в реальность происходящего. На столе уже стоял завтрак, что заставило меня улыбнуться, но только на миг, все же пока не стоило доверять этому двуличному созданию. И снова мы не разговаривали совсем, только после он предложил прогуляться по городу, а я не смог отказаться. Город почти отстроили, осталось только пару напоминай о войне на моем теле и некоторых домах, но в целом все было хорошо, что не могло не радовать меня. Бывший немец решил воспользоваться моим хорошим расположением духа, а потому вечером мы вместе пили вино за победу красной армии и всего мира над нацизмом. Алкоголь развязал нам обоим языки, а потому Калининград признался, что хотел лучшего, рассказал свою точку зрения. Я же послушно выслушал его, а потом высказал и свою. В итоге мы пришли к выводу, что выбора у нас обоих не было, что в любом случае правители не смели бы нас разлучить, и что хорошо то, что хорошо заканчивается, а потому эту ночь провели в объятьях друг друга, правда пока я настаивал без пошлостей, все же свежи были раны прошлого.       А что же происходит сейчас? Сейчас, когда Союз развалился, мы с Кенигсбергом живём как во времена империй, в любви и радости. Он предлагает мне стать женщиной и выйти за него, но я отказался, а он и не был против, так что мы просто приезжаем друг другу иногда, почти всегда из-за политики и экономики, но и по праздникам любим навещать друг друга.       Да, вся моя жизнь звучит как сказка о золушке и злом волшебнике, но когда я вижу своего возлюбленного и чувствую его руки на своей талии, то понимаю, что я самый счастливый человек на земле.