В сумерки хочется счастья

      Николай Всеволодович потерян, а его душа расколота на миллион кусочков. Он и сам это прекрасно знает: человек, позвольте уточнить, явно не глупый. Очень даже умён. В некотором роде гениален. Жаль, что окружающие люди показывают свою готовность существовать в обществе такого человека только на словах. В действия это никогда не переходило, не переходит и, скорее всего, не будет переходить. Но нужно ли это Ставрогину в принципе? Это будет звучать категорично и, возможно, импульсивно, но нет. Ему не требуется человек рядом, опора со стороны другой личности. Уж опустим, что в нашем мире мало настоящих личностей, тех, кто представляет из себя хоть что-то. Бывают любопытные и довольно занятные, но абсолютно бессмысленные в сущности своей. Суть же заключается в том, что Николай Всеволодович всё никак не может найти опору в самом себе, землю под ногами.       Ставрогин многого не понимает. Может неделю, а то и больше находиться у себя за рабочим столом, бродить по комнате и задерживать взгляд на том, что способно уловить восприятие мозга за стеклом окна. Думы его глубоки и чаще всего мучительны, болезненны. Он пытается понять их, понять себя, но одни вопросы порождают другие, что постепенно заводит в тупик. И не то чтобы этих тупиков было изначально много... Просто вопросы возводят их вокруг Николая Всеволодовича каждый раз, когда он практически находит некое решение для себя. А Ставрогин словно бабочка, которая надламывает крылья с каждым ударом всё сильнее и сильнее.       Кстати, о бабочках. Очень многие поражаются столь необычному увлечению для юноши его лет, но всё гораздо прозаичнее, если смотреть глубже. Да, действительно, для него эти создания являются невероятным проявлением немыслимой красоты. Есть впечатление, что Ставрогин их коллекционированием пытается компенсировать чреду неудачных попыток собрать уже свою душу. Хотя стоит предположить, что он надеется: такой процесс может помочь ему с поставленной целью. Изучение бабочек погружает в некий транс, помогает перевести дыхание, которого Николаю Всеволодовичу часто не хватает. Такой способ не помогает толком отдохнуть, но свежесть мыслям придаёт, а это увеличивает вероятность успеха всех его стараний.       В родном доме и рядом со знакомыми лицами Ставрогину становится сложнее сразу после возвращения. Эти места не ассоциируются у него с чем-то неприятным, как раз-таки наоборот. Они заставляют вспомнить те времена, когда ощущение потерянности не было столь явным, заметным. Его мозг ещё помнит то состояние, которое привело к горячке из-за суммирования с подростковой и не совсем погружённой в суть незрелой души. Николая Всеволодовича это просто-напросто не беспокоило годами ранее. Здесь его галлюцинации и некое бредовое состояние обострились. Скучные люди с банальными целями, в них нет ничего любопытного, за чем хотелось бы наблюдать.       Практически в любой ситуации, в любом самом твёрдом и стабильном утверждении будет одно единственное «но», которое оказывает невероятное впечатление некой своей абсурдностью, неожиданностью. Обычно такой союз появляется позже и как-то постепенно у постоянно растущей личности, но в случае Николая Всеволодовича эти две, казалось бы, жалкие буквы обрушали на него всё то, что идёт после.       И в жизни Ставрогина таким не самым приятным сюрпризом становится Верховенский. Нигилист, который так и рвётся устроить революцию. Его горящие энтузиазмом глаза поражают. Да, мысли Петра Степановича кажутся глупыми, детскими и громкими. Верховенский сначала выглядит шутом, который так и лезет на рожон, пытается прыгнуть выше своей головы, но после более интимных обсуждений выясняется, что это человек идейный, с пуленепробиваемыми принципами и установками. Он громкий не только в своих выражениях, но и в действиях, жестах. Верховенский способен принять активное участие в дебатах, одержать попытку не просто доказать свою точку зрения, но и вполне себе обоснованно, используя в нужную минуту подходящие под ситуацию аргументы. Конечно, дело не обходится без манипуляций, но так даже интереснее. Такое зрелище захватывает и со стороны, ведь всякие «агенты влияния» очень легко попадаются в своеобразные капканы, неосознанно себя компрометируя. А Николай Всеволодович всё понимает. Если уж и не на уровне научном, то на эмоциональном. Легко ощущается, если человек обладает некой сверхчувствительностью. Вникать в диалог не хочется, поэтому приходится, пускай и не совсем успешно, сдерживать улыбку, задорно добивая одной фразой этих бедолаг, которые решают докопаться до приятеля Петра Степановича: «А мне какое дело, что вы себя компрометируете?»       Сейчас же это единственная компания, которая не вызывает у Ставрогина желание молча развернуться и уйти. Ему интересно вникать в эмоциональные речи Верховенского, которые, что удивительно, имеют некоторую самостоятельность, отсутствие зависимости от чего-либо и кого-либо. Изначально такие громкие слова воспринимаются неожиданно и абсурдно, ведь Пётр Степанович с момента знакомства делает упор на практически клоунаду, а не замысловатость. Казалось, что эти мысли были сказаны кем-то другим и подвергаются постоянному цитированию. Но нет. Имеется обоснование, несколько вариантов реализации и самое главное – готовность реализовать столь грандиозную цель. Такое подделать или прочитать из различных источников просто невозможно, учитывая, что сами взгляды содержат в себе некоторую новизну. В их взаимоотношениях Ставрогин выступает первично в качестве слушателя, что устраивает их двоих, но так только на первое время.       С самого начала Николай Всеволодович делается выборочным образом-идолом для Петра Степановича. Правда, потом это выходит за какие-либо рамки. Теряется та самая дистанция, которой Верховенский стремится всё-таки придерживаться. Верховенского смущает не только то, как его же сердце начинает ломать рёбра при виде брюнета, но и нарастающая паника, причин возникновения которой довольно много. Во-первых, Ставрогин в последнее время чувствует себя хуже, на что явно намекают пробуждения с пронзительным криком, прекрасно улавливаемый в практически любых крайних точках поместья Варвары Петровны, более бледный цвет лица и частые погружения в собственные думы. Неожиданно Пётр Степанович ощущает глубокую тревогу за состояние своего новоприобретённого товарища. Во-вторых, молчаливость Николая Всеволодовича оборачивает ситуацию так, что Верховенский знает о Ставрогине практически ничего, когда последний знает о первом абсолютно всё, если, конечно, запоминает все эти яркие и эмоциональные речи нигилиста. А он запоминает. Николай Всеволодович никогда не отличался особой болтливостью, но сейчас это играет с ними двумя злую шутку, ведь причины такой тревоги накрыты плотной тканью, через которую не пробивается свет ясности. Уж опустим разъяснения той самой очевидной детали, что Верховенский желает знать Ставрогина не только с помощью слухов и сплетен, хочет завоевать хотя бы какой-то процент взаимного доверия. В итоге попытки разговорить этого молчаливого юношу заканчиваются таким выводом, что Николай Всеволодович способен продолжительное время рассуждать только на тему бабочек. В-третьих, такое неоднозначное сближение начинает пугать уже Петра Степановича тем, что неожиданная глубокая симпатия и влюблённость может закончиться плачевно для обоих.       Иногда во время их общения проскальзывают такие откровенные переживания, что сердце Ставрогина невольно сжимается при взгляде на такого Верховенского. Опечаленного, одолеваемого сомнениями. Но что это за такие сомнения у нигилиста на душе? Забавно, но Николаю Всеволодовичу словно известна вся личность революционера, за исключением ответа на этот невероятно важный вопрос.       Так было бы и дальше, но в один день Ставрогин зовёт на прогулку Верховенского через письмо, написанное уж больно официально (а находятся они в одном здании). Было очевидно, что последний согласится. Шокирующей деталью становится то, что прогулка у них организовывается в лесу, не сильно далеко от поместья.       Первые полчаса они идут в тишине. Пётр Степанович ощущает целиком и полностью особенность этого момента в настроении Николая Всеволодовича, который, в свою очередь, ведёт себя немного нервно, не поднимает светлые омуты своих глаз. Сначала такая атмосфера не кажется уж больно дискомфортной, но с каждой минутой напряжение стремительно растёт, вызывает ком в горле и рвение бросить затею с этим разговором, который просто-напросто необходим. Верховенский весь изнывает от ожидания и хочет поинтересоваться: а зачем его всё-таки сюда позвали? Ответ ему известен, но, может, такой жест ускорит думы Ставрогина? Но он не спросит, не будет так жестоко поступать с человеком, который находится в столь подорванном состоянии.       Спустя ранее упомянутое время они выходят на небольшую поляну. Солнце безжалостно ослепляет, поэтому Ставрогин, только успевший поморщиться из-за лучей, мгновенно умудряется сориентироваться и указать жестом на место под одним деревом. Это было подозрительно быстро, и Верховенский легко приходит к выводу, что Николай Всеволодович заранее продумал план их встречи вплоть до рассмотрения различных причуд особо переменчивой в этот месяц погоды. Пётр Степанович сдерживается, чтобы не закатить театрально глаза, ведь он так и не понял: это проявление организованности или же паранойи?       Первым на траве устраивается Верховенский, небрежно облокотившись о ствол дерева. Ставрогин немного мнётся, но устраивается рядом, откидывает голову и прикрывает глаза, вслушиваясь в приятный шелест листьев.       – Ставрогин, позвольте-с поинтересоваться, почему именно это место? – с некоторой насмешкой интересуется Пётр Степанович, параллельно вертя голову из стороны в сторону в попытках заметить нечто особенное вокруг. Тут обязательно должно быть что-то грандиозное.       – Здесь меня не мучают галлюцинации, – спокойно проговаривает Ставрогин, приоткрывает глаза и смотрит на Верховенского, который, явно не ожидавший услышать подобную информацию, вздрагивает и замирает, переводя удивлённый взгляд на собеседника, который насмешливо хмыкает и вновь смыкает веки.       – Посмею сделать поспешный вывод, что у Вас какой-то важный вопрос имеется, который следовало бы непременно задать мне.       – У меня к Вам, Пётр Степанович, вопросов нет, – кивает Ставрогин, – но он уже долгое время поспевает у Вас, верно? – после такого переворота всех представлений Верховенского о предстоящем диалоге нигилист заметно теряет свою собранность, которую старался удержать и преумножить мысленно в течение последнего часа. Ком вновь подступает к горлу, сердце периодически будто замирает, а дыхание невольно задерживается после глубокого вдоха, словно готовя длительную речь на том же выдохе.       – Что с Вами, Николай Всеволодович? Какие же мысли Вас так мучают, что каждый раз просыпаетесь с криком? – наступает момент, когда Ставрогин резко распахивает глаза и одним только неподдельно удивлённом взглядом задаёт вопрос, которым, как может показаться, ранее он не задавался. – Крики слышно из комнаты, где меня расположила Ваша мать.       – Я не подумал, что вопрос будет так прямо касаться меня, – неожиданно нервно отрезает Николай Всеволодович, а потом его взгляд словно становится менее затуманенным и ясным, осознание чувств Верховенского к нему накрыло волной. Но можно ли назвать его приятным? – Моя душа гниёт.       Ставрогин поникает и погружается в свои мысли, повернув голову в противоположную от Верховенского сторону, избегая взгляда. Разговор окончен, а их отношения можно смело перечеркнуть, разорвать, сжечь или же просто похоронить. Ставрогину никто не нужен, а Верховенский прекрасно понимает это, но продолжает смотреть на объект воздыхания.       Неожиданно мимо Ставрогина пролетает бабочка редкого вида, которого нет у него в коллекции, и скрывается где-то справа за полем зрения. Николай Всеволодович, практически сразу спохватившись, крупно вздрагивает и резко поворачивает голову. И сталкивается с крайне эмоциональным взглядом Верховенского, на глазах которых заметна большая влага. «Слёзы», – догадывается Ставрогин, а после осознаёт, что не может перестать в них смотреть. Они сидят непозволительно близко друг другу, практически соприкасаясь кончиками носов. Смотрят друг другу в глаза, боятся дышать, ведь страшно потерять такой момент.       Собственно, какой?       Ставрогин смотрит в глаза Верховенского и видит… себя. Видит то, с каким трепетным волнением смотрит на него этот нигилист, с каким искренним беспокойством и действительной готовностью кинуться за ним в пекло. Замечает всю ту любовь, с которой Пётр Степанович смотрит на него. Как давно этот взгляд стал таким? Как давно в этих глазах запечатлён образ Николая Всеволодовича? И тут Ставрогин фокусирует взгляд на собственном отражении. Он видит человека, видит свою душу. Это не те бесы из его кошмаров и видений, не какая-то фальшь и лишь отголоски истины, не грязь ушедших дней. Это чёткий и собранный образ человека, неплохого человека. Человека, которого любят. Человека, который заслуживает любить и быть любимым.       Верховенский с замиранием сердца наблюдает то, как разбитая вдребезги душа обретает единство сама с собой. И улыбается:       – Я люблю тебя.       Ставрогин притягивает к себе Верховенского для поцелуя, удерживая в пальцах левой руки бабочку.