Эгоист

— Милая, посиди пока здесь, папочка возьмёт нам ужин. Дождавшись от дочери кивка, Леви отправляется в сторону одного из шведских столов. Вот этот, накрытый по системе питания для диеты под номером 10 — для людей с заболеваниями сердца — как раз для дочки. Удивительно, как много блюд можно придумать при стольких ограничениях. Пытаясь выбрать то, что понравится дочери, омега делает шаг в сторону и не замечает, как сбоку кто-то приблизился, и из-за этого они вместе столкнулись. — Ой, простите. — Ничего, всё в порядке… Леви? Услышав своё имя болезненно знакомым голосом, Леви с ёкнувшим сердцем понял — этот отдых превратится в кошмар. А подняв глаза и увидев того, кого больше всех желал видеть и одновременно — никогда не знать, окончательно убедился. — Эрвин… — Ты ничуть не изменился, столько времени прошло! Альфа перед ним улыбается тепло и солнечно, словно встретил давнего друга. А, ну да. Аккерман для него действительно лишь давний друг… Бывший коллега. Омега, без памяти влюблённый в него и до сих пор носящий в растрёпанном сердце свою любовь к нему. А прошло ведь уже…сколько? Не меньше десяти лет, как они виделись последний раз! И пятнадцать лет с того момента, когда Леви впервые увидел его, устроившись на работу в приятную небольшую компанию. Он работал в другом отделе, всего лишь секретарём, а Эрвин уже тогда был начальником одного из it-отделов. Высокий, статный, в плечах косая сажень, он был отставным военным, нашедшим свою стезю именно в информационных технологиях и во всём с ними связанным. Невероятно умный мужик, харизматичный и… Одинокий. Молоденький Леви влюбился как кошка в нестандартный ум и, что уж греха таить, привлекательную внешность. Смотрел на Смита и никак не мог понять — почему же он один? Может, зануда? Да нет, очень остроумный и лёгкий на подъём. Может, скряга? Да нет, любит потратиться на всякое не нужное, в основном технику, и потом хвастаться. Может, в постели не очень? Последнее, хоть и хотелось проверить, но так и не вышло. При разнице в возрасте чуть больше десяти лет, Смит видел в Ривае лишь мальчишку. И как бы тот, переступая через собственное смущение и скромность, не пытался его пригласить куда-нибудь прогуляться — даже позвал на конференцию по представлению новых баз данных от Oracle, хотя ничего в этом не понимал, — мужчина всегда находил возможность мягко отказаться. И Леви… Смирился. По крайней мере постарался смириться, хотя и продолжал обращать на него больше внимания, чем на остальных сотрудников, интересоваться разными вещами в современных технологиях. Разными намёками намекая об его особенном к Смиту отношении. Как в последствии выяснилось, умный мужчина заметил эти намёки, правильно их понял, но вместо серьёзного разговора предпочёл по-глупому спрятать голову в песок. К счастью, их должности не позволяли часто пересекаться, а если уж выходило, каждую встречу Леви чувствовал, словно ток проходит через внутренности, медленно убивая. Смотреть на того, кого полюбил так сильно впервые в жизни, — невыносимо. Ещё более невыносимо, что он предпочёл даже не пытаться пробовать сойтись с юным красивым — а Леви всё же считает себя красивым и до сих пор — омегой и просто жить так, словно ничего не происходит. Первая любовь и, как и полагается, несчастливая. В каждом встречном он ищет его, до сих пор ищет, пусть и прошло столько времени. И Эрвин давно уволился, и Леви перевёлся в другую компанию. А в сердце любовь всё живёт. И как бы не стремился он её выкорчевать, как бы не пытался заставить прекратить всё тело замирать при виде высоких блондинов, всё его существо было против. И образ высокого блондина, одного единственного, так и остался в его сознании как сраный эталон. Стыдно признаться, что мужа он выбрал в конце концов именно по этому эталону. Зик тоже высокий голубоглазый блондин, к счастью, хоть бороду отрастил, пусть Леви и был против первое время — зачем, ведь он так похож на него! на негласный идеал… — но потом осознал собственную ущербность и теперь даже находит это очень милым. Жаль только, что в санаторий с дочкой приехал один, без мужа — тот весь в работе. И Леви как чувствовал ведь, что не нужно сюда ехать… Не нужно. — Рад видеть тебя! Какими здесь судьбами? Рад он, блять. Господи, вы только посмотрите, как он на него пялится! Словно воскресшую Матрону Московскую увидел. Зачем он наигрывает эту радость, ведь им обоим понятно — всё это лишь притворство? Лишь дань этикету. Мог бы просто пройти мимо. — У моей дочери небольшие…проблемы со здоровьем. — У тебя дочь? Леви захотелось дать по этой идеальной красивой роже кулаком и накрыть платком, потому что она засияла так ярко, что начала слепить. — Да, дочь, — отвёл взгляд и, поставив на поднос чашку чая, отшагнул к другому углу стола, стараясь держать дистанцию. Это было проще психологически для него самого. — Я очень рад, что ты нашёл своего человека и создал семью. Ему же показалось? Показалось, да? Это облегчение в голосе Смита. Значит, не просто так валенком прикидывался, всё прекрасно он видел и понимал, что Леви не из природной общительности — конечно, нет! — зовёт его на разные мероприятия. Это ведь нормально, отказывать малосимпатичному тебе человеку? Нормально. Но как же собрать осколки собственного Я, когда осознаешь, что твой возлюбленный прекрасно знал о твоей влюблённости, но старательно делал вид, что ничего такого не видит, и ничего между ними и быть не может… Леви показалось, что он слышал звон. Это чувства его разбились в очередной раз. Плохо склеенные, на этот раз рассыпались впрах. — Спасибо. — Я тут с дочками, если хочешь, можем их познакомить… Всё тело опалило жидким азотом, и то заморозило внутренности. В груди и вовсе образовался ледяной камень, сжимающий проклятый всё ещё бьющийся орган. Тот из последних сил дёргается в агонии, выплёскивает горячую, словно лава, кровь. Только она не тает охвативший лёд, нет. Она мёрзнет, и вот уже вся грудь почти не двигается из-за невозможности расправить замороженные альвеолы. Каково это: осознавать, что заядлый холостяк, уже сорокалетний мужчина, никогда не имевший семьи, при более активном поползновении Леви решил скорее найти себе другого омегу? Вернее, решил узаконить с ней отношения и на самом деле уже давно трахал какую-то женщину, и та даже выплюнула на свет трёх девчонок. Ривай чувствовал себя словно опплёванным. Он ведь…узнавал осторожно у его коллег, есть ли кто у Смита. Все в унисон говорили об отсутствии. И он лез к давно занятому альфе, надеялся на что-то. Верил. А в итоге альфа решает сообщить миру об отпрысках только когда старшей из них исполняется 5 лет. И даже друзья — по крайней мере так себя считали несколько коллег на работе — не знали об этом. К чему была тогда скрытность? Слишком эгоистично со стороны Леви думать, что это из-за него Эрвин решил посвятить в свою личную жизнь коллег — он даже не говорил об этом напрямую! — но… Думал. Он настолько его заебал, что альфа решил вот так ссыкливо-радикально от него отбрехаться. Похоже, с какой-то стороны ему всё же нравилось внимание молодого омежика, если он не говорил ему напрямую, что ничего между ними быть не может. Просто повышал своё чсв, игрался с Риваем, давая ему пусть и невербально, но надежду на взаимность, и шёл ебать другую омегу. — Меня дочь ждёт, извини. — Да… Удачи, Леви. Всего семнадцать шагов до стола в отдалении, где сидит Микаса и мотает ножками с высокого стула, с интересом оглядываясь. Всего семнадцать шагов, чтобы успокоиться, нет, хотя бы сделать вид, что он спокоен. Потому что не спокоен. Невозможно здесь быть спокойным. Всего семнадцать шагов, чтобы натянуть улыбку и посмотреть на самую большую ошибку в своей жизни. Микаса не знает, что родилась просто из-за того, что Леви, находясь в состоянии нестояния от того количества выпитого алкоголя, пришёл к Зику, давнему знакомому. А как узнал о беременности, решил, что хуже уже не будет. И Зик не знает, что вместо него омега, которого он называет своим, видит другого альфу. Но тот никогда его не будет. Теперь же они связаны с Йегером общей дочерью и только из-за неё Леви всё ещё с мужем. Которого не любит. И воспитывает дочь, которую не хотел. — Папочка… Всё в порядке? — Конечно, милая. Всё в порядке. Улыбка натянута, словно маска, ведь глаза совершенно пустые. Дети чувствуют неискренность, и даже милая трёхлетка Микаса расстраивается, но больше к папе не лезет. А чуть позже Леви со слезами звонит мужу и просит забрать, не в силах успокоиться самому и успокоить истерящую от этого дочь. Наотдыхались. Хватит. Он не собирается даже срать на одном поле со Смитом, что уж говорить про одно здание. Пусть все говорящие, что нужно радоваться за своих любимых, которые пусть и с другими, но счастливы, идут дружно нахуй с этими любимыми. Леви слишком эгоистичен. И он всё ещё любит его, столько лет назад укравшего его сердце. И так безумно, отчаянно ненавидит. Себя. Потому что несмотря ни на что всё ещё любит.