Заряд на телефоне меньше 15%

Плеер, что совсем недавно проигрывал очередную бессмысленную мелодию о любви, затих, оставляя так и не допетой фразу: "любовь и нож". Джисон хотел бы спросить, знает ли автор этого текста, что такое настоящий удар в самое сердце холодным острием, но все его вопросы в этом мире так и оставались безответными, как и тот, почему он всё ещё здесь, с этим человеком, продолжает искать ответы в неискренной лирике, пока заряд на телефоне вновь не опустится до пятнадцати процентов. Теперь звуки за стеной, которые разрезали отчаянно бьющееся сердце без ножа, слышатся отчётливее, и Джисон уверен, что смог бы криком, что зародился внутри его умирающей души, заглушить любой стон экстаза. Его собственная мелодия агонии и строчка, крутившаяся как заезженная пластинка в голове Хана. "... позаботтесь обо мне", – немного неуверено, но мягко пропевал он – его собственный голос – смешиваясь с когда-то ещё яркими воспоминаниями. И Минхо, его новый добрый хён, позаботился... Позаботился о том, чтобы слишком доверчивый к людям Джисон убивался теперь в серой и холодной комнате о собственной глупости и несчастной влюблённости. Глаза, что раньше блестели от искренней радости и любви, теперь казались стеклянными, хранящими в себе лишь отражение прошлого Джисона. И не было в них больше переливающихся бликов неяркого солнца, от которых младший всё равно забавно щурился, дёргая носиком как самый настоящий хомячок. Лишь тусклое свечение от вновь разрядившегося от долгого использования телефона. Былой блеск потух так же, как и сознание Джисона, отдавая свой последний заряд на болезненные воспоминания. Он бросает взгляд на потемневшую заставку, где его хён улыбается, глядя в покрытую трещинами по неосторожности Хана камеру гаджета. "Позаботься о своём хёне... Сонни..." – всплывал в сознании глубокий голос старшего. И Сонни "заботился" так, как просил его Минхо, млея от ласкового прозвища, усердно работая ртом, засунув собственные опасения, что хёну он нужен лишь для забавы, вместе с рвотным рефлексом куда подальше. Ведь хён заботился о нём, оставляя на тонких, почти детских ножках, глубокие синяки, что своими корнями-капиллярами несли в сердце боль с каждым новым касанием. Он заботился, отдавая начатую им горькую сигарету младшему, отчего тоненькие губы, до этого державшие счастливую улыбку, сжимались в нервной судороге, ведь химический вкус табака был слишком противным и сильным. Он заботился, приглашая в их постель ещё одного человека, что своими заледеневшими и грубыми пальцами водил по его груди, забирая вместе со стонами весь воздух из лёгких. И Джисон не сопротивлялся ничему из этого. Ведь так старший заботился о нём... – Ханни... У Джисона больше нет желания поднимать свою голову на только что сорванный за стенкой до хрипотцы голос, но он уже на рефлексе тянет свою длинную шею в его сторону, оторвав покрасневший нос от заплаканной байки. Слипшиеся после слёз ресницы цепляются друг за друга, мешая в итак почти полной темноте разглядеть лицо его хёна. Будто сама вселенная против того, чтобы Хан в который раз видел растрёпанного и немного взмокшего Минхо и задавался вопросом: "За что?" – Ханни... – звучит так же красиво и бархатно, как и в первый день их знакомства. Только Джисон уже знает, что за приторными интонациями скрывается гниль, прямо как за плитками в ванной этой квартиры. – Тебе совсем не идут слёзы. Ну же, милый, улыбнись для своего хёна. Горячие пальцы касаются его припухших щёк, которые Минхо оттягивает до ноющей боли в области скул, а затем размазывают холодные капли по личику младшего, пока тот уже беззвучно проливает тонкие веточки слёз, медленно угасая изнутри. Наверное, проценты внутри него дошли до единицы, потому что Минхо вдруг улыбнулся и схватил младшего за рукав, заставляя поднять своё обессиленное тело на дрожащие ноги. – Идём со мной, я помогу тебе, Сонни... И Джисон покорно идёт вслед за старшим, что сжимает его тонкое запястье до пульсации в пальцах, прочь из комнаты, оставляя гаснуть во тьме отдавший весь свой последний заряд телефон. Но это не страшно. Ведь Минхо позаботится о нём?..