Земли королевы

Лондон дурно пах столько, сколько Дио себя помнил. Затхлый, загнивший от сырости и тлена воздух, казавшийся застывшим, словно весь город находился под одним большим куполом, был наполнен дерьмом из выгребных ям, солоноватым потом сальных рабочих, прогнившей рыбой, столь популярной здесь, и рвотой каких-то пьяниц. Особо чувствительный нос мог приметить в этом разнообразии плохих ароматов даже гниющее дыхание людей через тонкую кирпичную стену и смрад разлагающихся трупов, однако жизнь в постоянной вони сказывалась на каждом, в том числе и на мальчишке, который вышагивал по ночным узким улочкам грязного родного города. Юноша давно понял, что его нюх затупился, и он просто-напросто перестал замечать, как и все, кто жил здесь, столь тяжёлый запах столицы Великобритании. Кривясь от отвращения, Брандо мог думать лишь о том, что это и к лучшему. И, возможно, ему стоит выколоть себе глаза, чтобы не только не чувствовать вонь, но и не видеть этот убогий, невыносимо старый город, заставленный ветхими, кривыми постройками, которые были покрыты плесенью и нечистотами "многоуважаемых" англичан, испещрённый, словно гноящимися ранами, вечными лужами и покрытый трещинами, будто паутиной, лёгкой шалью опустившейся на великий Лондон. Это пристанище убогих казалось настолько нечистым, что даже во тьме ночи оставалось коричнево-сероватым от пыли и скверны. Дио смотрел на свой район с тем презрением, которое достаётся самым жалким и гнусным существам, приносящим окружающим и самим себе только вред. Из раза в раз он сравнивал столицу с большой и жирной крысой, покрытой язвами и паразитами. Крысой, вот-вот собирающейся испустить дух. Юноша залезал через разбитые окна в чужие крошечные комнаты, словно этот путь был сквозным проходом, и с равнодушием смотрел на пустые, исхудалые лица чумазых женщин и испуганных хрупких детей. Они были такими же немощными и слабыми, как и сам город. Прежде чем с силой толкнуть скрипучую облупленную дверь, ведущую в коридор коммунальной квартиры, Брандо подумал о том, что таким людям, не способным позаботиться о себе должным образом, просто незачем жить. Коридор встретил блондина ещё более тухлым воздухом, провонявшим табаком, дешёвым пойлом и сладковато-гнилым перегаром. Морщась и проходя мимо грязно-жёлтого коврика, на котором, так и не сумев в пьяном бреду открыть дверь своей комнаты, храпел щекой в собственной рвоте тучный мужчина, мальчишка фыркнул и сплюнул прямо на него. Ещё меньше, чем жалкие люди, заслуживают жизни эти отбросы. Сальные, пьяные, яростные. Такие, как ублюдок Дарио. Выход из тесной квартиры через другое окно. Совсем рядом возвышалась хрупкая, скромная и такая же серая, как и всё остальное, церквушка. Те дремучие люди, что жили здесь, всё ещё были крайне религиозными и богобоязненными, однако страх их, как и всегда, заканчивался на простом лебезении перед священнослужителем, таким же грешным в своих поступках, как и все остальные. Брандо не любил церкви, он чувствовал раздражение от упоминания религии, Бога и рая, однако именно в этом месте можно было найти временное укрытие во время побегов. Услышав женские всхлипы и болезненные стоны совсем рядом, юноша скользнул взглядом по силуэтам двух людей, скрытых за тенью храма божьего, и, отметив про себя, что к горлу женщины было приставлено блеснувшее лезвие, продолжил свой путь. Где-то выли и скулили облезлые, озлобленные на мир собаки, подравшиеся за право разорвать такую же лишайную и одичавшую кошку, а за переулком, там, где как раз находился излюбленный местными мужиками кабак, слышались громкие пьяные песни и, казалось, их топот во время плясок сотрясал все близ лежащие дома. Как же всё это осточертело Дио. Он шлёпал стёршимися каблуками по грязи Лондона, прячась от юных, буквально его возраста, проституток с грязными волосами и гнилозубых бандитов, вооружённых начищенными до блеска, словно это было самое ценное в их жизни, ножами, в глубоких тенях зданий, и с бесстрастием смотрел на наглые грабежи на главных улицах, кровавые драки около таверн, жестокие изнасилования у церквей и хладнокровные убийства в чернеющих переулках. И всё, о чем он мог думать, было только то, как он устал от этого города, как он презирал и ненавидел его, как он хотел выбраться отсюда. Впрочем, Брандо терпел долгие двенадцать лет, а значит, он сможет продержаться ещё некоторое время. Сжав в руках пару звонких, жирных от сальных рук продавца бутылок и восточный яд, бережно свёрнутый в листок бумаги, мальчишка толкнул криво стоящую входную дверь своего дома, еще более ужасного, чем вся столица, с личным чудовищем, которое раньше наводило ужас, а сейчас в любой момент могло сдохнуть от рук своего сына. Дио вошёл внутрь.