Ладанка

Он стал для неё светом во тьме... Нет, не так. Он стал для неё звуком в тишине. Спас её от самого страшного врага - от самой себя. Ведь она почти убедила себя, что ей не светит заниматься музыкой. Чтож, в таком ключе можно сказать, что он стал для неё и светом. Он стал для неё воздухом, словно сильными своими руками разогнул обруч, сжимавший её лёгкие и дал ей глотнуть кислорода. Он стал для неё колодцем и, раз всем на Перне всё равно суждено умереть, она бы хотела утонуть в этом колодце его изумительных, глубоких и выразительных глаз, то сверкающих металлом, как чешуя синего дракона, то мягких и обходительных, как морская волна, то нежных, ласкающих как ветер на синем небе. Ведь он стал для неё живительной влагой в пустыне. Он стал для неё вальсом, чарующим и чувственным. Он стал для неё маршем - надёжным, чётким. Он стал для неё полькой - захватывающей, вдохновенной. Его голос стал музыкой для её ушей. Робинтон стал для неё улыбкой среди сотен хмурых лиц, согревающей её даже в ледяном мраке Промежутка, ободряющей её даже в самые тяжкие минуты её судьбы. Он стал её утром, свежим и манящим, восхищающим её своей чистотой, стал для неё вечером, мягким и томным. Стал звездой на небосклоне, знаменующей жизнь. Он стал для неё ветром, освежающим и нежно взъерошивающим её густые волосы. Он стал для неё дождём, смывающим печали, и радугой, улыбающейся ей с неба. Он стал её воздухом. Он стал её мелодией в мире бессвязной какофонии звуков, стал её стихотворением в мире прозы. Он стал её жизнью, стал необходим ей, как всадник дракону, и это стоило признать. Если бы её, Менолли, спросили каким бы он стал цветком, то она не задумываясь назвала бы незабудку. Возможно кто-то назвал бы его розой, но на самом деле это не так. Нет, он был скромен настолько, насколько позволяла ему его должность, но прекрасен в своём величии. Он был добр, справедив и честен. Его стакан всегда был наполовину полон и он смотрел на мир с искренним интересом, не смотря на то, через что он прошёл. Если бы до этих времён дошли великие книги того мира, из которого их предки пришли на Перн, то Менолли сравнила бы его с монсеньором Бьенвеню. Но, к сожалению, она не знала этого персонажа. Он мог поднять руку - и все замолчат, даже сильные мира сего. Он мог кивнув головой заставить кого угодно говорить. Его уважали и к нему прислушивались, и не из страха к мастеру-арфисту, а из любви к нему. И она - да, она тоже любила его. Он знал об этом, но, похоже, не осознавал истинный смысл этой любви. Не видел в этом большего, чем привязанность ученицы к учителю. И он её любил, но она знала, что лишь как одарённую ученицу. Называл своей девочкой... И она хранила в своём сердце это горькое чувство, пронесла память об этой любви по своей жизни, как ладанку. Эта любовь поселилась там так же прочно, как любовь к музыке.