Остался

Ронан не понял, когда и как это произошло. Сразу, в их первую встречу, или постепенно. В один момент он осознал: Адам нравится ему. Причём нравится так, что зубы сводит. Сначала Ронан не особо волновался на этот счёт. Симпатичных парней полно, Адам не был незаменимым. Но потом Ронан узнал его, и… всё стало серьёзнее. Адам целеустремленный. Упорный. Гордый. Сильный, хоть сам так и не считал. И, конечно же, красивый. Ронан чувствовал себя идиотом, пялясь на Адама и отводя взгляд, когда кто-то замечал это, но не мог остановиться. Волосы Адама были мягкими и вкуснопахнущими на вид. Однажды Адам был настолько истощён работой и учёбой, что уснул на заднем сидении «Камаро». На очередном ухабе дороги его голова упала на плечо Ронана и тот не смог отказать себе просто… на секунду провести носом по его макушке. Так что да, гипотеза о мягкости и приятном запахе была подтверждена и превратилась в аксиому (и если Ганси тогда на секунду посмотрел в зеркало заднего вида и улыбнулся, Ронану точно не нужно об этом знать). Глаза Адама были отдельной, запретной темой. Ронан редко смотрел в них, потому что он старался быть незаметным, а разглядывание чужих глаз исключает какую-либо секретность. Однако, когда ему всё же удавалось заглянуть в эти омуты, Ронан вспоминал чистоту голубых озёр, прохладу льда, морской ветер и безоблачное небо. Ресницы у Адама были светлыми, но длинными, в чём Ронан убедился тогда же, в оранжевом нечто, которое Ганси упорно зовёт машиной. Уснув на плече Ронана, Пэрриш позволил тому разглядеть и длину ресниц, и небольшую родинку на носу, и изгиб бледных розовых губ. Всё это стало медленно, но верно превращаться в катастрофу. Когда Ронан понял, что отводить взгляд от Адама стало почти невозможно, он решил, что с этим нужно что-то делать. Тогда Ронан оглянулся вокруг. Сначала никто не мог привлечь его в достаточной мере, как это сделал Адам. Он почти отчаялся, когда наконец заметил. Кавински. И опять Ронан не понял как это произошло. В один момент он будто пригляделся. Заметил оскал, руки, расслаблено водившие по рулю. Кавински почти никогда не сжимал руль сильно, как это делал сам Ронан. Его кисти будто порхали над кожей руля, и Ронану было трудно отвести взгляд. В глазах Кавински пылал огонь, хорошо знакомый Ронану, и это тоже привлекало его. Он знал, что стоит ему посмотреть в зеркало заднего вида, он увидит то же пламя. Их общая игра нравилась Ронану. Кавински был загадкой, которую Линч хотел разгадать здесь и сейчас, не медля (в то время, как Адам был сложной задачей, которую нужно было решать, не торопясь, шаг за шагом). Приснив очки, в точности, как у Кавински, Ронан был действительно взволнован. В тот момент он даже подумал, что, наконец-то, Адам остался позади. Какое ему теперь дело до вдумчивых, всегда грустных бездонных глаз Адама, когда есть безумство и пламя глаз Кавински, их общая игра и тайна? Какое ему дело до Пэрриша и его дерьмового велосипеда, когда есть блистательный белый «Митсубиси» и скорость, скорость, скорость. Желание. Вот как можно было описать то, что Ронан испытывал к Кавински. Он хотел взгляд Кавински на себе, обожал видеть ярость в его глазах, вперемешку с желанием, которое чувствовал и сам. Да, Кавински привлекал Ронана. Однако и Адам тоже. Начав замечать Кавински, он не перестал смотреть на Адама. И это раздражало. Потому что, какого чёрта Пэрриш приковал его к себе, ничего не делая? Почему, смотря на безбашенность Кавински, он вспоминал уравновешенность Адама? Почему постоянно искал взглядом Пэрриша, а когда находил, уже не мог оторваться и смотрел на эти чёртовы волосы, шею, кисти рук? Ронан понял, что по-настоящему привязался к Кавински только когда тот умер. Любви здесь, безусловно, не было, но интерес, волнение и даже какое-то подобие трепета присутствовали. Поэтому, когда Кавински не стало, Ронан был опустошён. Естественно, никому рассказывать об этом он не собирался, но Пэрриш же ебучий гений. Ему не нужны слова, чтобы понять Ронана. Через несколько дней после смерти Кавински Адам спросил, не хочет ли Ронан поговорить. Тогда они на какое-то время остались наедине, и Пэрриш решил поиграть в психолога. Ронан тогда некрасиво огрызнулся, но Адам лишь понимающе улыбнулся и произнёс: «Хорошо. Но если что, я всегда рядом». «Нет, – хотелось заорать Ронану. – Ни черта ты не рядом». Даже несмотря на то, что Адам находился на расстоянии вытянутой руки, он был так далеко, ведь Ронан не имел права прикоснуться к нему. После смерти Кавински появился страх. Дикий ужас потери. Стоило лишь задуматься, что Адам может умереть, быстро и навсегда, как Кавински, Ронан цепенел от страха. Проснувшись после очередного кошмара, в котором он терял Адама, Ронан понял, что всё. Он влюблён. Окончательно и бесповоротно. Но чувствам Ронана суждено быть погребёнными в самых тёмных и дальних уголках его души. Линч не идиот. Он прекрасно понимал, что Адаму когда-то нравилась Блу (а может, и сейчас) и что он до сих пор испытывает ревность, когда видит её и Ганси. В невозможных глазах этого придурка всё было написано, как на бумаге. Ронан решил быть рядом так долго, как только получится. Защищать, как защитил от отца, заботиться, заставлять хоть иногда отдыхать, напоминать поесть, таскать с собой в лес, приносить мазь для рук. Быть другом. Не думать о себе. Кошмары не оставляли, спать стало почти невозможно. Выглядеть Ронан стал, мягко говоря, не очень. Под глазами всё было синее, кожа стала серой и сухой, пальцы рук начали подрагивать. Увидев, что Адам переживает за него, Ронан впервые за долгое время почувствовал какое-то подобие радости, за что сразу же мысленно дал себе затрещину. Адам – самый добрый человек на Земле, конечно, он будет волноваться за друга, как волновался бы за Ганси, за Блу, за Ноя. В очередную плохую ночь, Ронан сел за руль и поехал в Амбары. Остановившись на подъездной дорожке, он заглушил машину и положил голову на руки, ладонями ощущая гладкую кожу руля. Та ночь была хуже остальных. Ронан чувствовал, что ходит по какой-то грани, что его силы на исходе. Он сидел с закрытыми глазами, согнувшись и тяжело дыша, когда услышал хруст гравия. Дерьмовый двигатель издавал такие звуки, будто эта поездка последняя для машины, поэтому Ронан сразу узнал «Хондаёту» Пэрриша. Послышался звук открывающейся двери, затем хлопок, а затем в салон попал свежий воздух. Прохладные руки Адама на голове Ронана казались Линчу сном. Адам мягко поднял голову сновидца и повернул к себе. – Повернись ко мне, – тихо попросил Пэрриш, и Ронан безвольно повиновался. Он сел на сиденье боком, так, чтобы его ноги оказались на улице. Адам, тем временем, подошёл ближе, легко толкнул бедром колено Ронана, а затем вдруг прижал его голову к себе. Нежные поглаживания по голове, плечам и спине наверняка были выдумкой, игрой его подсознания. Такое не могло происходить в реальности. Он рвано вдохнул и осторожно обвил руки вокруг талии Адама и уткнулся лицом ему куда-то в живот. Тот лишь сильнее прижал его к себе. – Давай зайдём в дом и ты попытаешься уснуть? – тихо произнёс Адам, поглаживая бритую голову Ронана очень нежно, едва касаясь, будто боясь, что даже лёгкие прикосновения могут навредить. – Я вынесу одеяла и подушки на улицу и потрясу, чтобы ты не дышал пылью. Уверен, в родном доме тебе будет проще расслабиться и поспать. Что думаешь? Ронан не хотел думать. Он хотел остаться в этом моменте навсегда. Наслаждаться нежными, любимыми руками, дышать Адамом и обнимать его. – Я… можно я останусь с тобой, если ты всё-таки решишь поспать в Амбарах? – сказал Адам, когда молчание затянулось. – В церкви, кажется, что-то реставрируют, и начинают делать это часов с пяти утра. Я не высыпаюсь уже которую ночь. – Да, – ответил Ронан и едва узнал собственный голос, каким глухим и тихим он был. «Пожалуйста, пожалуйста, останься, не бросай меня», – хотелось добавить ему. – Тогда идём? А то я безумно хочу спать. Ронан понимал, что никаких реставрационных работ в церкви нет. Но как же это всё-таки удивительно приятно, когда в мире есть человек, которому не всё равно. Особенно если это Адам Пэрриш. Линч медленно встал. Адам закинул его руку себе на плечи, приобнял и они медленно поплелись к дому. Войдя, Адам усадил Ронана в мягкое зелёное кресло в гостиной и спросил: – Какая твоя комната? Я потрясу одеяла и ляжем. – Вторая дверь слева. «Ляжем, – крутилось в голове Ронана. – Ляжем…» Ронан понял, что задремал, когда услышал голос Адама, доносившийся будто через толщу воды, и почувствовал его прикосновения к плечу. – Давай, Ронан, дойдём до кровати и ты наконец-то поспишь. Ронан лениво разлепил глаза и тут же увидел перед собой лицо Адама. Как же, оказывается, приятно просыпаться и первым делом видеть Пэрриша, его голубые глаза, аккуратный нос с небольшой россыпью веснушек и красиво очерченные губы. Линч кое-как поднялся и они с Адамом доползли до комнаты в тишине, нарушаемой лишь шарканьем ног по деревянному полу. – Снимай обувь и джинсы и ложись, – скомандовал Адам, усадив Линча на край кровати. – Ого, прямо так сразу… – с паузами проговорил Ронан. – А ты ведь казался таким тихоней… – Я рад, что у тебя есть силы шутить. – ответил Адам и присел на корточки. Он принялся развязывать шнурки на потрёпанных кроссовках Ронана с такой уверенностью, будто делал это каждый день. – Какой ты… страстный… – вяло пробормотал Ронан, прилагая усилия, чтобы держать глаза открытыми. Адам тем временем уже стащил с него кроссовки. – Линч, – хмуря брови произнёс Адам. – Давай, я не буду тебя уговаривать. И нянчиться с тобой тоже не собираюсь. «А сейчас ты со мной, конечно, не нянчишься», – подумал Ронан и всё-таки потянулся к ремню. Адам оставил его сидеть на кровати, а сам подошёл к окну и приоткрыл его, а затем аккуратно задёрнул шторы. Когда он обернулся, Ронан лежал на кровати ближе к стене, в одних боксерах и футболке. Адам вытянул из под него одеяло, укрыл его и сел на край кровати. – Останешься? – прошептал Ронан, боясь звуком собственного голоса усилить головную боль. – Конечно, – ответил Адам и нагнулся, чтобы снять ботинки. – Ты сам мне разрешил, теперь не отвертишься. – Вот бы ты с таким же рвением согласился жить с Ганси… – пробормотал Ронан, не отрывая глаз от Адама. – Вот бы ты, наконец, заткнулся и уснул. – Тебе нужно меньше общаться со мной… я плохо на тебя влияю. Адам резво стянул с себя джинсы и лёг лицом к Ронану, укрыв себя частью мягкого, воздушного одеяла. Он случайно задел острой коленкой бедро Ронана и тут же убрал ногу. Тепло от этого касания пустило по телу Линча мурашки. – Прости, – извинился Адам, розовея щеками. – Я не думал, что твоя кровать такая узкая… хочешь, я уйду? – Вот бы ты, наконец, заткнулся и уснул. Последнее, что видел Ронан, прежде чем провалился в сон, была мягкая, словно плюш, улыбка Адама Пэрриша.

***

Впервые за долгое время Ронан Линч проснулся не от кошмаров. Как и всегда, первые минуты после пробуждения, он видел себя как бы со стороны, откуда-то сверху. Он лежал в кровати в своей старой спальне один, спиной к стене, подложив под щёку руку. Простыня рядом с ним была помята, как и вторая подушка, которую обычно он подкладывал под первую или обнимал. Ронан, парящий где-то над кроватью, уже почувствовал огорчение, как вдруг послышался звук открываемой двери и тихие, осторожные шаги. Матрас слегка прогнулся, когда на кровать присел Адам. Он положил на вторую подушку сложенную записку, потому что прекрасно знал о нелюбви Ронана к телефонам, и на секунду замер, смотря на спящего на кровати парня. Когда рука Адама потянулась к его голове, Ронан подумал, что никогда ещё так не ненавидел особенность своего пробуждения. Если бы он был сейчас в своём теле, он бы почувствовал и мягкое прикосновение к своей щеке, и шероховатость ладони Адама, и, возможно, запах крема для рук, который он ему приснил. Легко погладив его щёку, Адам встал с постели и, последний раз окинув комнату взглядом, вышел, прикрыв за собой дверь. Когда Ронан, наконец, вернул себе способность управлять своим телом, он нетерпеливо развернул оставленную ему записку. Чтобы подавить идиотскую улыбку, ему пришлось закусить нижнюю губу до отрезвляющей боли. Положив бумажку на край кровати, он всё-таки позволил себе быть слабым: взял вторую подушку и крепко обнял её, уткнувшись носом в наволочку, пахнувшую совсем как Адам. Первые солнечные лучи, проникающие сквозь шторы, осветили аккуратный почерк Адама Пэрриша.

«Спасибо, что разрешил остаться. И спасибо, что остался сам».