Казалось, у двух парней из БПО настолько мало общего, что их сожительство казалось практически невозможным. Адам был чистоплотен и ответственен, оправдывая своё звание как "старшего". Иона практически полностью был его противоположностью: беспечный и активный, действующий по наитию и следующий своим инстинктам человек, который дополнял эту безумную солянку в лице Мюррея. Именно дополнял. Потому, два практически диаметрально противоположных человека не только являлись напарниками, но и
возлюбленными лучшими друзьями.
Казалось, что всё оставалось неизменным с первого дня. Маршалл привязался к нему, как к последнему человеку на земле, доверяя во всём. Хотя, почему "как"? Он и был его последним человеком, которому он мог доверить все свои переживания и мысли, какими бы глупыми они ни были. Конечно, такое отношение пришло лишь со временем, поэтому только спустя месяцы Адам узнал, что младший страдает от кошмаров, потому истязает себя бессонницей. Чуть позже оказалось, что Иона любит нефильтрованное, а после выяснилось, что он и вовсе боится грозы. И так, кусочек за кусочком, обрывистые факты выстроили полный образ, который не изменялся по прошествии времени.
Однако, большая часть прошлого так и оставалась загадкой. Впрочем, это было взаимно.
Казалось, что это будет длиться вечно, пока законодательство Соединённых Штатов Америки не разлучит их. Ссорятся все и ссорятся по пустякам, поэтому никто из них не придавал значения разногласиям. Когда они спорили, последнее слово оставалось за Адамом, когда они мирились, дольше всего дулся Иона. И каким бы надоедливым шаблоном это не казалось, так было всегда. Да, и никто не был против того, что их насыщенная жизнь из раза в раз разбавляется похожими ситуациями. Мюррею нравилось слышать звонкий хруст чипсов, каждый раз, когда они направлялись на новое дело; ему нравилось то, как младший давится от кашля, сделав неуверенную затяжку из практически истлевшего бычка; ему нравилось, когда Маршалл настаивал на том, чтобы вести машину, ведь старший вновь выпил больше обычного. "Рутина," - скажите вы. - "Классика." - ответит Адам.
Казалось, что это конец.
***
Он повидал слишком много на своем веку, поэтому глубокие голубые глаза казались бездонной и разочарованной ямой. Парень всегда выглядел так, словно происходящее его не касается, а лёгкое движение в его сторону моментально может вызывать раздражение и ещё более хмурое выражение лица. Какое же это огромное заблуждение. Адам поистине безбашенный человек, готовый пойти на любой выгодный риск, утирая нос всем, кто сделал шаг назад. Он мог украсть из-под носа кассира лишнюю пачку сигарет и уйти безнаказанно; он был лучшим водителем из их дуэта не только потому, что за несколько лет работы не угробил ни одну из их машин, но и потому, что уходил практически из любой погони целым и невредимым. Очень лестно было слышать восторженный голос напарника, который в очередной раз поражался способностям Мюррея: "Ты вообще человек? Безбашенный!"
Он всегда был особенным для Маршалла. Той самой родительской фигурой, которая делилась своей любовью и теплом, ругал где уместно и смущённо говорил слова поддержки. Ионе действительно этого не хватало
но он так и не признался в этом, никогда нельзя быть до конца честным. Адам не разделял любовь к подобным взаимоотношениям, однако он никогда не возражал и не отталкивал. Лишь изредка он грозился, что это последний раз, когда он вытягивает младшего из дерьма, который тот сам и устроил. А он всё был не последним и не последним, что не могло не радовать смуглого парня.
У него был тот, кто им дорожил.
Адам упрямый. Он не любил бросать дело на полпути, потому всегда шёл вперёд, несмотря на преграды. Казалось, что русый преследовал какую-то свою сумеречную цель, о которой никому и никогда не рассказывал, поэтому бросался прямиком в полчище сверхъестественного. Когда казалось, что вот-вот он приблизится хотя бы к ничтожной крупице правды, Мюррей отбрасывал в сторону инстинкты и логику, идя нарожон. В такие моменты казалось, что он поистине безумен. Маршалл всегда считал его намного опаснее, чем он есть на самом деле, но не отступал.
Он знал, что такому человеку нужен "ингибитор", который отвлечёт его на время. Наверное поэтому он совершал столько глупых и раздражающих вещей.
***
Он снова смотрит в потолок, выдыхая застоявшийся воздух. Ощущался остаточный аромат табачного дыма, а на свету танцевали еле уловимые пылинки. Какое странное чувство. Ему было будто бы всё равно. Всё равно на то, что шторки занавешены неровно, что возле его постели скопилось небольшое количество банок из-под дешёвого пива, что уборку дома не проводили уже полтора месяца. Почему-то было наплевать даже на то, что истлевший бычок лежал прямо на кровати, осыпаясь пеплом.
Кажется, он снова окунулся в свои мысли, ведя долгий диалог с самим собой. Голубоглазый вздыхает, обречённо, уставше, словно ему задали трудный или неудобный вопрос. Не хотелось толком ничего: ни подняться с постели, чтобы взять себе ещё баночку, ни спать, ни есть, лишь думать. И вести диалог в своей голове. Вести его с кем-то, кто его конечно же понимает, подхватывает на лету его мысли, унося в ещё более продолжительные дискуссии.
Кажется, завтра снова придется вставать и ехать куда-то за город. Всё-таки, ему нужно вновь посмотреть на него. Хотя бы на гребаную фотографию, лишь бы немного успокоить собственные нервы. Адам не знает какими средствами и силами он будет это делать, не знает есть ли вообще бензин в машине, не упадёт ли он на пол пути от бессилия. Он не хочет об этом задумываться. Парень получил ответы практически на всё, что ему требовалось прежде, поэтому сейчас на мысли не оставалось сил. Нельзя сказать, что он разочарован,но такую правду очень сложно принять.
Особенно, если она была добыта такой ценой.
Кажется, он слишком сильно скучает. Скучает настолько, что находит в себе силы подняться с постели.
***
– Иногда мне кажется, что я тебя просто придумал. Знаешь, как дети от скуки придумывают себе друзей, с которыми всегда весело. Такие "друзья" часто уподобляются своим фантазёрам в характере, потому что ребёнок не будет слишком сильно заморачиваться над его особенностями внутреннего мира. - парень с надеждой смотрит в глубокие карие глаза, ожидая хоть какого-то ответа. – Глупость, скажи ведь? У нас слишком много противоположностей, а точки соприкосновения можно по пальцам пересчитать.
Он неловко усмехается, стараясь хоть как-нибудь разрядить обстановку. Собеседник по прежнему молчал.
– Но.. эти точки очень важные. Мы с тобой не верим в чудеса. Правда, причины у нас разные, но ничего не противоречит, так? Мы не верим в судьбу и не задумываемся над мечтой всей жизни, потому что нам этого не нужно. Жить настоящим в разы лучше, а загадывать что-то наперед, - он в надеждой рассматривает смуглую кожу, всё стараясь не сбиться с темпа своего повествования. – "Теряется интерес, если идёшь по плану." - так ты когда-то сказал? Да, действительно теряется...
Сердце охватывает тревога, печаль обволакивает со всех сторон, заставляя прочувствовать все её колкие шипы на своей коже. Он не хочет просто так сдаваться, он обязан.. он должен хотя бы получить прощение. За сказанные прежде слова, за обиды и злостные мысли, обращённые к нему.
Он не знал. Он не хотел.
– Знаешь, может было бы лучше, если бы мы поменялись тогда местами? Да, а ещё чтобы мир не изменился от этого... Ты бы был снова счастлив, полон сил и безбашенных идей, как прежде. Просто меня охватывают сомнения, правильно ли то, что происходит сейчас. Правильно ли то, что ты так и не ответил мне ничего? Правильно ли то, что я будто вижу тебя в толпе людей? Представь, замечаю взглядом твои черты и ты тут же исчезаешь, словно тебя никогда там не было. Звучит как бред, я понимаю. - рука, лишившись перчатки, с дрожью тянется к собеседнику. Пальцы еле касаются груди, проводя по рубашке вниз. – Я так хочу почувствовать себя живым. Как когда мы впервые поехали вместе на вызов. Я хочу снова услышать как ты от страха начинаешь шутить в разы больше, а после только сильнее пугаешься собственных шагов.
Так больно. Шипы давно пробили кожу и стремились со всех сторон в самое нутро, в грудь, где всё ещё билось блядское сердце. Никчёмное и раздражающее одним только стуком. От молчания ли, или от болезненных ощущений внутри, у Мюррея навернулись слезы. О, как же жалко он выглядит. Он не пытается это скрыть, он банально не может держаться, потому чуть ли не хватает собеседника за воротник, отчаянно пытаясь растормошить, привести в чувства.
– Я не хочу тебя оставлять! Я.. я сука будто в ёбанном аду, застрял в этом ублюдском дне! И снова, день за днём, я теряю тебя! Понимаешь, блять? Я не хочу отпускать.. давай! Оттолкни меня, назови дегенератом! Хоть что-нибудь!
Адама с силой оттаскивают от гроба, умоляя успокоиться и прийти в себя. Тело, приподнятое им, уложили по-новой, убирая заломы на одежде, поправляя жёсткие окрашенные волосы и закрывая глубокие карие глаза, символизируя долгий и прекрасный сон.
***
Парень садится напротив надгробия, чуть задумчиво рассматривая немые черты посмертной фотографии. Там, Маршалл смеётся, звонко смеётся, чуть щурясь от накативших чувств. Голубоглазый мягко проводит по надписи тыльной стороной ладони, будто сметая пыль.
Кажется, что он застрял в том дне, когда его не стало.
Кажется, что так было всегда.
Кажется, что лучше бы поменялись те местами,
Но не менялось всё, что вокруг них.
