Ты — мой, а я — твой

Всё происходит за считанные секунды: Полина порывисто подходит к нему, обрушивая на Рому бурный водопад терпкого ежевичного запаха, и целует. Прямо в губы. Мир Ромы трещит по швам, голова гудит от удивления — мозгам тесно в черепной коробке. Всего секунду назад он пытался понять, что она имела в виду, когда сказала: «Я всегда любила только тебя», а теперь... Он слышит шорох за своей спиной и резко оборачивается, буквально отпрыгивая от Полины. Горло сдавливает чувство страха. Малознакомое, от того более неприятное и едкое, чем всё, что он испытывал до этого момента. Бяша смотрит на них завороженно, как за кинокартиной, а потом резко пятится, словно воздух в школьном тупичке пропитан ядом. Боль и презрение явно читаются на его лице. Нет, нет, только не это! Рома прекрасно знает, как произошедшее выглядит со стороны. Он и Полина, наедине, в укромном уголке... целуются. Даже думать противно, а уж наблюдать со стороны — подавно. Омерзение горчит на губах, хочется прополоскать рот. Чуть позже, потому что сейчас всё, что ему нужно — объясниться, но Рома не представляет, с чего начать, какие подобрать слова, а Бяша старается покинуть тупичок так быстро, будто от этого зависит его жизнь. – Бяша! Рома делает шаг в его сторону, тянет руку, чтобы схватить Бяшу за локоть, но он ускользает буквально в миллиметре от его прикосновения, как мяч от вратаря. Краем глаза Пятифан замечает торжествующее лицо Полины. Ухмылка по-звериному заостряет её черты лица. Осознание прошибает электрическим разрядом, злость бурлит в крови закипающим бульоном. Вот дрянь. – Ты всё знала, – задыхаясь, говорит Рома, вперив в девушку злобный взгляд. – Ты ведь знала и поэтому позвала меня сюда. Полина даже не пытается скрыть улыбку. Её глаза сияют, и в этот момент она может показаться красивой лишь тому, кто не знает причину этой лицемерной улыбки. Рома видел не раз, как глаза Полины расширялись от восторга, когда мелкая собачонка падала в канаву от легкого пинка или на обочине лежало тело собаки покрупнее. Люди в глазах Полины ничем не лучше собак, и любовь она дарит неохотно, словно делает большое одолжение. Кому, как не Роме, знать об этом. – О чем ты? – тем не менее, интересуется Полина и, наконец, трудится округлить глаза в деланном удивлении. Её голос сочится сладким ядом, ладони сцепляются в замок, и она красиво склоняет голову, будто искренне задета его предположением. – Ромочка, я, правда... – Тебе самой, блядь, не надоело? – обрывает Рома, багровея от злости. Полина моментально замолкает, глядя на Пятифанова с легким испугом. Его кулаки сжимаются, но школьный хулиган лишь тяжело выдыхает. – Я сейчас не ударил тебя, лишь потому что когда-то ты мне была небезразлична. Но в следующий раз — берегись. И если ты хоть кому-то скажешь о том, что знаешь, я не поленюсь и... Если он продолжит, то не сдержится и сделает что-то, о чем придется пожалеть. Своему гневу Рома не хозяин, поэтому он лишь проводит пальцем по горлу. Глаза Полины расширяются от ужаса. Усмирить кипящую внутри злобу слишком тяжело. Полина хоть и редкая тварь, но всё-таки подруга детства, и с этим нельзя не считаться. Стараясь сфокусироваться на самом главном, Рома устремляется по коридору, чтобы догнать Бяшу, а его и след простыл. Ни в коридоре, ни в классе — даже вещи забрал. Значит, всё настолько плохо, что Бяша решил забить на последние уроки. Рома не может представить, как ему сейчас обидно и больно, ведь для Бяши всё однозначно — Пятифан спутался с Полиной за его спиной. Интересно, как она узнала про их отношения? Они всегда очень осторожны, лишний раз даже не прикасаются друг к другу в школе и на улице, чтобы у людей и мысли такой не возникло. А уж если заходят разговоры про пидоров, Рома и вовсе взрывается. Это получается само собой. Как его можно в чем-то заподозрить? Впрочем, Полина всегда была наблюдательной. И не в меру любопытной, пусть и тщательно это маскировала. Пятифан надеется, что ей хватит ума держать рот на замке, но сейчас беспокоиться о возможном разоблачении не получается: его больше волнует Бяша. Ничего больше не остается, кроме как подхватить свой рюкзак и вылезти через окно. Рома знает, что слетит с катушек, если не поговорит с Бяшей прямо сейчас. Ему уже хреново, хотя прошли какие-то жалкие три минуты, если ждать до конца занятий, станет только хуже. Рома быстро пересекает школьный двор, стараясь не привлекать ненужное внимание, окидывает взглядом открывшееся ему пространство: Бяша — маленькая черная точка — устремляется к лесу. Он всегда прячется в чаще, когда ему нужно подумать. От быстрого бега саднит в горле, — дышать-то нужно через нос — пульс неприятно стучит в ушах, он мокрый от пота, рюкзак больно бьет по пояснице. Не мешает его подрегулировать, чтобы стало удобнее, но всё это меркнет. Эта ерунда не стоит его внимания. Рома не знает, что это за чувство, когда дыхание никак не хочет выровняться, а сердце сжимается и словно падает, не желая качать кровь дальше. Лучше бы его избили у всех на глазах. С такими ситуациями Рома умеет справляться. Но такое случается впервые. Он находит Бяшу в подлеске, где они часто проводят время весной, когда идти особо некуда, и хочется просто курить и базарить за жизнь. Бурят нервно ходит из стороны в сторону, с яростью пинает грибы, болезненно морщится. За гримасой боли предательства Рома всё ещё отчетливо видит отвращение вкупе с брезгливостью. Наверное, измена с девушкой, с Полиной, в глазах Бяши более отвратительна, чем просто измена. – Это всё фуфло ебаное, – прочистив горло, говорит Рома и швыряет рюкзак на землю. – Бяш, я тебе, блять, от сердца отвечаю. Оправдываться так неприятно. Рома не может произнести это вслух, но хочется схватить Бяшу за шкирку и спросить: «Неужели ты думаешь, что я хотел бы поцеловать девушку? Человека, который не парень. Который не ты». Пару месяцев назад Рома убил бы любого, бросившего в его сторону хотя бы тень подозрения в пидорстве. А теперь ему мерзко и неприятно, что Бяша подозревает его в обратном. Господи, да он ему буквально жопу подставил. Как после такого можно... – А по-моему, это вовсе не фуфло, – недоверчиво отвечает Бяша. У него на лице всё написано. Расскажи кто другой о случившемся — не поверил бы. Но он видел своими глазами, а это совсем другое. Рома впивается ногтями в ладонь, напоминая себе о том, что нужно дышать и сдерживать свой гнев. – Ты что, не догоняешь, что она всё подстроила? – спрашивает Рома, бестолково топчась на месте. Сухие ветки беспомощно хрустят под ногами. – Позвала меня, якобы побазарить, загнала какую-то хуйню про чувства, присосалась... – И ты при этом нихуя не сопротивлялся, – злобно фыркает Бяша. От его насмешки вдвойне неприятно. – Жаль, что я не вовремя Вас стопарнул, потому что ты ахуеть как наслаждался процессом. Обычно Роме смешно, потому что Бяша произносит «процесс» как «профефс», но сейчас смеяться не хочется. Они такие разные. Иногда Бяша смеется, когда мать орет на него, и тогда он получает от неё таких пиздюлей, какие редко отхватишь на улице. Рома этого понять не может. Когда кто-то близкий злится на него, ему не до смеха. – Да я, бля, даже не успел опомниться! – кричит Рома с искренним возмущением. В груди бушует ураган, и хочется обрушить его на Бяшу, потому что это невыносимо, и его недоверие будто сжигает кожу. – Как я мог знать, что эта хуйня случится? Я что, блядский экстрасенс? Я бы посмотрел на тебя в такой ситуации! Ещё не известно, что бы ты сделал! – Уж явно не сосался бы с девушкой, – с отвращением выплевывает Бяша. Его язык знакомо ощупывает щель между зубами, как бывает всегда, когда он злится или нервничает. – Ты даже не пытался её оттолкнуть! Вот мудак. Да он будто не слышит, о чем Рома ему толкует! Что значит, не пытался? Может, Рома и попытался бы, сообрази он, что происходит. Как будто, каждый день на него вешаются девчонки! И, главное, чья бы корова мычала. – Пошёл ты нахуй, – взрывается Пятифан, гневно сверля Бяшу взглядом. – Ты вообще не имеешь права меня ревновать. У меня это первый косяк, и то он случился не по моей вине! А ты мало того, что всё время пялишься на других парней, так ещё и прикасаешься к ним... Закончить мысль не удается, потому что Бяша делает шаг навстречу, хватает Рому за олимпийку, притягивает к себе, порывисто целует в губы. Облегчение не накатывает, поцелуй слишком яростный, они словно борются языками, доводя друг друга до исступления. Между ними трещит пламя. Рому трясет — Бяшу тоже. – Ты на вкус, как эта сука, – бросает Бяша, разжимая пальцы, и вытирает рот тыльной стороной ладони. Глаза Ромы застилает бешенство, сужающее зрение до одной точки, из ноздрей разве что пар не валит. Ничего хуже этот говнюк сказать не мог. Возмущение щелкает Пятифана по затылку бичом, и так больно, так ломает, что хочется рычать. – Ничего, я знаю, где ты вкуснее всего, – хрипло отвечает он, с силой толкая Бяшу к дереву. Бяша не успевает опомниться, как Рома оказывается перед ним на коленях, быстрым движением расстегивает ремень, оттягивает трусы за резинку, надевается ртом на его член. Злоба смешивается с возбуждением. Он, действительно, пытается поддеть Бяшу или ему так сильно хочется взять на клык? Рома не думает. Просто сосет, почти стукаясь носом о Бяшин пах, и чувствует, как возбуждается сам. Бяша не направляет его голову, как это бывает обычно, не помогает. Просто прижимается к дереву затылком и жмурит глаза, пока Пятифан не начинает кашлять. Можно и сплюнуть, нужно сплюнуть, но он упрямо глотает и поднимается, с вызовом глядя на Бяшу. Бурят поспешно натягивает штаны дрожащими руками, щелкает пряжкой ремня. На его коже испарина, глаза не фокусируются. Рома пользуется ситуацией и сам впивается в Бяшу губами. Они снова толкаются языками, будто пытаются поиметь друг друга в рот, и совсем не обязательно держать Бяшу за шею, но Рома давит на него пальцами. Ни быстрый бег, ни драка не могут заставить Рому задыхаться сильнее. – Так мой рот тебе нравится больше? – спрашивает Рома и усмехается, ловя Бяшин затуманенный взгляд. Видя, как бурят облизывает губы, Пятифан демонстративно хмыкает. – Кто бы сомневался. Он разворачивается, подхватывает рюкзак с земли и вдруг чувствует, как Бяша неожиданно сильно хватает его за локоть. Рома застывает — он может вырваться в любую секунду и даже двинуть по лицу, но просто не может поверить, что Бяша на самом деле вознамерился его остановить. – Я тебя не отпускал, нахуй, – скрипит Бяша, злобно щурясь. – О, так ты решил, наконец, показать, кто мужик в отношениях, – с издевкой тянет Рома, рассматривая костяшки побелевших пальцев, сомкнутых на его руке. Ухмылка растягивает губы ещё шире. – Ну-ну, пизди себе и дальше. Ты даже руку не можешь мне заломать. – Нахуй мне это надо? С тебя молофья литрами течет, когда я мимо прохожу, – отвечает Бяша с той же ядовитой интонацией. Рома недоверчиво хмурится, сжимая пальцы в кулак, но всё ещё не отдергивает руку, рассматривая насмешливое лицо. – Что, уже успел кончить, пока хер мой сосал? От обиды хочется разбить Бяше лицо. Рома в жизни не мог представить, что Бяшин гнев когда-нибудь будет направлен в его сторону. Лицо жгут стыд и ярость. – По крайней мере, я не еблан, которому реально вкус кончи нравится, – бросает Рома. – Я хотя бы могу в этом признаться, ссыкло трусливое, – незамедлительно фыркает Бяша. Глаза-щелочки смотрят надменно и зло. – Уж прости, что мне нравится ебаться и делаю я это на порядок лучше, чем ты. Рома сам не замечает, как выдергивает свою руку. Дышать тяжело — говорить ещё тяжелее. Проще ударить, и Пятифан уже вскидывает руку, но вместо того, чтобы врезать Бяше по лицу, со всей силы бьет по ближайшей сосне. Под его ударом трескается застарелая кора. – Вот и трахайся с тем, кто получше, – кричит Рома, не замечая, как пульсирует кулак. Кожа на костяшках содрана, но ему до такой степени плевать, что он даже не смотрит на свою покрасневшую руку. – Удачи в поисках. От гнева Рому перетряхивает — по ощущениям земля трясется под ногами. Но это всего лишь его тело, никак не может найти равновесие. Он несется к опушке, словно поезд, позади него тяжело висит тишина. Может, щебечут какие-то птицы, но Рома этого не слышит, потому что хочет поймать слухом совершенно другой звук. Но Бяша не следует за ним, не кричит ему вслед. Всё кончено. Это ужасно. И очень больно. Сил злиться на Полину нет совершенно — давно понятно, какая у неё сущность, она не скрыта от глаз внимательного наблюдателя. За невинным личиком прячется настоящая хищница. Рома и сам не ангел, но сейчас он совсем не хочет думать, что подтолкнуло Морозову так его подставить. Больше его злит упрямый баран — Бяша. Бяша, который его не любит. Это слишком очевидно. Иначе почему всё просралось в одночасье? И отношения, и многолетняя дружба. Они часто ругались последними словами, часто дрались до первой крови, часто обижались друг на друга, но всегда без налета злобы, без желания по-настоящему унизить друг друга. На сей раз всё было по-другому: они говорили, действительно, причиняющие боль вещи. Может, Бяше никогда и не нравилось с ним спать и в тайне он давно мечтал избавиться от него? Кто его разберет... Пиздеть Бяша научился раньше, чем ходить. Это Роме сложно сказать: «я люблю тебя», потому что даже если он так чувствует, то никому такое не говорит, даже матери, а для Бяши это такое же вранье, как и всё, что он пиздит, когда хочет развлечься. Или любовь вдруг прошла, потому что Рома никуда не годится и любить его совсем не за что? И то, что Рома в себе так ценит, Бяше кажется абсолютно неважным? Какая разница, какой у тебя жим лежа, если ты хреново работаешь ртом? Обида и гнев ведут Рому к знакомому дому, где продают самогон из-под полы. На бутылку с мутной жижей уходят все деньги, что у него есть, но сейчас Пятифан хочет лишь залить печаль обжигающей алкогольной горечью. Первый раз, когда он бухает без Бяши и из-за Бяши. Очевидно, не последний, потому что боль не отступает. Чем больше Рома пьет, тем острее её чувствует. До поздней ночи Рома наворачивает круги по поселку, постепенно опустошая бутылку. Ему становится хуже и хуже, перед глазами всё плывёт. Может, ещё можно помириться? Рома не настолько ссыкло и не настолько безнадежен. Он пиздец как любит Бяшу, поэтому ему не похуй, как бурят себя чувствует из-за всего дерьма, что Рома наговорил. Из-за того отвратного зрелища, что он увидел. Свет в окнах не горит, значит, Бяша тоже не дома. Наверняка проводит время не один — Рома ему больше не помеха, можно трахаться, с кем угодно. Устроил ему блядскую сцену ревности, обвинил хрен пойми в чем, а сам и полдня не горевал. Ярость слепит, или Рома уже нихрена не видит из-за выпитого. Он возвращается домой нетвердым шагом, спотыкается на крыльце, ругается с матерью, стараясь не показать, что он пьян, валится на постель прямо в одежде и засыпает, уткнувшись носом в подушку. Ему ничего не снится. Первое, что он чувствует утром — его голова раздулась, словно воздушный шар. Она гудит, страшно, и каждый звук напоминает Роме пароходную сирену. В школу совсем не хочется, но и слоняться одному по поселку никакой радости, поэтому Пятифанов тащит из аптечки анальгин и долго сидит в кухне, сверля взглядом окно. Горло неприятно сушит, каждый глоток воды камнем падает в желудок. По пути в школу Рому грызет чувство одиночества. Раньше у него всегда был Бяша, с ним он мог поделиться всем, что его волновало, беспокоило или злило, будь то родительские заморочки или девчонка, не отвечающая взаимностью. Что бы ни происходило, Бяша всегда подбадривал его или смешил, вписывался, если было нужно. А вчера сказал, что он хуевый и ебстись с ним неприятно. И с кем таким поделишься? Как Антон и Семён относятся к пидорам — известно, можно даже не заикаться, иначе проблем потом не оберешься. Очень кстати Полина в курсе всех дел, но Рома чувствует, что будет большой ошибкой выворачивать перед ней душу и рассказывать о том, чего она не знает. Может статься, Морозова уже готовит подлянку, и давать ей больше козырей в рукав — очень глупо. Большая часть людей в школе Пятифана терпеть не могут — боятся и трепещут перед его авторитетом. Рома знает, что нравится многим девчонкам, но их симпатия быстро испарится, если он расскажет о своих отношения с Бяшей. Придется справляться одному. Рома собирает в кулак всю свою решимость, расправляет плечи, невозмутимо заходит в класс и сразу натыкается взглядом на Бяшу. Тот смеется с их одноклассником Петькой, хлопает его по плечу и увлеченно о чем-то рассказывает. Явно не бухал вчера, не тосковал до глубокой ночи, не искал повода прийти и помириться. Совершенно не горевал. Рома ненавидит себя за мысль немедленно пристать к какой-нибудь девчонке и заставить её глупо хихикать. Подошла бы Полина, да только Пятифан видеть её не хочет. Она сидит за своей партой, уткнувшись в тетрадку, и стыдится даже взглянуть в его сторону. Вот и хорошо, одной проблемой меньше. Оглянувшись по сторонам, Рома подходит к Кате, игриво толкает её в плечо, улыбается. – А сядем вместе, Катька? – спрашивает он громче, чем следует. Катя отрывается от яркого девчачьего журнала и рассматривает его с ног до головы, точно впервые видит. Он ей совершенно неинтересен, поэтому Рома чувствует себя так спокойно рядом с ней. Раньше он этого не понимал. – Списать не дам, – серьезно говорит Катя. – Больно надо, – жмет плечами Рома, облокачиваясь на её парту. – Не сильно это скажется на моих оценках. Просто хочу посидеть с красоткой. Катя смотрит на него взглядом: «Я вижу тебя насквозь, но так и быть, я сегодня добрая» и мимолетно кивает. Следует отдать ей должное, глаза Смирнова не закатывает, хотя по её лицу видно, что очень хочет. – Ладно, Пятифан. Садись, – отвечает она и носком отодвигает стул, чтобы Рома мог сесть рядом с ней. Самое важное сейчас — не смотреть на Бяшу. Не поворачивать голову даже на миллиметр, иначе буряту сразу станет ясно, что Пятифан вовсе не такой невозмутимый, каким хочет казаться. Это слишком сложно, поэтому Рома заводит беседу с Катей, чтобы отвлечься. Откровенно, бессовестно флиртует. Смирнова не знает, перед кем разыгрывается этот спектакль, но охотно поддерживает игру, рассматривая Рому из-за страничек своего журнала. Причинять боль людям — для неё развлечение, и при этом совершенно не важно, кто от этого пострадает. Но по крайней мере, Катя не притворяется, как Полина. Находиться в одном классе с Бяшей, но при этом не сталкиваться, не разговаривать — очень сложно. Одноклассники не знают, как себя с ними вести. Большая часть из них крутится вокруг Ромы, их неискренняя преданность читается на лицах, они заглядывают в его глаза и чего-то ждут. Куда веселее им с Бяшей — он продолжает шутить и травить байки, словно ничего не случилось, хохочет громче, чем обычно. В отличие от Ромы, плохо скрывающего свою злость, Бяша по-прежнему приятный в общении. Не удивительно, что стоит Пятифану отвернуться, как одноклассники спешат перекинуться словечком с его бывшим лучшим другом. Что за кошка между ними пробежала — никто не знает, но ребята догадываются, что случилось что-то серьезное, раз от Ромы отвернулась его верная шестерка или же он сам прогнал Бяшу. Этот вариант кажется одноклассникам более вероятным. Кому придет в голову сбежать от Пятифана? Он всегда догонит, и тогда мало не покажется. Тем удивительней, что Рома его вовсе не прибил. Пятифан осознает, что ему нужно учинить Бяше какую-нибудь расправу, чтобы в школе не сомневались в его авторитете — если не приструнить бывшего лучшего друга, ребята могут решить, что его можно просто так кинуть. Но у Ромы рука не поднимается. Ему не хочется даже смотреть в Бяшину сторону, потому что дыхание перехватывает. Чем дальше они друг от друга, тем сильнее Рома скучает. По прикосновениям, поцелуям, по тому, как Бяша вжимал его в простыни и вытягивал из его горла стоны и хрипы. Рома не может перестать об этом думать, натирает мозоли на ладонях по вечерам, и этого всё равно мало. Бяше хорошо — можно всунуть в любую дырку, даже в девчачью, разницы нет. Просто закрой глаза и представь, что это парень. Тем более, Бяша хорошо различает, кому можно положить руку на колено, кому нельзя. А Роме нужен член, и не просто член — Бяшин член, а это никак не восполнить. Он не может пихнуть в себя пальцы так глубоко, как это сделал бы Бяша. От неудовлетворенности сводит зубы. Ночами Рома смотрит в потолок, мучительно зарывается носом в подушку. Бяша не всегда оставался у него с ночевками, но хорошо выматывал за день. Нет, дело не только в этом. Рома никак не может смириться с мыслью, что Бяше на него плевать. Как можно целовать в шею, дышать запахом волос и шепелявить в ухо «никогда не хочу тебя отпускать», чтобы потом послать и съебаться. Нет, это Рома послал и съебался, но ощущалось по-другому. Он поворачивается на бок, беспомощно жмурится, разгоняя удовольствие под ладонью. Кисть руки ощутимо ноет — Рома никогда не дрочил так много и так долго, даже до того, как они начали встречаться. Были другие дела, другие мысли. Теперь у него в груди дыра, засасывающая всё внутрь, как прожорливый монстр, и, похоже, её не заполнить дрочкой. Вообще ничем. – Люблю тебя, – еле слышно скрипит он, трогая себя, и почти выкручивает кисть, потому что не может сделать себе также хорошо, как было с лучшим другом. – Так люблю тебя, Бяша. Ему и в голову не приходило говорить это, пока они ебались. В те моменты он вообще не думал, просто чувствовал Бяшу всем своим телом, и этого было достаточно, чтобы сердце заходилось от счастья. Так продолжается всю неделю — Рому кроет от боли и злости, и чем дальше, тем хуже. Он почти заставляет себя заниматься рутиной, чтобы не потерять авторитет, деньги и остатки самоуважения, но получается из рук вон плохо, хотя Пятифан взбешен, как никогда. Теперь он набрасывается без предупреждения, сразу бьет ногами, чтобы не тратить время, но лохи как-то неуловимо чувствуют, что Пятифан выведен из равновесия, потому что начинают борзеть. – Почему это я что-то должен тебе отдавать? Я ничего не брал, – совсем забывается один говнюк. У Ромы скулы сводит. Так всегда и бывает — дашь слабину, и любая шваль будет вякать слово поперек. Не успеешь моргнуть, как окажешься среди таких же лохов. Ничего хуже просто не может быть. Кому-то, конечно, на роду написано прогибаться, но падать, когда успел подняться, унизительнее всего. Нет, таких надо хорошо учить, иначе потом каждый решит, что с его мнением можно не считаться. И всё из-за Бяши! Разбей он ему тогда нос, эти ссыкуны решили бы, что бурят достаточно наказан. А теперь каждый думает, что можно вот так просто перестать быть правой рукой Ромы, и ничего за это не будет. В куда более унизительном положении Рома оказался бы, узнай они правду. Что Рома мало того, что гомик, так ещё и умудрился просрать единственные отношения, какие у него были в жизни, с человеком, которого он по-настоящему любил. От этой мысли начинает колдоебить втрое сильнее. – Хоронить тебя будут в закрытом гробу, не обессудь, – выносит приговор он, прохрустывая костяшками правой, а потом и левой руки. Обычно этого хватает, чтобы несчастный говнюк уже падал в ноги, просил об отсрочке и извинялся. Но на сей раз, пиздюк нахально смотрит в лицо Ромы и не пытается загладить косяк. – Посмотрим. – Ты че, бля, забыл, с кем разговариваешь, нахуй? – шепеляво спрашивает знакомый голос. Рома оборачивается раньше, чем несчастный пиздюк успевает среагировать. К ним подходит Бяша, такой же, как и всегда — открыто предвкушающий насилие. Усилием воли Рома не тянется к нему носом, так хочется, чтобы в легких осел запах сигарет и дегтярного мыла. Бяша на него не смотрит — глаза жадно рассматривают добычу. Ждёт, пока Рома начнет, чтобы добавить сверху. Вдвоем они работают, как отлаженный механизм. Малолетний ссыкун отчетливо помнит, как уже получал от них пиздюлей у спортзала. – Но Вы же... – мнется парень, глядя то на Рому, то на Бяшу. Похоже, кто-то надоумил его проверить, как далеко можно зайти, и только теперь пиздюк понял, насколько это плохая затея. – Лёшка сказал, что ты же больше не... Рома делает мысленную пометку избить всех парней в школе, которых называют «Лёшка», до следующих выходных. – Я его верный пес, – спокойно говорит Бяша, невозмутимо кивнув в сторону Пятифана. Его слова жжением отдаются у Ромы в горле, точно он паровозом скурил полпачки. – Могу гулять, где хочу, но когда Ромка свистнет, обязательно появлюсь. И буду держать тебя, пока Рома будет пиздить. Обливающийся потом пиздюк принимает самое верное решение в своей жизни — молча выворачивает карманы и отдает всё, что есть, вместе с мятой пачкой сигарет и пуговицей. Он не может посмотреть Роме в глаза — трясется от страха. Даже руки у него дрожат, так что мелочь едва не сыплется на пол. – Этого мало, – сурово говорит Ромка, пересчитывая деньги, и с силой ударяет пацана в печень, так что он отлетает к стене. Взгляд у него затравленный, и Пятифан с удовлетворением ухмыляется. – Завтра принесешь остальное или сам знаешь, что будет. Пацан спешит ретироваться, пока цел, на ходу прикидывая, где взять ещё деньги. Наверняка клянет пресловутого Лёшку про себя, что он так его подставил. Отделался он относительно легко — Пятифан мог и на пол его повалить, чтобы начать бить ногами. Бяша бы подначивал, так что это могло закончиться сотрясом. – Нахуй мне не упала твоя помощь, – говорит Рома, с деланным интересом рассматривая свою добычу. Внутри шальная мысль поделиться, раз уж Бяша помог ему, но бурят и без того крепко ему должен, ведь именно из-за него у него возникли проблемы с мелким ублюдком. Теперь, когда он так близко, ничто не мешает Роме дышать его запахом. Стоит больших трудов не потянуться к нему за поцелуем. И так тяжело сдерживаться, а тут ещё недельная голодовка — сил никаких нет. – Я знаю, – отвечает Бяша и, заложив руки в карманы, уходит. Рома ударяется затылком о стену, рассматривает потолок, покрытый трещинами. Блядь, да почему же они не поговорили? Ну чего стоило хотя бы спросить, как он? Не то чтобы Пятифану есть до этого какое-то дело. Слушать про Бяшины похождения будет противно. Но вдруг бурят скажет, что тоже по нему скучает? Может, он уже сказал, когда подошел к нему и помог разобраться с должником? Когда Рома заходит в класс, Бяша, как обычно, лежит на парте. Рома машинально проходит мимо Катьки, кидает рюкзак на пол, отодвигает стул и садится на свое обычное место. Глаза у Бяши влажные, аж в боку колет. Он то ещё ссыкло, так легко разводит мокроту, но Рома всегда не мог смотреть на Бяшины слезы. Стоило кому-то глупо пошутить, Пятифан заводился с полуоборота — сразу летели клочки по закоулочкам. – Чего стряслось? – спрашивает Рома встревоженно. – Ничего, отъебись, – говорит Бяша и отворачивается в другую сторону, лишь бы на него не смотреть. Как будто Рома ему совсем чужой. Что теперь не далеко от правды. Сидеть с ним — плохая идея. Рому кроет так сильно, что хочется выть и биться головой об парту. Когда Бяша задевает его коленом, Рома еле сдерживается, чтобы не сломать себе палец, лишь бы переключиться на что-то другое. Происходящее окунает его в приятные воспоминания, и от невозможности положить руку на Бяшину ногу он совсем слетает с катушек. Как же, блядь, сложно это терпеть. Неестественно, неправильно сжимать руку в кулак вместо того, чтобы подразнить его колено и, боясь разоблачения, повести ладонь выше. Бяша принадлежит ему. Полностью. Его тело, его голос, его запах. Он может нести какую угодно хуйню, но всё равно принадлежит ему. И совершенно не хочет этого. – Ты, бля, можешь отодвинуться? – спрашивает Рома в полный голос. – Заебал толкаться. – Тебя никто не просил сюда садиться, нахуй, – змеей шипит Бяша. Учитель алгебры стучит по столу карандашом. – Последняя парта, что там у Вас? – осведомляется он раздраженным тоном. Все в классе смотрят на них, это очевидно, но Роме до такой степени похуй, что он даже не пытается вести себя тише. Во всём виноват Бяша. Во всех блядских бедах его жизни виноват Бяша, потому что он выебал его не только в задницу, но и совсем растрахал мозги. Теперь для Ромы это очевидно. – Я сажусь туда, куда хочу, и не собираюсь у тебя спрашивать! – взбрыкивает Пятифан, сметая со стола тетради. – Так, может, ты захочешь свою жопу прислонить в другом месте? – говорит Бяша, отправляя на пол их письменные принадлежности. Рома звереет и хватает Бяшу за загривок. То есть так? Вместо того, чтобы сдать назад, этот мудак ещё и вещи его разбросал? – Что здесь происходит? Голос Лилии Павловны действует, как ведро ледяной воды. Она стоит в дверях и сверлит их суровым взглядом. Каким-то неуловимым образом учительница всегда знает, когда в её классе проблемы, даже если в этот момент не ведет у них урок. Катя подпрыгивает на своем стуле от ликования. Публичная экзекуция! Рома быстро переглядывается с Бяшей, и они молча принимаются собирать с пола свои пожитки. – Вещи с парты случайно упали, извините, – быстро произносит Рома и, отвернувшись, переписывает в мятую тетрадь условие задачи. Бяша даже не пытается сделать вид, что занят, просто стекает по парте вниз, и его вызывают к доске, чтобы устроить показательную порку. Обычно бурят пререкается с учителем, но сегодня просто водит мелом по доске, пока его не сажают обратно. Сил существовать так дальше у Ромы больше нет. Он не понимает, за что Бяша его так сильно ненавидит. Неужели всё дело в поцелуе? Или Пятифан никогда на самом деле и не был ему нужен? Мысль такая назойливая. Рома гоняет её по кругу без перерыва уже несколько дней, и она сводит его с ума. Это всё дерьмо, что он наговорил — про то, что Бяша не мужик, про молофью. Это потому что он выдернул руку и ушел. Но почему Бяша его не догнал? В том моменте всё было неправильно, всё оказалось пропитано злобой. Ноги сами несут его к знакомым местам, и он начинает отчасти понимать, почему Бяша всегда бежит в лес, когда не может справиться с эмоциями. В чаще свободнее дышится — в поселке воздуха не хватает, всегда есть чужие глаза, все слышно чужие голоса. Рома ломает ветки, срывает листья пригоршнями, сбивает ногами мох, пытается ощутить облегчение, но не чувствует. Почему так плохо? Почему злость никуда не уходит? – Надо шишки пинать, а не мох, – со знакомым просвистом говорит чей-то голос. Рома инстинктивно оборачивается, готовый и убить, и обнять того, кого видит. Сердце колотится так, что грудь трескается. Руки трясутся как от сильного ветра. Бяша не злой, не ехидный, какой-то очень растерянный, но глаза уже не мокрые. Просто немного покрасневшие. – Какого черта тебе тут надо? – спрашивает Рома сквозь зубы. Грудь неприятно сжимает. Он так рад видеть его лицо и так не хочет, чтобы Бяша сказал: «Я всегда тебя ненавидел». Бурят преодолевает расстояние между ними какими-то пятью шагами. Поцеловать бы его, ведь губы так близко. Рома уже хорошо знает, какая на ощупь щель между зубами. Целовать кого-то с ровным верхним рядом не может быть так приятно. – Прости, я просто ревнивый мудак-спермохлеб, – измученно говорит Бяша, сжимая ладони до побелевших костяшек. Рома не верит ни своим ушам, ни своим глазам. – Я так люблю тебя и так пиздецки скучал по тебе, просто сил нет. И вся эта хуйня, которую я наговорил, это всё не правда, – говорит он, его ладони сами тянутся к Роме, но он не может прикоснуться. В глазах отражается страдание, они жадно скользят по лицу Пятифана, словно Рома может вдруг исчезнуть. – И трахаешься ты превосходно, я зря сказал, что это не так. В тот момент я был готов любое дерьмо сказать, лишь бы тебе стало так же хуево, как мне. Рома чувствует, что его скелет начинает разваливаться. Если он не стечет на землю, это будет чудо. Наверное, его мозги совсем ни на что не годятся, потому что у него не получается произнести что-то внятное, объясниться, ответить — Рома просто подается навстречу и стискивает Бяшу в объятиях так сильно, что бурят болезненно выдыхает. Сломать по косточкам, чтобы собирать самостоятельно. Пятифан сжимает Бяшу ещё крепче, шумно дышит. Его запах. Почему нельзя просто в нем захлебнуться? Рома остервенело целует горячую кожу, впивается в Бяшу пальцами, чтобы у него не было даже минимальной возможности выскользнуть. Пятифан не просто скучал — он чуть не сдох, и ему хочется, чтобы Бяша это чувствовал. – Ты прав насчет меня, – бормочет Рома, покрывая лицо Бяши поцелуями. – Я просто еблан, я конченный, я мудак. Я ненавижу себя, потому что я трусливое ссыкло, я даже близко не... – Нихуя я не прав, – возражает Бяша. – Нет, я просто уебок, – обрывает его Рома, беря лицо Бяши в свои руки. Пальцы сами мнут мягкие щеки, Пятифан не может ничего с собой сделать. – У меня встает, даже когда ты не пытаешься меня дразнить, я всё время хожу взвинченный из-за тебя, это правда. И я же на самом деле просто кипятком кончаю, когда ты меня в рот долбишь, – говорит Пятифан, мучительно закрыв глаза. – А когда ты берешь мою сперму в рот и возишься в этой слюнявой жиже потом пальцами, я же кончаю, даже не касаясь себя. Не стоило говорить, что ты не мужик. Я же хочу тебя, как раз потому что ты мужик, и мне плевать, можешь ты сломать мою руку или нет. Я тоже хотел сделать тебе больно, поэтому и наговорил всю эту хуйню. Кажется, будто Рома озвучивает это легко, но ему тяжело, как никогда. Его слышит не только Бяша, но и он сам. Каждая клеточка его тела теперь знает, что он — педик. Нет никакого пути назад, Рома и не хочет откатывать. Потому что тогда получится, что придется всю жизнь лгать себе, притворяться и мучиться. Как он мучился долгие годы до этого и даже не понимал, в чем причина. – Прости, – повторяет Бяша, накрывая его руки своими. – Прости меня, Ромка, прости. – Уже простил, – отвечает Рома. – Я... Язык спотыкается. По-настоящему Рома никогда ни перед кем не извинялся, это просто не в его природе. Он всегда прав. Он знает, как лучше, потому что его ведут инстинкты. А даже если Пятифан вдруг ошибается — это лишь ожидаемый убыток, который потом легко восполнится. – Принято, – просто говорит Бяша и улыбается, глядя на него. Он всегда понимает Рому без слов. – Нет, – упрямо говорит Пятифан и слабо ударяет себя по голове, чтобы мысли встали на место. – Я должен... то есть, я хочу попросить у тебя прощения. Извини меня. У тебя есть право меня ревновать, – заверяет он. – Я же... блядь... я твой, а ты мой. Понимаешь? Конечно, Рома мог бы и не спрашивать. Он и так всё видит по глазам Бяши. Никто не умеет читать по ним, что у бурята в голове, для всех они пустые, черные, просто пелена, за которой ничего нет. Только Рома улавливает малейшие оттенки его настроения. Это и успокаивает, и волнует. – Ага, – отвечает Бяша, пальцем проводя между ними невидимую линию. – Ты мой, а я твой. Поэтому мне крышу и сорвало, нахуй. – Мне тоже, – сознается Рома и качает головой. – Надо было пойти до конца и не слезать с тебя, пока ты бы не успокоился. Но... – Но? – спрашивает Бяша, когда пауза затягивается. Рома закусывает верхнюю губу, из-за чего его нижняя выпячивается. Это мучительная мысль, но Пятифан знает, что она ложная. Бяша его любит. Ему не нужно говорить это, чтобы Рома чувствовал. Всё то время, что они дружили, Бяша это доказывал, поддерживая даже самые хуевые его затеи. Доказательств его чувств стало намного больше, когда они начали встречаться. Никому на свете он так не нужен, как Бяше. Никто его даже не знает по-настоящему. Один лишь Бяша. – Просто ты обычно всё время пиздишь. Постоянно, – беспомощно говорит Рома, цокнув языком. – И я знаю, что заставлял тебя всё время меня хвалить, говорить, что я самый сильный и пиздец быстрый, и удар у меня поставлен, как надо... И когда ты разозлился и сказал, что тебе со мной трахаться не очень... – Пятифан на миг болезненно умолк. – Я подумал, что ты, наконец, сказал правду. Руки Бяши знакомо обвивают его поясницу и притягивают ближе. Нет на свете другого парня, что мог бы так нежно и уверенно обнять. Сам Пятифан обычно просто сгребает в охапку, поступает так, как умеет. Рома не знает прикосновений других рук и не хочет знать — слишком любит эти. – Это не правда, – говорит Бяша, ласково пробегаясь поцелуями по его шее. – Ты ахуенно хорош во всём, включая еблю. Я бы даже сказал, что в ней ты исключителен. Лучше всех, кого я знаю, нахуй. Рома выдыхает. Так приятно, наконец, подставиться под эти поцелуи. Как ему не хватало прикосновений Бяшиных губ. Всех его прикосновений. Самого Бяши. Как он, оказывается, беспомощен без того, кого любит. Может по-прежнему выбивать дурь из людей, но совершенно не видит в этом смысла, когда Бяши нет рядом. Все его желания просто испаряются, ничего не интересно. – Не хочу больше вот так сраться, из-за хуйни какой-то, – говорит Рома, теснее прижимая Бяшину голову к своей шее. – Это была самая хуевая неделя в моей жизни. – И в моей тоже, – отвечает Бяша, продолжая его целовать и неторопливо гладить. – Я так много никогда не плакал. – И не плачь больше, меня это просто коробит, – говорит Рома, отстраняясь, чтобы решительно посмотреть на Бяшу. Сохранять серьезный тон не получается, они уже трутся друг о друга, незаметно ища точку опоры для удобства. У Пятифана разве что искры из глаз не сыпятся. Наконец-то. Как же долго он ждал. – К тебе? У меня предки дома. – У меня тоже, нахуй, – говорит Бяша, толкая Рому бедрами. Пятифан весь дрожит от предвкушения, раздразнивая его сильнее. Бурят скользит рукой в карман. – И вазелина с собой нет. – Вот блядь, – Рома запрокидывает голову и гортанно выдыхает. Из-за какой-то хуйни просрали целую неделю. Без того тяжело терпеть, ведь приходится скрываться и тщательно заметать за собой следы, а теперь нужно ждать ещё больше. Но, по крайней мере, они помирились. Это куда важнее, чем ебля. Бяша целует Рому в нос и ведет на большую зеленую поляну. Пространство открытое, и в любой момент может проехать тракторист, но сейчас никого нет. Рома и Бяша совершенно одни, поэтому разваливаются прямо на траве и смотрят на небо. Облака белые и пушистые, напоминающие снежное покрывало. Однако сейчас не холодно: слышно пение птиц, жужжание насекомых. Мимо даже бабочки летают. Счастье приятно щекочет желудок. Рома лежит головой на Бяшином плече, следит взглядом за облаком, напоминающим автомобиль, и ему, наконец, спокойно. Никто не поймет это, но на Бяшу можно положиться. Он не самый сильный, не самый храбрый, но надежный, потому что точно знает, что Роме нужно. Когда Бяша заключает Рому в кольцо своих объятий, Пятифан задыхается от ощущения принадлежности. Никогда он не думал, что ему так нужно это чувство. Быть чьим-то. – Ромашка. Рома вспыхивает и недовольно поворачивается к Бяше. – Я же тебе сказал... – Ромашка расцвела, – говорит Бяша, с легкой улыбкой указывая на цветок. Рома прослеживает взглядом направление его пальца и, действительно, видит полевую ромашку. Когда он снова смотрит на Бяшу, взгляд у него смеющийся. Рома садится и с силой ударяет Бяшу по затылку. – Ай, блять! – Ты же специально, – говорит Рома недовольно. – Бить-то зачем? – обиженно сопит Бяша. Привычно потирает затылок. Знает, что получил за дело, но всё равно упрямо актёрствует, будто его несправедливо обидели. Пятифан эти спектакли очень хорошо знает, поэтому невозмутимо улыбается. – Ты же мой верный пес, – тянет Ромка, осторожно толкая Бяшу коленом. – Как хочу, так и обращаюсь с тобой. Взгляд Бяши становится заинтересованным. – Нехуй дразнить собак, они кусаются. Рома спокойно задирает олимпийку и с удовольствием замечает, как Бяша невольно подается навстречу. Это инстинкты. Он не может устоять. – Кусай, всё твое, – предлагает Пятифан. Бяша поднимает брови, но всё-таки припадает губами к его животу. Рома просто тает, прогибается, чтобы получить больше. И жесты, и звуки, и частое дыхание выдают, что Бяша скучал слишком сильно. Он всегда легко распаляется, а сейчас и вовсе сминает его кожу, как бумагу. Рома смотрит на небо, оно плывет перед глазами. Пахнет разнотравьем, густо и вкусно. Его голос тих — он еле слышно вздыхает всякий раз, как Бяша его целует. – Мне, правда, никто больше не нужен, – говорит Рома, обрывая пальцами траву под собой. – Не хочу, чтобы ты переживал из-за этой дуры. Как уебал бы ей, чтобы даже не подходила. Бяша поднимает свое лицо. Взгляд серьезный и вместе с тем открытый — таким его можно увидеть редко. – Не надо, – просит он. – Я хорошо понимаю, что она чувствует. Тяжело каждый день тебя видеть и не иметь возможности прикоснуться, поцеловать или хотя бы рассказать о своих чувствах, – чуть шершавые пальцы медленно гладят живот, кружатся рядом с резинкой спортивных штанов, вырисовывая диковинные узоры. Бяша вздыхает. – Мучительная неделя. Никогда не хочу её повторения. Хочу, чтобы ты всегда был рядом, Ром. – Я буду. Рома садится, накрывает руку Бяши своей и кладет на свою грудь. Ему хочется остановить это мгновение, потому что в нем прекрасно всё. Теплое солнце, аромат луга, высокое голубое небо и их близость друг с другом. – Пиздец, стучит, – говорит Рома, прижимая Бяшину ладонь сильнее. – Потому что ты — мой, а я — твой.