***
— И что, совсем по мне не скучаешь? Ксено в трубке молчит, и Стэн переводит взгляд на стоящего рядом сержанта. Щурится, перегоняя сигарету из одного уголка губ в другой, и смотрит прямо в глаза, пока тот не начинает смущенно моргать, переминаясь с ноги на ногу. Кейси он, кажется. Что-то такое. Выполняет свою обязаловку, как и все они тут. Ничего лишнего Стэн и так не говорит, но Ксено и не спрашивает: может узнать все сама. Вряд ли перспективной ученой из NASA откажут, учитывая ее связи в DARPA, те уже вполне могут докопаться до военных, да и вообще — Ксено очень сложно отказать, когда она чего-то хочет. Если интересуется, конечно. Уж Стэн-то знает. Ветер хлопает холщовкой на входе, поднимает в воздух мелкую песчаную пыль, и она думает, что ни разу не видела здесь мух — или жуков, или бабочек, или вообще хоть что-нибудь живое и безобидное из того, нормального мира. В чертовой выбеленной солнцем пустыне выживает только то, что умеет убивать. Стэн здесь уже почти полгода и тоже пока жива. Ксено наконец отвечает, даже сквозь помехи паршивой связи слышно, как она насмешливо улыбается. Наверняка ее маленький рот изгибается, брови приподнимаются — с таким лицом она обычно подразумевает, что вопрос был глупый. — Это бессмысленно, — ожидаемо произносит она. — Ну конечно, — соглашается Стэн, тоже улыбаясь. «Время вышло», — показывает сержант. Стэн кладет трубку, отряхивает рюкзак, забирает винтовку и уходит.***
К жаре привыкаешь, а вот к тому, как быстро перегревается и приходит в негодность оружие и снаряжение — нет. Несмотря на всю подготовку и поддержку армии, новую винтовку приходится обслуживать слишком часто, и хотя Стэн педантично держит ее в чистоте, в стыки все равно забивается мелкий песок. Он всюду — в волосах под шлемом, в носках и ботинках, под подкладками, под одеждой, в рюкзаке и в кармашках обвеса. Скрипит на зубах, попадаясь в еде. Царапает глотку. За пять с половиной месяцев это надоедает. И надоедает оставаться наедине с собой на долгих неподвижных миссиях среди щерящегося скалами пустынного полотна. И Стэн, в отличие от логичной до самых кончиков своих белых волос Ксено, чертовски скучает. Топчет пыль на базах, трясется в перебросках между ними, потеет на вылазках и тренировках, дерется на спаррингах, разговаривает, стреляет — и отвратительно, ужасно скучает. Ее личная воображаемая Ксено Хьюстон Вингфилд говорит: в основном, о чем-нибудь элегантном и удивительно несложном. Шепотом на ухо, в полный голос, с освежающими ледяными нотками и — почти ласково. А еще дает едкие советы — невероятно умные и совершенно бесполезные в ситуациях, в которых Стэн оказывается. У нее такой приятный голос, даже когда она пытается отточить на ней свое остроумие. Стэн слушала бы его вечно. И он становится громче. Так работает защитный механизм, а еще, она понимает — выгорание из-за слишком долгого напряжения в условиях бесконечного конфликта. Кто-то ведет дневники, чтобы не свихнуться, кто-то пишет и не отправляет письма, кто-то поет и перебирает четки, и у Стэн еще довольно крепкая психика, она хотя бы не говорит сама с собой вслух и не видит людей в мути пыльных бурь. Но война каждого превращает во что-то иное, и она не исключение. Конкретно эта война, кажется, пытается спрессовать ее в кусок безликого камня — одного из миллионов в белых горах. Штатный мозгоправ, которого к ним приставили, качает головой, но ничего не говорит. Пока что. Все вокруг пахнет металлом: люди, транспорт, ее винтовка, она сама. Даже вода — и та отдает кровью. Смывая камуфляж вместе с солью и засыпая на пыльных ночлежках, Стэн представляет, как доберется до пуговиц идеальной белоснежной рубашки. Расстегнет верхние, потянет за ремешки под воротником, вытащит из-под них ткань, не ослабляя — чтобы они остались, холодя пряжками голую кожу. Вдохнет запах Ксено, не похожий на запахи масла и гари, пота и сладковатой смерти, не похожий ни на чей больше, а главное — не похожий на запах металла, и будет целовать ее столько, сколько захочется, даже если та попытается ей запретить. Хотя, может быть, для разнообразия Ксено сначала поцелует ее, а потом уже зальет тоннами новой информации и начнет возмущаться. Стэн знает: она точно зальет. И заставит ее слушать. Это же Ксено. В голове Стэн у нее бледная кожа, костлявые плечи и бедра, и она настоящая заноза в заднице почти двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю без выходных. Но Стэн кажется, что она ее идеализирует: не может человек быть настолько привлекательным. Невозможно скучать по кому-то неидеальному так сильно.***
В мобильном оперштабе шумно даже после построения. У Стэн после броска ноет голова, челюсть и плечи, очень хочется спать или хотя бы отойти покурить, но их всех держат на коротком поводке после почти полной потери соседнего взвода, и ее зачем-то вызвали сюда еще час назад, когда новости уже разошлись до рядовых. Вряд ли офицеры собираются ее чем-нибудь порадовать. Да и какая разница. Стэн знает, что это не их вина, они не должны были никого прикрывать: ее стрелковую роту перебросили до того, как на часть напали, так что им просто повезло чуть больше. И все. Но расплачиваться, как обычно, будут все. Сержанты что-то обсуждают, слышно капитана, напряжение просачивается даже сквозь плотно закрытые двери, и больше всего происходящее напоминает балаган. Стэн плевать. В маленькой душной комнате с толстыми стенами, в которой ее оставили ждать, жарко. Через дыру без стекол, заменяющую окно, дует горячий пустынный ветер. Нервы натянуты так, что, кажется, еще немного, и от четкости песочной взвеси ее глазные яблоки лопнут прямо в череп. Дверь открывается с тошнотворным скрипом. — Капрал Снайдер? Ну наконец-то капитан Миллер разродился. Стэн салютует по форме и застывает, глядя поверх его плеча. — Какую дальность обычно берет ваша группа? Стэн равнодушно моргает. — При благоприятной погоде в нынешней местности до полутора тысяч ярдов, сэр. — Вы можете больше. Это звучит не как вопрос — как утверждение и личное обращение. Стэн научилась такое понимать. А еще это значит, что чертова сержант Кенни продала их на какую-то миссию с потрохами, и если от нее не несет проблемами до самого побережья, то Стэн — волшебная диснеевская принцесса. — Так точно, сэр. — Необходимо произвести выстрел по базе противника с мили без огневой поддержки и прикрытия. Ближе подойти не получится, — говорит он, и чем больше слов зависает в воздухе, тем сильнее ей это не нравится. — Одна живая цель, временное окно на выполнение — не более трех часов. Чем меньше и незаметнее будет группа, тем лучше. До объекта восемь часов ходу, высадка в девяти милях от стрелковой точки. Можете взять всю свою группу или кого-нибудь заменить. Выдвигаетесь завтра. Стэн беззвучно вдыхает и чуть задирает подбородок. — Разрешите вопрос, сэр. — Разрешаю. О таких вещах не сообщают лично — это она тоже давно усвоила. — Статус миссии — официальный? Капитан понимающе хмыкает и смотрит на нее в упор, чуть наклонив голову. — В случае успешного выполнения мы засчитаем ее вам за оставшееся по контракту время. Поедете домой с заслугами и новым званием, капрал Снайдер. Сразу как вернетесь. Кровь от одного этого слова — «домой» — вскипает, тут же возвращая чувствительность онемевшему телу. Ксено в ее голове вдохновенно начинает считать: погоду, расстояние, прикидывает, какие базы географически находятся в пределах восьми часов. Шепчет прямо в ухо, не затыкаясь. — Мне понадобятся карта рельефа, роза ветров, М200 с двумя магазинами — основным и запасным, если вы хотите, чтобы прошло чисто и тихо, — наконец, говорит Стэн. Во рту солоно: случайно прокусила и так треснувшую губу. — Я поеду одна. Горы поблизости? Капитан насмешливо фыркает, и Стэн тоже усмехается — ну да, тут почти везде есть горы. Горы, чертов песок, иссушенные камни, жалкие бледные растения и убийственно безоблачное голое небо. Больше тут вообще ничего нет. Кроме целей. Которым, к примеру, нужно отомстить за боевых товарищей. — Получите М2010 и два магазина «нитро». Ближайшие к цели удобные горы — почти в полутора милях, капрал. Наслышан о ваших способностях, но вряд ли вы осилите, тем более без наводчика и со здешними ветрами. Сейчас не сезон для дальней стрельбы. Стэн задирает брови и криво улыбается. На слабо так на слабо. — Сэр. Не забудьте про мое увольнение, сэр. Разрешите, я пойду. — Свободны. Детали получите вечером. Наконец-то закурив, Стэн чувствует, как вибрируют пальцы, как лихорадочно стучит сердце, и думает: в ее положении от таких предложений не отказываются. «Но это бессмысленно», — словно издевкой повторяет Ксено.***
Увидев ее живой снова, сержант Кенни даже не пытается скрыть удивление. — Поздравляю, Снайдер. — Она жмет ей руку, недоуменно усмехаясь: на Стэн ни царапины, если не считать легкого перегрева, сгоревшего носа и стертых до мяса ног после двадцатимильного марафона с обвесом по каменистой местности, но это мелочи и уже не ее собачье дело. — Видимо, даже для того света ты слишком хороша. Стэн щурится, забирая закрытый контракт, накидывает на плечо рюкзак с вещами и не прощается, снова сунув в рот сигарету. Ксено говорит: «Как неэлегантно и глупо», — а еще: «Они даже представить себе не могут, как это можно было бы реализовать при помощи суборбитальных вооружений. Военные разработки, которыми я в данный момент занимаюсь, позволяют…» Под ее негромкие лекции, которые уставший мозг транслирует прямиком из недр памяти, Стэн добирается до авиабазы, занимает место в самолете, вытягивает ноги, откидываясь на жесткий подголовник, и закрывает глаза. Мысль о том, что неплохо было бы позвонить и предупредить, теряется во взлетном гуле.***
После суточного перелета до Далласа приходится там же и заночевать. На выходе из аэропорта Стэн чувствует себя странно: как будто наконец выбралась на берег после долгого изматывающего плавания. Слегка шатает, тяжело и непривычно вспоминать, как работать ногами, тело как чужое и все вокруг по-новому, приятно знакомое. Яркие вывески на родном языке, живая зелень, куда-то спешащие с чемоданами люди в обычной одежде, высокие здания. Чуть теплый и даже влажный воздух. Цветные машины без камуфляжа. Плотно затянутое облаками ночное небо — и никакого песка. Всего полгода, думает Стэн, шагая армейскими ботинками по асфальту. Даже он отдается в ступнях непривычной твердостью. «Последствия твоей прекрасной адаптации», — успокаивающе говорит Ксено. Ее голос еще с пересадки кажется тихим, и Стэн надеется, что когда она наконец встретит неповторимый оригинал, тот пропадет из ее башки насовсем. Не то чтобы она была против Ксено хоть в одном из видов, но не хотелось бы… Разочаровывать ее? Лечить мозги? Это покрыла бы страховка, но Ксено припоминала бы ей это до конца ее жизни. Хуже не придумаешь. Стэн фыркает, закуривая. Сейчас в хостел и душ, а уже завтра утром она будет в Хьюстоне. От предвкушения все внутренности словно подбираются, мешая нормально дышать.***
В Центр ее не пускают, оставляют ждать в фойе, потому что билет в экспозицию ей даром не нужен — что она тут не видела? — и Стэн даже чувствует какое-то мстительное удовлетворение от того, насколько она в своей пропыленной форме неуместна в этом чистеньком помещении. Туда-сюда снуют группы детей с одними только учителями, любопытно поглядывая на нее, и это еще одна мелочь, которая быстро забывается там, с другой стороны мира. А ведь здесь, в космическом центре, полно фотографий астронавтов и прочих очень важных личностей, успевших оставить след в истории. Часть из них тоже были морпехами — и вовсе не убийцами, а героями. Милая белозубая шатенка на ресепшене косится с легким подозрением, зато охранники уважительно кивают, рассмотрев ее нашивки. Стэн как раз успевает измочалить вторую сигарету, из уважения к научному сообществу так и не закурив, когда слышит: — Стэн! Ты рано. Она вздрагивает, оборачиваясь на голос, и по позвоночнику вниз тут же сбегает волна ледяных искр. Ксено. Ксено. Ксено. Реальная Ксено. Та прикладывает пропуск к турникету, отбрасывает за плечо белые волосы, прячет карточку в карман лабораторного халата и, неприязненно оглядев весь зал, идет прямо к ней, задрав подбородок так, словно хочет своим большим лбом зацепить пару лампочек на потолке. Мозг коротит — на картинке, на восприятии, на том, как реальность вдруг обретает весь утраченный объем, а легкие заполняются воздухом. Стэн выкидывает сигарету в урну и улыбается: — А что, не рада меня видеть? — Привет. — Ксено наклоняет голову набок и тоже почти улыбается, едва приподняв уголки губ. Наверное, если нормально улыбнется в месте вроде этого, у нее что-нибудь важное треснет. — Твой контракт должен был закончиться только через три месяца и двенадцать дней. Что случилось? Ее тон остается небрежным, но внимательный взгляд темных глаз Стэн чувствует всем телом. Наверное, так Ксено обычно разговаривает с сотрудниками, у которых что-то не сходится в их научных экспериментах, но Стэн знает ее почти всю жизнь — и это так приятно, быть в фокусе ее беспокойства. Быть очевидно особенной. Видеть, как зрачки занимают почти черные радужки, расширяясь от ее присутствия, как у Ксено вздрагивают пальцы, когда она прячет руки в карманы, как она ежится, беззвучно выдыхая. Как задирает брови, поднимая глаза. — Я получила повышение, — усмехается Стэн, пожимая плечами. — И закрыла контракт досрочно. — Разве это возможно? — Для нас все возможно. Семпер фай. Как ты тут?.. Обернувшись на ресепшен, Ксено кивает сама себе: — Я освобожусь только вечером, к тому же, вряд ли раньше девяти, но сейчас у меня перерыв. Я тебя проведу. — Задумчивым движением она быстро облизывает нижнюю губу, и взгляд Стэн прикипает к влажному следу на темно-розовом. — В комнате отдыха сейчас никого, мы могли бы обсудить, что за миссии морских пехотинцев позволяют сократить срок контракта на треть и сразу получить новое звание. Не то чтобы у меня было много интересных новостей. К слову, может быть, ты слышала о последних расчетах АРЕС? Мне пришли любопытные результаты моделирования сегодня утром, я планирую вернуться к ним после перерыва. За основу я взяла спутниковые расчеты, просто слегка откорректированные, и возможно, если нам действительно удастся изменить его траекторию… — Веди, — хмыкает Стэн. Ксено говорит и говорит: пока они проходят через турникеты, пока поднимаются по лестнице, а потом на лифте, пока следуют по длинным коридорам. Иногда им попадаются люди — некоторые, в таких же лабораторных халатах, здороваются с Ксено, другие просто дружелюбно кивают. Стэн почти все пропускает мимо ушей, отстраненно замечая, какая у них тут защита: каждый уровень требует пропуска, буквально каждая дверь оснащена электронным замком, и судя по тому, какое усилие Ксено прикладывает, когда тянет их на себя, они еще и куда прочнее обычных офисных затычек. Но из такого помещения, в случае чего, легко не выбраться. Перекрой вентиляцию, пусти по шахте что-нибудь неприятное — и все здание превратится в лабиринт для бегающих белых мышей. Но мрачные мысли не задерживаются надолго: Ксено близко, она говорит, и это так привычно, словно Стэн действительно вернулась домой. По-настоящему. От ее волос доносится что-то неуловимо химическое: кондиционер и статика, словно та много времени провела в наэлектризованном помещении, так пахнут выкрученные лампочки; а еще сухая бумага — очень особенный запах, который всегда с ней, сколько Стэн ее помнит, и ее невероятно претенциозные дорогущие духи, тонко отдающие горечью. К ней так тянет прикоснуться, что Стэн тоже прячет руки в карманы и сглатывает вязкую слюну. Пальцы покалывает — и тут же хочется перебить все дымом. Она столько пряталась от всех этих ощущений, когда они были только плодом ее воображения, что это успело войти в привычку. Наконец, за ними закрывается очередная тяжелая дверь, и Стэн оглядывает маленькое окно, пару столов с пластиковыми стульями, крошечный холодильник, древнюю кофеварку с микроволновкой и явно мертвый вендинговый автомат. — Как-то тут паршиво, — говорит она, скидывая рюкзак на ближайший стул. — Это самая неудобная комната отдыха в этом крыле, — пожимает плечами Ксено. Стэн чувствует, как от одного этого маленького замечания по шее бегут мурашки. — То есть, это не вас, ученых, не любит начальство, это просто ты рассчитываешь, что я так быстрее уйду? — насмешливо подталкивает она, и Ксено оборачивается. Подходит ближе, чернотой в глазах высасывая из нее душу. Она ниже на пару дюймов, но ее нелепый зачесанный хохолок делает их одного роста. Когда-то Стэн это казалось забавным и странным. Потом — стало милым. Сейчас она просто думает, что любит в ней абсолютно все. — Здесь никого не бывает. Я сочла, что тебе понадобится немного уединения после долгой дороги, чтобы акклиматизироваться, — надменно говорит Ксено, замирая так близко, что Стэн теперь чувствует только ее. Видит только ее. Как будто когда-то было иначе. Кажется, что воздух между ними начинает подрагивать, как пустынное марево. Ксено будто неотвратимо делает все правильным, поправляя в Стэн то, что не должно быть искривленным, налаживает механизм. Внутри что-то медленно встает на место — неповоротливо разгоняясь, как давно заглохший насос, качающий жизнь по венам. Ксено чинит ее одним своим присутствием. — Продолжая тему предыдущих проектов… — произносит она после паузы, но Стэн кладет ей руку на плечо и перебивает: — Спутники подождут, если я тебя поцелую, или мир от этого рухнет? Я свихнусь, если не сделаю это прямо сейчас, черт возьми, Ксено. — Обычно ты не спрашиваешь, — ничуть не удивленно отвечает та, приподняв брови. — Действительно, — усмехается Стэн и теснит ее к ближайшему столу. Ксено не сопротивляется, наоборот — кажется, что собственные нетерпение, неровное сердцебиение и лихорадочный жар, поселившийся под кожей, находят в ней отклик. Впитываются в жадные черные зрачки, поглощаются бескрайним любопытством, будят тот самый интерес. Ксено любит внимание — и Стэн всегда хотелось думать, что ее внимание она любит чуть больше прочего. Ксено смотрит на нее и видит насквозь, анализирует каждый вдох, перебирает, укладывает в своей умной голове, сортируя результаты и впечатления по папкам. Это всегда пугало других — и никогда не отталкивало Стэн. Она совсем не против быть ее личным — другом детства, защитником, солдатом. Любовно разобранным и разложенным по полкам многофункциональным инструментом. Человеком, готовым ради нее на все. Если бы Ксено была небесным телом, вряд ли она оказалась бы звездой, дарящей свет надежды каждому страждущему. Скорее уж, стала бы черной дырой, рядом с которой теряются навсегда — бездной, в которой кроются ответы на фундаментальные вопросы. Штатному мозгоправу стоило бы понять, что Стэн не в себе уже очень давно и бесповоротно, если в ее голове действительно мог поселиться кто-то вроде нее. — Стэн, — ровно говорит Ксено, почти садясь на пластиковый стол, и ее не нужно просить дважды. Стэн упирается руками по обе стороны от нее, сминает попавший под ладони халат и наклоняется, впиваясь поцелуем. Прикосновение током расходится по всему телу, делает все настоящим, и Стэн поднимает ее руки, укладывая себе на плечи, чтобы прижаться ближе. Раздвигает стянутые длинной юбкой ноги, вклиниваясь между. Ксено закрывает глаза, когда целуется, а Стэн — не может. Сейчас ей слишком нужно убедиться, что все по-настоящему. Выжать реальность прямо в горло, пустить Ксено под кожу, по венам, в сердце и в голову, чтобы та опустошила ее, не оставив ничего, кроме себя. Вымела песок. Отпустила чертов горячий ветер. Перебила запах и вкус металла. Навела порядок. Язык Ксено на вкус отдает шоколадом и кофе, и Стэн фыркает прямо в поцелуй, с упоением вылизывая ее рот. У Ксено от этого сбивается дыхание: маленькая грудь прижимается к груди Стэн, она комкает ее куртку, сжимает коленями бедра и тянется навстречу, послушно реагируя. Зарывается пальцами в короткие волосы на затылке. Отстранившись, Стэн стягивает ее галстук и наконец-то добирается до рубашки — до пуговиц, до тонкой шеи, до бьющейся над ключицами живой жилки. Кожа у Ксено нездорово бледная, почти прозрачная, сквозь нее всегда отлично видно — и синие вены, и торчащую во все стороны костлявую угловатость. На ней легко остаются синяки и царапины. Кончиком языка Стэн забирается под нижний ремешок на горле, заставляя шумно выдохнуть и задрать голову, и тут же спускается ниже, шире распахивая воротник. Во рту остается привкус кожи. От первого укуса — в место между плечом и шеей — Ксено вздрагивает, словно ошпарилась. И тут же расслабляется, открываясь чуть больше. Стэн думает, что искусает ее всю. Если не сейчас, то сегодня ночью. Если не ночью — то в ближайшую неделю. Наставит столько следов, что никакая реальность не выдержит, ни один внутренний критик, ни один пустынный мираж. Стэн думает: наверное, не разговоры в голове, а вот это — настоящее безумие. Они не виделись пять с половиной месяцев, даже не поговорили толком, но первое, что они делают — это жарко склеиваются, будто им не по двадцать, а по пятнадцать. Хотя нет — в пятнадцать они так себя не вели. Особенно Ксено. Но Стэн просто не умеет по-другому. Разговоры — это чужая стезя, а у нее другие методы. И ей сейчас как никогда нужно доказать Ксено самой себе. Торопливыми поцелуями она спускается ниже. До конца распахивает рубашку, выправляя из-за пояса и запуская под нее ладони. Вдыхает — запахи статики и бумаги, запах отглаженной ткани и запах Ксено, по которому успела так соскучиться, что, кажется, даже начала забывать оттенки. Огладив талию, Стэн пересчитывает трагично торчащие, словно у голодающей, ребра и целует ложбинку на груди: на Ксено очаровательный белоснежный кружевной лифчик. Стэн знает, что у нее все такие — словно от малейшей неэлегантности нижнее белье может потерять функциональность. От этого внутри еще немного теплеет, хотя, кажется, жарче быть уже не может. Ксено быстро дышит приоткрытым ртом и для разнообразия даже не пытается помешать, вцепившись пальцами в край стола. Ее грудная клетка ходит ходуном, словно она вот-вот начнет задыхаться. Стэн счастливо улыбается, вжимаясь лицом между ребрами и почти падает на колени, длинным касанием губ спускаясь к пупку. Ей так много всего позволено. Того, что не позволено больше никому. Это ли не счастье. Пальцы сами ныряют под рифленую ткань, находят лодыжки над лакированными ботинками и сжимают. Сейчас начало лета — и на Ксено под ее длиннющей свободной юбкой ни чулок, ни колготок, только невысокие легкие носки. Стэн очерчивает голые гладкие икры, трогает острые колени и, поднявшись, мягким толчком роняет Ксено назад. Та приподнимается на локтях и тут же пытается свести ноги вместе. — Думала, мы обсудим твою миссию, — прохладным, но не впечатляюще подрагивающим голосом начинает она и ядовито добавляет: — Используя вербальный способ общения. Это может быть полезным, я хочу знать, что ты сделала, чтобы обойти бюрократическую процедуру. Стэн издает короткий смешок, задирая юбку с таким видом, словно разворачивает рождественский подарок, и прищуривается. — Ну, ты можешь говорить, я не останавливаю. — Стэн… — возмущенно выдыхает Ксено, но она уже снова опускается на колени, целуя над щиколоткой. — Что, «это неэлегантно»? — шепчет Стэн, оставляя слова на коже. Ксено тощая, и ноги у нее тоже худые — с торчащими, как у ягненка, костями, с тонкими слабыми мышцами и трогательными щелями, не исчезающими, даже если плотно свести колени вместе. Тут и там из-под кожи проступает беспомощная синева. Из-за своей диеты, состоящей из кофе и энергетиков, и от того, что спорт несовместим с ее невероятной научной занятостью, большую часть своей жизни она напоминает Стэн персонажей Тима Бертона, а не живого человека. Такая же высокая, мрачно элегантная и вытянутая по всей длине. Стэн добирается до коленки, припадает к ней губами и снова чувствует, что не может перестать улыбаться. Дорожкой невесомых касаний она поднимается еще чуть выше, сначала над коленом, потом с боков, не оставляя без внимания ни дюйма, пока, наконец, не прижимается к внутренней стороне бедра, оставляя мокрый поцелуй. И тут же отстраняется, замирая. Ксено тоже замирает — и напрягается, потому что ей не видно, что она собирается делать. Она не знает, чего ждать. Стэн дует на нежную кожу и чувствует ладонью выступившие на внешней стороне бедра мурашки. Ждет, пока чувствительность достигнет того пика, когда любое прикосновение становится щекоткой. Когда станет почти неуютно. Ксено обожает все контролировать и знать. И именно поэтому Стэн, уловив нетерпеливое движение, специально медлит несколько лишних мгновений и только тогда резко кусает ее — совсем не сильно, только обозначив давление зубов на самое беззащитное место. Но Ксено все равно почти подбрасывает. У Стэн от этого сводит внизу живота так сильно, что она утыкается носом рядом с укусом и пару секунд восстанавливает дыхание. По краям зрения чуть темнеет, а воздух, заполненный запахом Ксено, кажется таким густым, что в нем можно увязнуть. Стэн так близко, что может чувствовать, как Ксено намокла. Не скучала, да? Конечно, нет. Ксено Хьюстон Вингфилд не умеет скучать, это же так нелогично. Трусы у нее такие же, как и лифчик — идеально сочетающаяся пара, удобство и элегантность, кто бы сомневался, но сейчас Стэн совершенно плевать, она больше не медлит, отодвигая их в сторону и тут же заменяя полоску ткани языком. Ксено беззвучно давится вздохом, когда она широко проводит снизу вверх, проникая между складками, и задерживается сверху, ритмично толкаясь. Рефлекторно пытается свести ноги, но Стэн с силой разводит их шире, заставляя чуть съехать по столу. Сопротивление Ксено заканчивается очень быстро — словно ей не очень-то и хотелось, — и Стэн с удовольствием подныривает руками под ее колени, закидывая себе на плечи. Так не очень удобно, но сейчас удобнее и не получится, и вообще — Стэн даже жесткий пол под собой не может почувствовать. Ее реальность сосредоточена на Ксено. На ее вкусе. На запахе ее возбуждения. На том, как она мелко вздрагивает, когда язык Стэн слишком резко цепляет чувствительный клитор. На том, как дышит, не издавая ни звука, только втягивая воздух открытым ртом. Стэн не нужно даже видеть, как она откидывает голову и побелевшими пальцами пытается удержаться за край стола, чтобы окончательно не съехать ей на плечи. Не то чтобы Стэн когда-то была против. Она ее наконец-то чувствует. Так, как бывает только в их реальности — одной на двоих. Как всегда было раньше. Но все это не важно. Белоснежное белье Ксено быстро намокает, и ей это не понравится — вот что сейчас важно. Стэн хмыкает, не переставая прижиматься влажными губами, отстраняется, оттягивая кромку, только чтобы сделать еще хуже, и на пробу ныряет языком ниже, в горячую глубину. Ксено протяжно вздыхает, почти застонав, невольно вскидывает бедра, пытаясь вывернуться, и Стэн считает, что это отличный повод добавить ей ощущений. Освободив одну руку, она нежно проводит костяшками по влажной ягодице, просовывает кисть между ног и тут же вталкивает внутрь два пальца. И это восхитительно — наконец-то вернуться, почувствовать, какая Ксено внутри горячая и чертовски мокрая, как она поддается ее рукам, как почти отдается, забывая дышать. Пусть даже у нее гениальные мозги, настолько далекие, что Стэн никогда не дотянуться и не занять их целиком, пусть она не будет ждать ее возвращения, пусть не скучает, пусть ей даже не будет дела до того, жива она или нет — сейчас Ксено дрожит под ней от удовольствия, позволяя все. И так будет до тех пор, пока Стэн жива. Она двигает пальцами, добавляет третий, затем ненадолго растягивает на четвертый, и каждая клетка ее тела улавливает, как Ксено с каждым толчком подходит все ближе к грани. Не ускоряясь, Стэн подводит ее к ней размеренно, позволяя пожару постепенно захватить их обеих и спалить, поднимая градус до невозможного. Заставляя мираж пустыни с голосом Ксено выплавиться в ее голове в твердое неподвижное стекло. На пике Ксено выдыхает ее имя, выгибается в пояснице и сокращается, стискивая пальцы внутри. Это прошивает Стэн насквозь. И этого настолько достаточно, что она вздрагивает всем телом, сжимая бедра и переживая острое, мучительное удовольствие. Наверное, это должно быть унизительно. Наверное, это должно казаться неправильным и уж точно не должно ничего решать. Но в голове сразу становится блаженно пусто и тихо. Стэн бездумно покрывает поцелуями ноги Ксено, пока та приходит в себя, и только потом поднимается с колен. Ксено впивается в нее нечитаемым взглядом — с красными пятнами на щеках, взлохмаченная и тяжело дышащая, в выправленной расстегнутой рубашке и с задранной на живот юбкой, она все равно выглядит так, будто имеет право смотреть сверху вниз, — а затем тянется за поцелуем. Стэн слушается, и Ксено легко поглаживает ее по голове, плечам и шее. Будто Стэн все сделала правильно и по списку. От этого хочется едко рассмеяться: ее разве что хорошей девочкой не называют. Хотя она и не против. — Ты скучала по мне? — требовательно спрашивает Ксено, ловя ее взгляд. Стэн думает: зачем тебе это прямо сейчас? И еще: какого черта тебя вообще это интересует? А затем: она ведь так самоутверждается, ей нужна эта власть, нужен поводок, за который можно подержаться, а то и подергать. Ей нужно знать. Что Стэн навсегда привязана и лояльна настолько, что даже не подумает никуда деться. Не подумает сбежать или выбрать кого-нибудь еще. Что Стэн — ее самый верный рыцарь. Стэн думает: если бы только Ксено знала про голос в голове, она бы не спрашивала. Ее бы это удовлетворило, подумать только, такой показатель. Стэн думает: надо бы наврать, чтобы не зазнавалась. Вместо этого отвечает на выдохе: — Даже представить себе не можешь, как. — И добавляет, пряча поражение за ухмылкой: — А ты так и будешь говорить, что нет? — Я говорила, что это бессмысленно, — недовольно поправляет Ксено, морща свой вздернутый нос. И вдруг наклоняется вперед, закидывая ногу на ногу. Улыбается — неприятно и надменно, как умеет только она, так, словно Стэн что-то не поняла, и сейчас последует объяснение для идиотов. — И это действительно бессмысленно. Потому что я, в отличие от всех недалеких скучающих троглодитов, тратящих время на переживания и сантименты, точно знаю, что ты ко мне вернешься. Ее глаза кажутся бездонными — не пропускающими даже свет. Их невозможно повторить в воображении, потому что такой, какой бывает реальная Ксено, не может быть ни одна безумная фантазия. Так внутри Стэн в нее саму ничто не верит. Она ошарашенно фыркает, ища сигареты по карманам. Чувствует, как из легких наружу вместе с последними крупицами песка рвется смех, и уже не может остановиться. Семпер фай? Ну да, как же. Как там говорили британцы? Боже, храни Королеву.