Люблю, но по-другому

— Передай щипцы. Тьелпэ протянул длинной рукоятью вперёд нужный инструмент. Но не разжал пальцы, когда Куруфин потянул его на себя и тогда отец соизволил отвлечься от огня в горне, за которым внимательно следил. — Ну что такое, сын? Давай уже сюда. Он смазанно улыбнулся и вместо исполнения указания сделал шаг вперёд, ближе к Куруфинвэ. Тот вздохнул и взял его за плечи — рабочие кожаные перчатки были горячее, чем просто ладони, слегка даже обожгли и Тьелпэринквар подавил желание избавиться от прикосновения. — Я хотел спросить… — Это не может подождать? Мы работаем, если некто юный и непоследовательный забыл. — хмыкнул Курво, но всё-таки, отпустив его, обошёл стол и сел на широкую скамью, наполовину заваленную чертежами и схемами, а не вернулся к горну. — Я просто очень волнуюсь, я… — Тьелпэ сел рядом с родителем. Он мог бы потом поговорить об этом с матерью, потому что она бы точно не повернула что-либо в ситуации не в его пользу. Но не Куруфин, бесконечно любивший Феанора просто за то, что тот был его отцом. И ещё за то, как сам Куруфин был на него похож. Больше, чем отражение в зеркале, практически идеально — только немного разнился оттенок глаз да по манерам и привычкам в причёсках и одежде можно было легко выявлять разницу. И при таком сходстве кто знал, что отец скажет ему сейчас… Но всё-таки маму он уважал, ценил и любил иначе, чем отца. И весь его разум подсказывал ему, что лучше действительно говорить с Куруфином — или даже не разум, а какое-то шестое чувство. — Ну? Что такое, Тьелпэ? — Феанаро… Мы заканчивали тройные охотничьи луки. Дяде Тьелко и Амбаруссар. Ты помнишь, я приносил самые первые рисунки, верно? Так вот, он сказал, что я прекрасно работаю уже и сам и скоро смогу вообще не приходить за его помощью и советами. — Ну и что? Куруфин не поменялся в лице, но Тьелпэринквар был готов поклясться, что у отца чуть заметно дрогнул голос. — Я почему-то так долго думаю об этом. Он сказал так, словно ненавязчиво меня прогонял… — Он сказал или сделал ещё что-то? — Нет. — солгал, не успев задуматься и остановить сам себя, Тьелпэ. — Ну так и не о чем беспокоиться. — и всё-таки сказал это Атаринкэ с ощутимым облегчением. — Вернёмся к работе? — Конечно? В тот день они очень долго проработали. Жена Куруфина находилась у родни своего отца в Алквалондэ, дома мастеров не ждал нынче никто, потому и позволили они себе задерживаться. Но пришли и, почти не говоря больше, попрощались до утра: Куруфин уже откровенно спал на ходу. У него случалось такое, если после целого дня жара кузницы они по ночной прохладе возвращались, не торопясь и говоря не о делах, а о чём-то простом и бытовом. А Тьелпэ уснуть не мог. Зря проворочался, старательно жмурясь, но не мог. «Ты хорошо справляешься. — говорил ему раз за разом Феанор. — Уже мастер. Не ученик. Скоро моя помощь тебе не понадобится, ты усвоил всё, что нужно, а новое познаешь сам опытами. Мы можем и не видеться так часто.» Говорил, а потом клал руку ему на голову и, улыбаясь, слегка растрёпывал волосы. Тьелпэринквар как наяву вспоминал ощущения от этого и как поднял голову и увидел лицо Феанаро совсем близко. Так близко, что расширенные в полумраке вечернего помещения зрачки величайшего мастера заметно становились то совсем немного меньше, то снова большими. Так близко, что он заметил маленькую ссадину или трещину у него на губах и его взгляд остался прикован к этой маленькой полоске, более красной от крохотной коросты крови, чем вся кожа губ. Потом Феанор медленно улыбнулся, переместил руку ему на затылок, слегка притянул к себе и бережно поцеловал в лоб. — Как же так? — растерянно спросил Тьелпэ. — Я привык к тебе. Сам не смогу. — Сможешь. В конце концов, ты похож на твоего отца не менее, чем он на меня. У нас одна кровь и если я что и знаю, так это то, что вместе с ней вы унаследовали и мастерство моё. Тот, настоящий Феанаро такого не делал, но в голове Тьелпэ отчего-то всё продолжалось. Старший Куруфинвэ чуть оглаживал его скулы большим пальцем, потом им же касался губ, лёгким нажатием их приоткрывая, наклонялся и дарил иной поцелуй. Тьелпэринквар в мыслях себя не удерживал, поднимая руки и хватаясь за чужие плечи так, словно Феанор уходил от него. — Наро… — Ш-шш. — он, бесспорно, мог считать его своим идолом и кумиром. И кумир этот и идол заставлял его повернуться и наклониться, оперевшись в огромный рабочий стол локтями. После же накрывал будто бы собой, целуя плечи с жадностью, которую невозможно было ранее прозревать в нём, и снимал с него одежду. Тьелпэринквар сдавленно застонал, поднимая ночную рубашку до самой груди, так ему стало душно и жарко. Он больше не закрывал глаз, веки были лишь наполовину опущены и он чувствовал, как наворачивающиеся неизвестно отчего слёзы от движения ресниц при моргании скатываются по щекам вниз. Ему стало совестно, когда он коснулся пальцами своей груди, потом живота, а потом, сжав зубы, и самого естества, уже от одного касания ставшего твёрже. «Что ты делаешь? Он не просто твоя родня, как, не знаю, дядя Майтимо и Финдекано — наполовину кузены. Твой отец — его сын.» На него нашла вместе с волной стыдного желания дурнота, потому что от одной мысли про Куруфина — а ведь тот так был похож на Феанора, во имя Эру! — в его грёзе появилась ещё пара рук. Их бы он узнал и слепым, и глухим, ибо это были руки отца, вне всяких сомнений. «Тебе следует быть послушным. — сказал ему Куруфин, появившийся в фантазии. — Иначе действительно, к чему же вообще с тобой видеться?» Он всхлипнул, кусая губы и задвигал рукой, отчаянно желая и прекратить своё наваждение, и чтобы оно не кончилось никогда. Феанор в этих нездоровых картинках над его телом с упоением целовал своего же сына, а потом потянул из штанов широкий ремень. «Атаринкэ, ты хорошо воспитал наследника, но я бы добавил. Ему нужно уметь сохранять концентрацию, это его слабое место — идеальная внимательность. Займи его делом.» «Конечно, отец, как скажешь.» Надуманный Курво улыбнулся так, что Тьелпэ захотелось закричать тут, в реальности, а потом снял с себя неуместную в мастерской парадную мантию и под ней оказался совершенно обнажённым. Совершенным, словно скульптура из мрамора, которые делала Нэрданэль. Он двумя пальцами приподнял лицо сына за подбородок, потом вместо этого схватил его за волосы, крепко накрутив длинные пряди на кулак, и дёрнул вперёд, заставив двинуться вперёд по столу, почти встав на носочки и прогибаясь в спине. Тьелпэринквар прошёлся языком по губам (и в мыслях, и в действительности) и открыл рот пошире, принимая чужой член сразу почти до самого горла (только в мыслях). Куруфин задержал его так, но потом позволил отодвинуться, вдохнуть. «Молодец. А теперь я перестану направлять тебя. Будь внимателен и не заставь меня разочароваться в том, как ты владеешь своим языком. Не смей трогать руками.» «Никогда, обещаю… Пожалуйста…» — чуть не плача, ответил мысленно Тьелпэ, не понимая до конца своей мольбы. Он бы очень хотел того же здесь и сейчас, но то были только картинки, подкинутые до боли возбуждённым мозгом. Движения его руки стали рваными, не мерными, замедлились, когда в той грязной мечте он послушно провёл языком по всей длине члена Куруфина несколько раз, потом снова взял его в рот, едва не подавившись, принял целиком, прижался носом к паху отца. Тот заботливо стёр с его лица слёзы тыльной стороной ладони. Секундой позже Феанор ударил его. Ремень оставил на спине сразу же покрасневшую полосу, а великий мастер не перестал после этого. Ещё полоса, ещё и ещё, уже накрест прежних, непоследовательно, с разными временными промежутками. Тьелпэринквар невольно отодвинулся, уткнулся лицом в стол, чувствуя, как горят щёки и умоляюще приподнял бёдра. Вместо желанного касания рук и на них опустился ремень. «Курво, следи же за ним, раукар его побери. Он не должен отвлекаться ни от чего.» «Ты слышал? Я уже разочарован. Исправься.» — приказал ему Атаринкэ. Тьелпэринквар, сглотнув комок в горле и не видя ничего от слёз перед собой, почти наугад нашёл и обхватил губами чужой член. Куруфин опять схватил его за волосы и принудительно заставил двигаться, уже почти всю заботу и ласку растеряв. Тьелпэ не закричал, когда Феанор снова начал полосовать его спину и бёдра нещадными ударами, только по одной причине — совершенно простой и ясной, конечно. Ему в этих грёзах было больно и было так хорошо и так сладко! Двинув рукой ещё раз или два, Тьелпэ излился на простынь. Подумал: как стыдно. Надо будет сначала помыть, а после отдать прислуге, которая занимается стиркой, чтобы не видели. «О, ты уже всё? Всего от пары ударов и члена во рту. Совсем никакой выдержки.» — рассмеялся Феанаро. Он и Куруфин никак не покидали его голову сами. Тьелпэринквар едва дышал и не мог заставить их, поэтому иллюзорные мастера продолжали: один использовал его рот, толкаясь до горла невзирая на рвотный рефлекс и слёзы, второй раз за разом не делал очередной удар последним. Но между ними были столь различные промежутки, что Тьелпэ пропустил момент, когда он с силой принуждением развёл ему ноги, для чего самому юноше пришлось переступить по полу, а потом проник пальцем в его тело. «О Валар, да ты словно только этого и ждал вечно.» — бархатно рассмеялся он, когда Тьелпэринквар подвинул бёдрами навстречу. Если бы это не было глупо, в реальности бы он закричал: да! Во всяком случае, ему казалось, что для такого он и был создан. У него чуть не подогнулись ноги, когда он встал с кровати, внезапно решившись на абсолютную мерзость. Он уже заранее не знал, как будет смотреть в глаза маме потом. И отцу тоже — а тот наверняка образумит его. И будет стыдно. И гадко. Но он решился — и пошёл в родительскую спальню, где сегодня Куруфин, естественно, пребывал в одиночестве. Отец, что странно было, не спал, а читал, не погасив ещё свечу. И очень удивился, когда Тьелпэринквар, бледный, но разгорячённый, зашёл совсем без стука. — Всё хорошо, сын? — в его тоне были усталость, озадаченность и волнение. Тьелпэ не стал просить разрешения открыть дверь, не стал и на остальное. Молча подошёл, сел сверху, перекинув одну ногу через бёдра Куруфинвэ, склонился и прижался к самым родным губам в мире своими. Атаринкэ замер — замерло, казалось, и само время. Но потом Тьелпэ отстранился, шепнул: — Пожалуйста, я очень хочу… Чтобы… — Не говори ни слова больше, слышишь? — с сомнением и незнакомой тягой ответил Куруфин. Отложил книгу в сторону и приподнялся на локтях. — Слезай. Тьелпэринквар чуть не расплакался вновь от стыда. И от того, как сильно ему хотелось не быть немедленно отосланным к себе, а чтобы отец взял его. И по возможности даже не раз, пускай если ему самому уже не будет ничего хотеться — чтобы был он безжалостен, как в той грёзе. Но он подчинился, сдвинулся, слез с кровати. Хотел уйти, а отец не позволил. Приказал вновь: — Стань на колени на кровати. Руки согни в локтях. Он не поверил своему постыдному счастью, но сделал всё быстро. И чуть-чуть, насколько мог, повернул голову, через плечо наблюдая за Атаринкэ. Тот снял с себя всё, тоже оказался на коленях за ним, прижался животом к его спине, поцеловал в низ шеи позади, потом прижал к его губам два пальца. У Тьелпэ свело всё внутри от мысли о том, зачем это было надо, но он постарался основательно увлажнить их. Куруфин убрал руку, а потом два за раз, словно мелкое наказание, уже влажные пальцы ввёл внутрь. Юноша вскрикнул, вцепился зубами в простыню, вильнул бёдрами и подался назад, желая принять глубже. Только того ему и хотелось — или, может, ещё чтобы здесь с ними был и Феанор. — Он говорил или делал что-то ещё, а ты солгал мне. — заметил Куруфинвэ через несколько минут неодобрительным тоном, оставил его пустым, отчего Тьелпэ всхипнул, а потом звякнуло что-то стеклянное и запахло розовым маслом. — Да… Да-а-аох! — он вжался лицом в покрывало, застонал, когда Атаринкэ заменил пальцы своим членом. Вошёл в него на дюйм или два, а у Тьелпэринквара внутри загорелся пожар. — И что он делал? — отец двинулся чуть-чуть глубже. — Только поцеловал в лоб. И тронул волосы… — Хм. Я чуть было не решил, что с тобой было как у меня. Тьелпэринквар бы вдумался и не поверил в то, что почти прямо сказал Куруфин: что Феанор и он занимались любовью. Но он был не в силах думать ни о чём, кроме как о постепенно заполняющем его члене. И когда он почувствовал, что Атаринкэ вошёл полностью, он, превозмогая слабость в мыслях, спросил: — А… Вы бы взяли меня вдвоём, atar? Я думал об этом… Прежде чем пришёл к тебе. — Как же я воспитал тебя. — будто бы посетовал Куруфин, начиная неспешно двигаться. — Превратил в развращённого и себялюбивого. Кто же ещё захочет такого.? — Прости меня… Прости… — Тьелпэ проглотил слёзы, едва отнял лицо от покрывала, но тут же закричал, когда почти вышедший Атаринкэ снова толкнулся вглубь, резко и быстро. И принялся такими же движениями дальше почти вколачиваться — нельзя было это назвать никак иначе — в тело сына. — Боюсь, меня тут мало. Нам с отцом придётся вместе понять, достоин ли ты прощения и насколько раскаиваешься. — Курво ещё ускорил свои движения, а потом вдруг замедлился до преступного и Тьелпэринквар, простонав что-то невнятное, излился второй раз за свой вечер. Куруфин ещё с дюжину раз толкнулся, потом освободил его и дошёл ему на спину. Тьелпэ, не думая об этом, перевернулся, лёг, раскинув по сторонам руки и глядя на отца вверх как на истинное божество. Едва отдышался и призывно развёл ноги в стороны, искренне стараясь улыбнуться так, чтобы было ясно его заигрывание. Куруфин остановил его. — Прибереги силы, сын мой. Утром мы навестим Феанаро. — склонился, поцеловал его, потом заставил встать и сходить ополоснуться. Вернувшись, Тьелпэ заметил свежую постель (и старую сложенной на полу). Отец ушёл в купальню после него, пока он, обнажённый и разнеженный после горячей воды, лежал и думал, что будет с ним утром. Потом Атаринкэ вернулся, лёг, обнял его со спины — чувствовать своей кожей его было безумно приятно! Сказал: — Добрых снов, Тьелпэ. Отдыхай, мой любимый сын. — и поцеловал в висок, опалив горячим дыханием. — А что мама.? — Я люблю твою маму, родной. Искренне. Но своего отца и тебя я люблю не меньше. Просто по-другому люблю. Спи. Тьелпэринквар улыбнулся, а потом послушался и тут — и уж теперь уснул быстро и легко.