С последним ноябрём, Арс!

Ноябрь. Время когда побитая менталка Арсения наконец отбрасывает коньки. И так было из года в год, но нынче он решает всё изменить. Нет, не сходить к психиатру, от одного этого слова становится тяжело дышать. Арсений просто умрёт, обыкновенно сдохнет, но не даст декабрю последний раз выстрелить. Лифт останавливается с глухим стуком и родная дверь встречает потрёпанным видом. Он не был здесь два года. Арсений не знает, что хуже, находиться в Москве с отцом, который в любой момент может нагрянуть в общагу или снова заходить в эту квартиру. Он пытается держаться, но руки дрожат и чемодан вяло оседает у стены. Мысли, мысли, мысли, они путаются, утомленно мечутся между желанием залезть в петлю и надеждой на нормальное существование. Сколько пафоса. Арсений наконец решается  на последнее испытание перед смертью, пережить практику в школе, где случилось это. Но с лезвием. Единственное правило игры, которое он выбрал сам. В ванной капает вода, какой отвратительный звук. На негнущихся ногах Арсений заходит в комнату и резким движением закручивает ржавый кран, осматриваясь, замечает, лишь маленький зелёный коврик, всё остальное осталось прежним. Это было его самое любимое, а потом самое ненавистное место в квартире. Последний раз он резался спутником, но все лезвия Арсений благополучно выбросил во время очередной попытки завязать, с собой был только маленький канцелярский нож из магнита: покоцанный, пожелтевший и испачканный в чем-то похожем на масляную краску, он обещал себе никогда не использовать его в таком ключе, но снова не оправдал ожидание, слабак. Садиться на край ванны и задирать рукава было правда трепетно, Арсений может сравнить это чувство с первой влюблëнностью. Романтизировать селфхарм плохо конечно и он часто об этом задумывается, но сейчас ему плевать, он умрёт меньше, чем через три недели. Проходится взглядом по тонким запястьям,  они уже давно покрыты небольшими шрамиками, Арсений, в принципе, не любит трогать руки и делает это только в редких случаях: во время сильных срывов и сейчас. Пару секунд играется с ножом, открывая и закрывая его, а потом проводит. Медленно, почти тягуче. Ничего не чувствует. Движения ускоряются, он гладит образовавшиеся порезы, на пальцах остаются капельки крови. Арсений совершенно ничего не чувствует. Ни боли, ни эйфории, лишь раздражающий зуд и бессилие. Ему хочется разносить всё: выбивать стекла, крушить стены, разрезать ножницами этот зелёный коврик. Но он продолжает испепелять взглядом новые раны и думать об отце.                       *** 79054320476 "Я поговорил с деканатом, ты едешь домой. " — Необязательно так ломится, сына, у меня стоит звонок, — одновременно слащаво и ехидно улыбается папа. Он точно знал, что Арсений, словно собачонка, прибежит к вечеру. Хотя, какое словно? Он ей и был — глупой, привязанной собакой. Арсений стоит в дверном проходе и пытается не разрыдаться. Он не делает это уже очень давно, слезы просто не приходят, даже выдавить их не получается. А сейчас почему? Жалкий. Жалкий. Жалкий. — Ну поплачь, поплачь, в очередной раз докажи папе, что у него не сын, а блаженная девчонка. — Отец, словно, умеет читать его мысли и всегда проходится по самому больному. Вышка психиатра, попавшая не в те руки. — Ебнутый мудак, —  шепчет Арсений, не зная кому адресовывает, наверное всë-таки себе. Папа крутит огромный перстень на безымянном пальце и скалится. Теперь не только уголками старческих беловатых губ, но и глазами такими-же ярко-синими, как все вместе взятые океаны и небеса в мире. Интересно, он знает, что сын ждёт не дождётся, когда те посереют от времени и больше не будут так сильно похожи на его. Конечно, отец знает всё. Потом раздаётся удар, резкий глухой шлепок оседает болью на бледной коже Арсения, зазубринки кольца проходят по скуле, останавливаются на щеке и бьют в нос. Бордовая кровь стекает по подбородку и капельками падает на ламинат. Кап. Кап. Как кран в их прошлой квартире. —  Убери здесь и пойдём пить чай. — Папа направляется на кухню, продолжая крутить перстень, теперь окрашенный в красный. Ни одной слезинки не пролилось, Арсений слизывает кровь, он уверен, что отец сейчас занят тем-же самым. Становится дурно, надо побыстрее свалить, желательно с балкона, но Арсений не может, папа позвал пить чай. Он заходит тихо, почти беззвучно, садится у окна и смотрит в темноту. В соседней многоэтажки загорается свет, маленькая девочка во дворе гуляет с собакой, в этот момент Арсений принимает решение умереть. — Ты же понимаешь, что сдать практику в родной школе будет легче, чем в Москве с чужими людьми? Какой заботливый папа. Думает о сыне. — Я не понимаю, зачем ты меня снова наказываешь. В начале ты заставил меня доучиться, потом пойти в педагогический, а теперь на три недели, снова, отправляешь в эту гребанную школу, меня ставят на одиннадцатый, они точно помнят историю. Со мной. Это тоже ты предусмотрел? — Ты всегда был непонятливым, — хмыкает отец, закуривая. — Я не хочу больше жить, я покончу со всем прямо сегодня, — Арсений пытается говорить уверенно, но всë-таки срывается на последнем слове. Он всматривается в лицо отца, но оно не меняется. Папе похер. — Ты не сможешь, слишком труслив и нерешителен для самоубийцы. Да и смерть ещё не заслужил. Отец зевает, окурок становится совсем маленьким и вот-вот тронет пальцы. — Руку, — Арсений покорно протягивает левое запястье на котором уже присутствуют старые следы ожогов, — Хорошая девочка, но в начале закрой практику.                      *** Он любил использовать себя в качестве пепельницы, однажды об этом узнал отец и Арсений стал общественной курилкой, сегодняшняя посиделка в ванной не стала исключением. Он смеётся, создавая сердечко с вчерашним ожогом от папы. Какая мерзость. Собачка Арс. Даже в свои последние дни он не может избавиться от этого статуса. Сердце волнующе подпрыгнуло, последняя ели живая бабочка взмахнула поломанным крылом. Арсений чувствует удовольствие от боли.