Слабость

      Он так устал, что еле держался за руль. Совсем немного оставалось до Берлина, Вайс гнал на максимально возможной скорости и боялся потерять управление.       Больше всего он хотел остановиться прямо на обочине, лечь в высокую осеннюю траву и по-русски говорить «мама, мамочка», а потом плакать, плакать безутешно, долго, вдыхая запах земли и травы.       Да, он не спас их. Эта поездка закончилась неудачей. Он не успел передать документы, одна из подпольных групп была раскрыта. Многие уже погибли и погибнут еще, под угрозой находится вся цепь передачи.       Но дело было даже не в этом. За время войны он видел многое, но посещенный сегодня детский концлагерь поразил его воображение больше, чем он хотел бы. Нет, он должен вернуться туда и попробовать спасти их еще раз, хоть ему и запретят это, как только он доложит в Центр.       Он думал по-русски всю дорогу назад и это ему не нравилось, не нравилось, как сползает с него тщательно выстроенная личина Иоганна Вайса — честного парня, прибалтийского немца, карьериста, добывшего свой пост в Гестапо тяжелой и трудной работой во имя победы Рейха.       Белов приехал обратно уже затемно и вылез из машины чернее тучи.       — Иоганн! — Вайс обернулся на знакомый голос, окликнувший его. К нему быстрым шагом направлялся Генрих.       Генрих.       Он сосредоточился на нем. Как хорошо было смотреть на него, его высокую тонкую фигуру в черном мундире. Мысли сразу встали на выстроенную для них немецкую колею и покатились как нужно, совершенно без затруднений. Как-будто он, наконец, застегнул и плотно подогнал свой защитный скафандр.       — Привет, — сказал он спокойно, когда Генрих приблизился.       — Добрый вечер, — ответил тот, пьяно и не к месту улыбаясь. — А я тебя тут поджидаю. Поздно ты сегодня, брат.       Они направились к дому Вайса.       Иоганн открыл дверь, пропуская Генриха вперед.       — Я у тебя переночую? — спросил он, поднимаясь по лестнице до квартиры Йогана.       — Хорошо.       И все же он очень устал.       Они вошли в квартиру, но вопреки обычному распорядку Иоганн сразу сел на диван, не раздеваясь. Он думал снять китель, галстук, портупею — все это как будто связывало его и давило, но сидел, не двигаясь, глядя на свои ноги в начищенных сапогах. Они были такие аккуратные и блестящие, что сделалось противно. Генрих сел рядом, еле живой от выпитого.       — Где ты был? Тебя не было три дня, я волновался.       Александр Белов на секунду пролез вперед Иоганна Вайса и посмотрел на Генриха строго и печально.       — Волновался? — повторил он очень медленно. — Я инспектировал концлагеря, как и всегда.       Его зубы непроизвольно сжались от бессильной ярости.       Он смотрел на пьяного немца перед собой. Шварцкопф был, пожалуй, лучшим из гестаповцев. Самым бесполезным солдатом Рейха. Самым ценным для него.       Железные доспехи опять распадались.       Он откинулся на спинку дивана, закрыл глаза, а перед ними встала славная зеленая поляна: травы и цветы, солнце пригревает, невдалеке лесок, может и речка есть где-то, и так хорошо, и хочется лечь.       Вайс очнулся от дремы, потому что Генрих положил ему голову на плечо. Шварцкопф возвращал его к реальности, к его работе, к его миссии. Он был для Белова словно маяк в ночи, в темном, бушующем море. Вайс прижался щекой к его светлой макушке и, немного помедлив, взял за руку.       Тот молча сжал ее в ответ.       Самый бесполезный солдат Рейха. Самый ценный для него.       Белов заставил себя думать о Риге, о том, что он — простой немец Иоганн Вайс, который хотел выкупить автомастерскую у хозяина, и выкупил бы если б не война. Он чинил автомобили и мотоциклы (вообще он много что может починить и даже знает немного радиотехнику) и так познакомился с сыном выдающегося инженера Шварцкопфа. Они ездили с Генрихом на море и, несмотря на существенную разницу в статусе, были друзьями. Он надеялся, что Генрих все еще считает его своим другом. Ведь та карьера, которую он делает в Вермахте, не пройдет бесследно? Хотя кто знает, как оно сложится после войны. Перед глазами теперь было только темное Балтийское море и обрывки мыслей на немецком кружились в его голове.