Моветон

Райнер, нервно постукивая острым мыском бурых балморалов, в который раз оглядывается, прижимая перекинутый через руку пиджак. Климат морского юго-востока уже в аэропорту настиг его, вынуждая стянуть тучный твидовый смокинг. Легкой одежды у коренного германца не имелось, в виду холодной восточной среды. Перелет прошел тяжело, Брауна мутило после высокочастотной турбулентности. Привыкнуть он не успел — летел четвертый раз. Было непривычно в первый раз оказаться в другой стране не по работе — подписать контракт на спонсирование, распространение тиража или встреча, — а для себя самого. Хотя эта категория неожиданно-бередяще охватила и его писательскую карьеру. «Для себя» проявилось метоловым «поиском вдохновения». Очередь медленно-тягуче двигается, и Райнер досадливо скучает по тому короткому отрывку времени до посадки на самолет, когда мог закурить. Спустя долгих полчаса он занимает второе место в голове змеящейся толпы. Портсигар трется о бежевые карманы брюк, мужчина даже слабо слышит глухой отстук табачных молотых скруток в металле футляра. Браун поправляет ворот неприятно нагревшейся на спине рубашки, ведет лопатками, морщится от вдруг начавшего жечь затылок солнца. Впереди, с желчным бормотанием, мужчина с клетчатой кепкой вырывает у запыхавшегося носильщика холщеный мешок и, распихивая толпу, скрывается у поворота в туалет. Очередь наконец-таки переходит к Райнеру, и он спешно роется в складках пиджака, вытягивая из внутреннего кармана плотную кожу кошелька. Браун ныряет пальцами между купюр и отсчитывает сумму. Мельком бросает взгляд на паренька, и, сжалившись над заискивающими щенячьими глазами, протягивает с чаевыми. Носильщик сверкает благодарностью, облизывает тонкие губы и, выслушав описание багажа, с воодушевлением скрывается в соседнем зале. Курортный теплый край распахивает солнечные объятия, когда Браун подхватывает суконный рыжий чемодан со стальными набойками и выскакивает из душной парилки аэропорта. Воздух неуловимо тянется солью, машинным маслом и сладостью, теряющейся к еле заметному ряду теснящихся пляжных лавочек. Вдоль парковки стоят обмахивающиеся картонками с именами сопровождающие и таксисты, зазывающие потенциальных пассажиров. Браун останавливается, перехватывая полупустой короб чемодана и ребром прижимает к бровям ладонь, высматривая вышедших из салона водителей на такой же спертый зной. Через пару секунд к нему уже приближается молодой парень и широко взмахивает ладонью. Райнер кивает, узнав в нем того, кто должен был его забрать и щурится, пытаясь разглядеть. Когда у него выходит — замирает посреди оживленной парковки: кожа иностранца бронзовая и лоснящимся блеском переливается в зените светила; кофейная гуща волос небрежно собрана на затылке, но уже растрепалась шелковистым ореолом вокруг точеных черт лица. Он оборачивается следом, и мужчину пронзает морская, невиданная доселе хмурая гладь иссиней бирюзы. Что-то в этих глазах цепляет настолько, что не позволяет отвести взгляд, бесцеремонно шарит внутри груди, брезгливо перебирая кости-сосуды. — Ты идешь или че? Он ломанно-раздраженно кривит уголок рта, прикрывая веки и зачесывая выбившиеся вихри прядей назад одним рваным движением. Браун бы так и простоял до заката, с концами затянутый в этот омут, если бы не резкий толчок в бедро. Мужчина, моргая, растерянно и нехотя опускает голову. Перед ним пятится мальчик, извиняющимся жестом вытягивая и махая ладонями: — П-простите, мистер! Не медля разворачивается и старается затеряться в толпе. Но возникший из ниоткуда парень, вроде как стоявший у машины, хватает мальчонку за шкирку, рывком выдергивая из-за пазухи черный бумажник, кажется, до этого покоившийся в кармане писателя. Молчаливо, не смотря, протягивает в сторону Райнера кошелек, встряхнув чумазого карманника. — Я даже не заметил… — Браун запоздало хлопает по карману брюк, удивляясь мастерству несчастного вора, — Ничего страшного, пусть оставит. Это фальшивый, с парой монет. Сопровождающий рвано оборачивается на него, непонимающе хмурится и морщится, но выпускает брыкающегося мальчика, бросая к его ногам кожаную монетницу. В машине терпко пахнет бензином, не спасает даже шатающаяся голубая звезда на зеркале, в которое изредка стреляет глазами парень, следя за перестройкой ряда автомобилей позади. — Я Райнер, — мужчина сидит на пассажирском, чемодан не поместился в багаж черепашьего фольксвагена, удобно разместившись на заднем сидении и вытеснив туриста вперед. Думает неуютную молчаливую секунду, потом добавляет. — Браун. — Эрен. Йегер. Он уклончиво бормочет-выплевывает, плавно выкручивая баранку раскаленного руля. С пару минут молчит, клацает зубами и тянется к магнитоле. Крутит шипящее радио и останавливается на какой-то станции с распевными песнями на турецком. Не может перебороть интерес к приезжему и все-таки вклинивает свои пять копеек: — Странный ты, — даже не пытается фамильярничать, — Какими судьбами богатеи снимают комнату в тесной хижине, а не в роскошных отелях? Эрен щурится уголками глаз и смыкает челюсть, не создавая зрительный контакт с собеседником. Райнер вздыхает, настигнутый вопросом, которого избегал и не мог ответить даже самому себе. — Это совсем другая сторона. Хочет что-то добавить, но лишь отрывает взгляд от замка рук и переводит на размывающийся пейзаж за окном. С лобового стекла печет ноги. Лишь козырек спасительно тенит глаза. — Спаришься через пару часов совсем. Переоденься, как приедем. Райнер учтиво-согласно ухмыляется, рассматривая цветные мелькающие автомобили и глянцевые крыши придорожных магазинчиков. Приезжают они в небольшой дворик двухэтажных домов. Эрен, заехав во двор четырех коттеджей, кивает на багаж и выходит, открещиваясь от того, чтобы тащить чемодан. Браун вытаскивает короб багажа, осторожно захлопывает дверь и идет следом, на ходу оглядываясь. Известняковые стены вышарканы, с сот-балконов свисают наполненные пестрыми вещами бельевые веревки, перекрещиваясь у земли. На внутренней площадке пару ржавых качелей; жуткие резные звери, потрескавшиеся краской, и на половину опустошенная от песка песочница. Детей немного, но все активно вовлечены в какую-то игру. Эрену пищат пару ребят, размахивая руками. Он отчетливо кивает им, мазнув ладонью по воздуху, и манерно распахивает дверь дома, реверансирует остановившемуся Брауну, приглашая его внутрь пахнувшей душной теплоты и жара духовки. — Прошу, герр Браун. Картинно тянет уголки губ и тошнотворно — гласные. Из его уст такое обращение ныряет под солнечное сплетение и неприятно ковыряет путы костей. Райнер прыскает, упрекающе хмурясь и шагая внутрь. Тут же, не давая почувствовать себя непреклонно глупым в пустой комнате, в тесную прохожую заходит женщина, Карла. Райнер почтительно кланяется, вдруг чувствуя легкий толчок в спину и поздно понимает, что загородил весь входной проем. Она, указывая место для багажа, спешно проводит его в кухню, в которой нараспашку отворено окно, не помогая жару от остывающих конфорок выветриться в плотном зное воздуха. Стол в центре уставлен блюдами. Райнеру неловко из-за того, что его приезд составил хозяйке столько неудобств. Но женщина только добродушно открещивается, как от ребенка-проказника, и ведет в гостевую комнату. Райнер выкладывает немногочисленные вещи и задерживается на разлинованном блокноте. Раскрывает на чистом развороте, пялится на ровные полоски, словно застывшая в зной ящерица, и захлопывает. Вздыхает из-за жары, знатно припекшей голову, уже ловит назойливые мысли-мухи, когда в комнату стучится Карла. Узнает у смутившегося Брауна, что надетое на нем — самое летнее, что у него есть. Через пару минут женщина снова возникает в проеме, но уже со стопкой вещей. — Это одежда мужа, он сейчас в командировке, так что не думаю, что будет против, — она мягко улыбается, подмигивая. — Боюсь, она будет вам тесновата… Вещи действительно малы — то, что предполагалось как бриджи, село шортами чуть выше колен, однотонная футболка, к счастью, лишь слегка обтягивает массивную фигуру. Находятся и сланцы, натирающие большой палец, но Браун сердечно благодарит и за это, отлучившись на прогулку. На улице вечереет, и температура медленно, но верно ползет по ртутному столбику вниз. Пекло отступает нежному вечернему бризу. Коралловый диск солнца плавно катится к горизонту. Райнер садится на лавочку у входа, вынимает портсигар и скользит взглядом по детской самодельной площадке. Детей зовут с окон матери, и песочница пустеет, лишь остается россыпь деревянных игрушек. Мужчина расслабляется в прохладной тени скрюченного вяза и раскрывает тонкий теплый футляр. Вынимает кофейную скрутку, смачивает конец губами и миниатюрным лезвием срезает по плечики. Тянется за зажигалкой и плавит кончиком пламени обрезанный покровный лист. От сигары веет слабым запахом сырости и комковатости. Привычно обводит весь цилиндр огнем и выжидательно смотрит на тлеющий кончик, завершая ритуал минутой замершего мгновения. В пепле наконец проглядывается морковное горение, и Браун рвано кладет сигару на нижнюю губу, затягиваясь и задерживая дым во рту. По рецепторам лениво ползет расслабляющий вкус. — Сигары? — рядом с ним раздается сухой смешок. — Тебе не идет. Райнер, не отрывая глаз от замусоленных качелей, тихо ухмыляется, снова набирая в рот белесого мшистого дыма. Смакует пару секунд и выпускает табуном кучерявого смрада, косясь на подошедшего Эрена. Тот плюхается на скамейку, сначала делая вид, что не обращает внимания на приезжего, но через пару минут бросает нетерпеливые взгляды на затягивающегося Брауна и старается незаметно принюхаться. — Что это за вкус?.. — Пробовал? — в ответ спрашивает мужчина, наклоняя скрутку в пригласительном жесте. — Че-то наподобие. Таких мне здесь не достать. Йегер завороженно вытягивает сигару из чужих узловатых пальцев. Крутит пару мгновений и сует в рот. Резко распахивается диафрагмой, цедя через табачные листья смолы, и зачем-то пропускает в бронхи. И Райнер вдруг понимает, что ничего «наподобие» он и в помине не пробовал. — Не вдыхай! — запоздало стучит по худощавой нахохлившейся груди. Парень закашливается, отплевывая неприятную горечь и машет перед лицом, отгоняя туго выпущенные облачки дыма. В уголках изумрудных глаз скапливается влага, делая радужки похожими на росистый туманной зарей луг. — Это че, вкус земли? — все еще хрипя, раскрывает один глаз и сверлит им мужчину. В голосе сквозит непонимание и раздражение. — Кто вообще пыхтит грязью? Райнер жмет плечами, коротко хохотнув и следом за Эреном затягиваясь, прикрывая глаза от привычного запаха, навевающего тоскливые воспоминания о родине. — Ты как? — заметно поникает, не встречаясь взглядом с парнем; докуривает сигару, хлопая по карманам и сжимая ее между губ, и только сейчас осознает, что забыл пепельницу в чемодане. — Сойдет. Пойдем, поздно уже. Она волнуется, — упрямо не называет имени матери, но пристыженно отводит глаза, вскакивая с лавки и вышагивает к дому. Браун тяжело вздыхает, морщится и через силу тушит окурок о край металлической урны. Моветон, как никак. Засыпает Райнер на великое счастье очень быстро. Как никогда не засыпал в сером мегаполисе и даже в своем доме. Просыпается от приглушенного шума на кухне и злостного шипения. Продрав глаза, мужчина ополаскивает лицо и бредет на оживленную кухню. Там, на удивление, хозяйничает Эрен. Он не видит проснувшегося и продолжает ругаться под нос на подпрыгивающие и опаляющие кожу капли масла, на подгорающий край яичницы и на все в целом. Браун даже слышит что-то про себя, но тирада обрывается, когда парень поворачивается за полотенцем и распахнутыми глазами врезается в помятого, утреннего, временного сожителя. Тут же отворачивается, уже тише что-то бормоча. Через пару секунд перед носом Брауна с громким раздраженным стуком опускается тарелка одновременно и не доготовленной и подгоревшей болтуньи. — Угощайся, не подавись, — он злостно щерится, подставляя под ледяной напор воды ожоги на пальцах. Готовка явно не его любимое занятие. — Спасибо, Эрен, — Райнер слабо поднимает углы губ, благодаря за пятизвездочное обслуживание. Йегер дует щеки, пронзая Брауна прямым тяжелым взглядом и удаляется. Писатель снова грузным весом нависает над блокнотом, задержав руку с перьевой ручкой над листами. Белоснежное полотно давит на голову, не давая развиться ни одной зарождающейся мысли. Хочется приложиться лбом об стену, чтобы выбить это гнилое в черепе, что пожирало все на корню. Через пару часов приезжает Карла, сразу за ней вваливается Эрен, сбрасывая тяжелые авоськи с продуктами и снова скрывается в комнате. Райнер выходит покурить трижды, но ни разу не встречает его там же, где и вчера. Лишь изредка натыкается на него в коридоре, когда тот уходит в полдень; парень язвит и цокает, но даже от этого Брауну становится легче. Пару недель пребывания в уютном коттедже проходят незаметно, и однажды Карла зовет его на ужин, попробовать старое национальное блюдо — эльбасан тава. Веет въевшимися корнями Османской империи, и Райнер ни секунды не думает над отказом. За столом оказывается Эрен, он все также нахален и прямолинеен. Чересчур дик даже для горячей крови в Стамбуле. В груди у Брауна приятно теплеет, когда парень все же остается на трапезу, хоть и поначалу дозволительно ломается. Райнер осторожно рассматривает рагу из баранины, набирает на вилку и пробует. С восторгом вытягивается лицом и спешит снова испробовать это восхитительное блюдо. Женщина удовлетворительно посмеивается, следом вкушая дворцовую кухню. Эрен начинает самым последним, когда на тарелке мужчины уже нет доброй половины. Запускает пальцы в йогуртовую запеканку и выуживает куски баранины, широко и размажисто чавкает. Браун застывает, в недоумении косясь на Йегера. Потом понимает, что откровенно пялится и опускает глаза на тарелку. Но Эрен слишком гулко и крикливо напоминает о своем присутствии. Карла замечает тщательно скрываемое смятение мужчины, уже привыкшая к таким манерам сына, и рассыпается в извинениях. На языке Райнера с дикарской, неизведанной и оттого будоражащей горечью перекатывается личиной глупое слово, никак не прогоняемое оттуда: «Моветон». Они чаще сидят на лавочке у площадки и смотрят на море. Эрен спрашивает про то, почему он так и не побывал у него. Браун молчит и усиленней топит себя в путах бирюзы, отчетливо ощущая набирающий силы вихрь в грудной клетке. На последний день, когда Райнер спихивает вещи в чемодан, тысячу раз благодарит Карлу за теплый прием и извинятся за причиненные неудобства, влезает в кремовые брюки и вдруг оказавшиеся тесными балморалы; он, с придыханием, просит Эрена отвезти его на берег. Они не развевают липкую тишину всю дорогу. Йегер высаживает их в удивительно уединенном на пару минут куске пляжа. Они отсоединены от шумного курортного переполоха. Браун закатывает брюки по колени и ступает на пропитанный соленой водой песок, зыбкой кашей съевший ступни до самых голеней. Долгое молчание сопровождается визгами чаек и шумными волнами неспокойного морского поля. — Как там, в вашей Европе? — голос у Эрена непривычно тихий, с толикой обиды. — Не знаю, но могу сказать только за Германию — одиноко и тягостно, — мужчина двигает пальцами на ногах, копаясь ими в мелких песчинках. — Как бы плохо ни было — я все исправлю. Звучит наивно и по-детски инфантильно, Браун даже хочет с едкостью усмехнуться, сказать, что он еще совсем зеленый. Но его вероломно останавливает этот пожар в колючих гребешках изумрудных равнин. Он палит ему руки, которые он опрометчиво протянул, желая докоснуться до прекрасного, перебирается пламенем на лицо и косит под колени. Эрен говорит про революцию, свободу, свои планы. Браун слушает и внимает, проглатывает как сахарную сказку в детстве под одеялом. Умом отрекает и опровергает каждое слово, но чем-то наконец-то разгоревшимся тылыми-сырыми дровами в груди — принимает и верит. Они пару последних часов перед отъездом бредут вдоль линии бескрайнего Эгейского моря, уклоняясь от цветастых мячей и загорелых рук. Райнер сглатывает вязкую опалившую глотку слюну, входит на трап вяло прогудевшего парохода. Силится не оглядываться на узкую машину, сверкающую боками на пекле, словно жук. Гонит мысли о том, кто может стоять около нее, развязно опершись о горячий капот. Вытряхивает из головы то, что Эрен скорее всего сделает, и одновременно с волнением ждет этой секунды, специально медлит. — Она будет ждать тебя, — в спину наконец-вдруг летит дрожащий крик, мужчина останавливается, стискивая кожаную ручку чемодана и пропуская мимо ушей поторапливающие грозные вскрики бородачей на пристани, — Ты приезжай! И кури сигареты! Перед глазами материализуется театральная сцена, заполонившая однотонными строчками его следующую книгу. Блокнот вспыхивает перед глазами, вызывая огромный волчий аппетит, напоминая бронзовые пальцы, сжимающие лоснящиеся маслом куски баранины. Его дикий, необузданный характер идеально ложится на сюжетные повороты, раскрывающие его похождения до великой цели, перевернувшей бы всю чертову Европу. Браун не сдерживает захлестнувший порыв и резко крутится на каблуках, жадно впиваясь глазами в опостылые глубоко-кобальтовые, теряющиеся в увеличивающихся между ними метрах. Поджимает губы и вбегает по трапу. Прилипшие к борту корабля пассажиры прощаются с отдаляющимся берегом. И рядом с Райнером слышится хриплое и дребезжаще-старческое: — Какой моветон…