i'll wipe your tears, hide in my pockets, just don't cry

у эи тело — скопление ран и порезов, остающихся на века, мажут красным по шёлковым простыням, пока разум мечется в бреду неуверенности, непозволительной для божества, разрубающего своим упорством чужие жизни, но яэ не злится вовсе за то, что эи не может совладать с чувствами, которые ошмётками падают лишь под её ноги, обращаются в лепестки сакуры, стоит яэ коснуться их. дарит по поцелую короткому в каждый висок, когда эи цепляется за край хакамы намёком, чтобы яэ не уходила, а позволяла себе чуть больше, чем эи ей разрешает словами. не ощущает почти поцелуев в ладони мозолистые, усыпанные царапинами, а яэ, будто специально, давит на них языком, улыбаясь хитро, вынуждая эи разбить своё молчание вечное вдребезги и запечатлеть на краю сознания, что молнии больше не бьют в черепную коробку, унося тысячи жизней с собой. превращается в нечто сопливое со слезами, по щекам размазанными, которые яэ сдирает пальцами, не давая возможности спрятать, ведь эи всё упрямо замалчивает, забывая, кто мазью мажет рёбра расчёсанные, бинтуя их так, что дышать становится больно, а руки к копью тянутся неосознанно, пытаясь утопить личный провал в лужах крови, струящейся по плечам. эи пропитывается металлическим запахом насквозь, он бьёт яэ в нос, и она не надеется более, что эи прекратит истязать себя в своей идеальности эфемерной, но рук не отнимает от плечей искалеченных, ловя улыбку полуубитую в лоб ударом катаны. и эи хотела бы полюбить правильно, а не переломанно, не дёргаться от объятий, которыми яэ любовь свою выражает только лишь ей — такой ужасающе-зацикленной на одном, не видящей очевидного, что непростительно для божества, но эи разбирается в бесполезных кровопролитиях, а яэ готова ждать терпеливо, отбрасывая манипуляции, глотая поцелуи, норовящие с губ сорваться. греет пальцы о чужое смущение, не боясь всё же, что эи разъест её ядом, продолжая хвататься за красную ткань, разрубит горло себе, чтобы яэ больше не мучилась, не ломала кости объятиями, помочь неспособными. прохладные губы прикладываются ко лбу, читая мысли, стекающие раскаленным воском по запястьям яэ, эи вздыхает тихо-тихо, силясь сказать, где спрятано её сердце обычное, почти не бьющееся. эи позже вложит его мимоходом в руки нежные, исцеляющие, смеясь над собой за слабость, с которой она легко соглашается отдавать, не разрушая более. яэ целует в лоб, укладывает голову эи на свои колени, она неотрывно смотрит на свои раны, в которых вечность зияет, чёрной дырой ослепляя, а яэ пахнет травой и сакурой, гладит по голове, делая вид, что не видит лица зарёванного, которое эи скрывает усиленно, растирая онемевшие руки. эи дышит слабо, тянется за поцелуем скомканным, краснея чуть, не дожидаясь, пока в голову ебнёт уйти, чтобы яэ не созерцала её такой соплёй и мямлей, сокрушённой своим же копьём, но яэ видит её насквозь, проводит пальцами по бёдру распоротому, знает, что эи не сможет превозмочь себя, не убившись о совершенность, которую она достигает через ненависть, целуя всегда как в последний. погибает в своей омерзительности, не думая о стране, неистово плачущей, затапливаемой дождями, а яэ опять по лицу гладит, хватаясь за пальцы исколотые, ведь эи такая дура на самом деле, что тошно становится разом, но тянется за очередным, обращаясь в картонный щит. эи думается, что в груди у неё, разорванной в клочья, цветёт сакура, не завядая, и голова кружится не от благовоний, а от яэ, затыкающей истерики поцелуями тягучими, от которых мозг превращается в кашу, а костяшки дробятся под тяжестью бытия. не в силах вынести мук — эи награжадает себя ими будто специально, вырываясь из объятий через раз, почти ломая руки яэ, которая понимает, кажется, всё-всё-всё, прощупывает запястье через длинные рукава, зная, что найдёт там нечто хуже эрозии, о которой эи трещит без умолку, заёбывая и себя, и яэ, такую понимающую, с безусловной любовью в глазах — эи легче немного. сжимается, когда яэ вводит указательный, поперемнно целуя в лоб, краснеет до чёлки — чёртова девственница, ей и не больно почти, а снова рыдает, быть может от чувств или от яэ, отдающей нежнятиной приторной, от яэ, которой не стыдно сказать где болит, от яэ, которая своей мудростью долбится в голову, проводит языком по порезам-шрамам-царапинам, прикусывает бледную кожу — эи крышу сносит моментом. яэ приподнимается для поцелуя, пропускает сквозь пальцы потные волосы, пахнущие озоном и кровью, смотрит довольно, выбивая стоны из горла. эи кончает на полувздохе.