.*.*.
Стопы вновь утопают в густом ворсе; спины и бёдер касается колючая ткань мантии, и Исанн почти чувствует кожей дыхание Императора. — Чего ты жаждешь? — его ладони ложатся ей на талию, приподнимая ткань лёгкой форменной блузы; по коже пробегают мурашки. — Вас, мой повелитель. Её пальцы касаются груди, мягко разминая сквозь ткань тугие, болезненно сжавшиеся кнопки сосков. С губ срывается негромкий стон; Исанн заставляет себя дышать ровнее. Она удивлена, что ей не препятствуют прикасаться к себе, — Император странно ревнив к таким вещам при всём своём великодушии, — и её собственные ладони оглаживают налитые груди, ласкают их сосредоточенно, почти властно. Однако, когда низ живота вдруг пронзает мощная пульсация, и в такт ей под рёбрами заходится сердце, Исанн понимает: все эти вольности были допущены лишь для того, чтобы она смогла сильнее прочувствовать свою жажду. — Когда-то Республика, раздираемая противоречиями, — проникновенный шёпот Палпатина раздаётся у самого уха, — так же ждала своего повелителя. Того, кто будет сильным… кто сможет дать ей всё, в чём она так нуждается. Исанн замирает в полутрансе. Форменное бельё после лёгкого невидимого жеста скользит вниз по бёдрам; крепкие сухие ладони ложатся на её живот, и всё внутри сводит от ощущения близости. — Я сделал то, чего она ждала. Чего жаждала. Исанн ощущает лёгкий поцелуй в шею. Пол уходит из-под ног — или так лишь кажется от головокружения?.. Палпатин делает шаг назад. Магнитная застёжка блузы расходится; последний элемент формы директора скользит вниз, оставляя её вовсе без защиты от пронзительного взора. По коже вновь пробегают мурашки — от внезапной прохлады… или озноба? — Мой повелитель, — Исанн наконец не выдерживает густой, вибрирующей тишины. Однако ответом становятся вовсе не слова….*.*.
Исанн лежит на животе; жар тела удивительно быстро согревает прохладную постель. Вокруг темно: лунный свет больше не проникает в комнату, — и эта темнота взывает к терпению. Она не даёт украдкой понаблюдать за тем, как из-под покровов мантии и нижней рубахи высвобождается изящное, жилистое, ещё крепкое тело; не позволяет жадно поймать пристальный янтарный взгляд и лёгкую усмешку, от которой сразу становятся незаметны все следы давнего покушения на сюрреалистичном лице… Темнота неумолима. Сегодня задача иная: не любоваться, а слушать. Внимать. — Что бы мне ни говорили, — продолжает Император, приближаясь, — что бы ни говорили обо мне, я не сомневался и не останавливался. Я слышал её зов; я знал, что меня ждут. «Республика будет преобразована в Первую Галактическую Империю!..» — мельком проносится в голове. Исанн неловко приподнимается на локтях: звук его голоса словно отдаётся не только в ушах, но и во всём теле. Ждать больше невозможно. — Это правда, ваше величество. — Чудно. Палпатин склоняется над нею; его ладони скользят под её живот, спускаются ниже, приподнимают таз. — Чудно, — повторяет он и помогает ей занять удобное положение. — Очень хорошо. — Да, мой Император, — одними губами шепчет она за миг до того, как он наконец отвечает на её немую мольбу..*.*.
Исанн подхватывает мощная, размеренная волна, в которой не сразу оказывается возможным отследить отдельные движения; каждое из них направляет, настаивает, подчиняет. Когда волны становятся более быстрыми и резкими, на глазах отчего-то проступают слёзы. Чем непреклоннее каждый импульс — тем страшнее лишиться этого единства, выпасть из этого ритма… Она пытается что-то сказать, но рваные выдохи и тихие вскрики выражают это гораздо точнее, чем любые слова. Ответом становятся мимолётные, лёгкие, слегка небрежные прикосновения Силой; они не могут утолить внезапную жажду нежности, но выдержать странную терпкость происходящего всё же становится легче… а может быть, и труднее. Разрядка — или нечто лишь похожее на неё?.. — приходит непривычно быстро и, вопреки обыкновению, не насыщает, а ещё долго резонирует мучительным зовом в каждой клеточке тела. И всё же, прежде чем упасть головой на подушку, Исанн вдруг окончательно понимает смысл происходящего. Сегодня она испытала то, что, должно быть, испытывала бы когда-то новопровозглашённая Империя, будь она самоосознающим разумным существом. Таков был замысел Императора; и Айсард выпала честь разделить с ним это переживание. Темнота всё ещё окутывает их, с неохотой впитывая в себя изумление от столь неожиданной мысли. Исанн становится холодно. — Палпатин, — она осмеливается позвать Императора по имени, и он прижимает её к себе, укрыв их плотным одеялом; этого оказывается достаточно, чтобы из глаз снова брызнули невольные слёзы — от благодарности за доверие, смешанной с загадочным одиночеством..*.*.
В покоях зажигаются неяркие маленькие светильники. Исанн обнаруживает, что её голова покоится на груди Императора, и спешит увидеть его глаза — в них миролюбивое мерное сияние. Он аккуратно касается пальцем её пересохших губ. — Ты чего-нибудь хочешь? — Пить, — чуть слышно произносит она. — Ты хорошо научилась отвечать на простые вопросы, — с удовлетворением замечает он и ненадолго выпускает её из объятий, чтобы вернуться с длинным, узким извилистым бокалом, в котором весело шипит игристое вино. Исанн приподнимается на постели и принимает бокал в свои руки. — Пей, моя дорогая, — говорит Палпатин. — За Империю, — улыбается она и глядит ему прямо в глаза. — За моего Императора! — Не могу не одобрить такой тост, — усмехается он в ответ. Она закрывает глаза; его ладонь скользит меж её бёдер, касается её снова и снова, с пружинящей лёгкостью восполняя всю недостающую нежность. В горло скользит набуанское — глоток за глотком. Вскоре она отложит бокал в сторону и невзначай коснётся груди прохладными пальцами. Император что-то благодушно заметит Исанн про её ненасытность; нехитрая ласка сплетётся воедино с его прикосновениями, и мягкие волны одна за другой накроют всё тело. Страха и одиночества больше нет.