Cotton Candy

      Мне всегда нравился запах ярмарки — едкая пыль, смешанная с приторной карамелью. Когда была маленькой, постоянно упрашивала маму купить мне сладкой ваты. Так появилось на свет моё детское прозвище: родители называли меня Коттон Кэнди* едва ли не до шестого класса. Помню, я ужасно этого стыдилась. Потом, когда они развелись, я долго не могла самой себе признаться — скучала по незамысловатой кличке. Она, как и нежная сахарная вата, до сих пор приходит на ум при мысли о детстве. Последний раз я каталась на каруселях и наслаждалась сладостями год назад на Рождество. Сэм был со мной — мы бросались солёным попкорном, побывали в зеркальном лабиринте, целовались, наверное, тысячу раз. Нас видел весь Сентфор, но даже противные старушки и малахольные мамаши не грозили пальцами. Это был отличный день, я чувствовала себя ужасно счастливой. Сейчас всё совсем иначе. Сэм мёртв, а мне не хочется смотреть на балаганные огни — от них режет глаза. И поганая боль-змея в груди - не даёт урвать и капли свободного свежего воздуха. Я в плену и не знаю, как выбраться. Последние месяцы прошли как в тумане: помню мало, с каждым днём остаётся меньше. Я боюсь говорить Саре, Бобби и Дереку. Они и так считают меня слабой. Так хотелось бы доказать им, что я другая. Расписной шатёр приветливо распахивает тканевые объятия — цирк-шапито каждый день впускает под своды всё больше зрителей. Они прибывают, как тараканы с наступлением холодов. Закусываю губу. Кажется, будто чья-то ловкая рука прямо сейчас вложила чужую мысль в мою голову. Болезненно морщусь, а нутро наполняется терпкой истомой. Я предвкушаю и боюсь… И он не может не знать об этом. Внутри темно и привычно тесно. Пробираюсь по узкому коридору в едва освещённое закулисье. Выпаливаю прежде, чем останавливаюсь: — Здравствуй. Знаю, ждёт. Не меня, разумеется. Так повелось едва ли не с первой нашей встречи. В каждом мамином шаге я слышу злость. Ещё бы — ей пришлось отменить важную встречу, чтобы сорваться сюда. Тут ещё и я, настырная, напросилась. Мне правда хотелось взглянуть на странный цирк хоть одним глазком — единственной из сентфорских школьников. Я-то знала, какими бы методами не попытался воспользоваться директор, моя мать ни за что не позволит им остаться. Она ненавидит, когда играют не по её правилам. Под пологом на нас накатывает странное тепло — замечаю капельку пота на сухом мамином запястье. С недавних пор боюсь тесных мест, но напряжение схлынуло само собой. Высокая фигура в старомодной мантии и диковинной маске встречает нас у багровой портьеры. Мама кривится — знаю не глядя. Офисный костюм ей куда ближе любой другой одежды. Я обращаю внимание на волосы мужчины — густые, волнистые, Адель наверняка позавидовала бы. Всё вылетает из головы, когда он начинает говорить. Я растворяюсь в бережных переливах этого голоса: никогда прежде не слышала ничего подобного. Застываю, как зачарованная. Совершенно не понимаю, что этот человек хочет нам сказать, это не так уж важно. Самым нутром я чувствую странное — боль и ужас, носимые глубоко под сердцем, медленно взмывают ввысь и покидают меня. На секунду кажется, что я больше не услышу жуткую колыбельную из диких кошмаров. Что не буду больше оглядываться на каждый шорох. Что смогу наконец говорить с друзьями по-настоящему. Потом повисает тишина. Кажется, будто одно моё присутствие делает её болезненной, бессильной. Он словно сжаливается надо мной и снова заговаривает. — Мне очень приятно видеть вас здесь, мисс Нельсон. Надеюсь, вы порадуете меня и посетите представление? Как они успели обо всём договориться? Даже думаю с запинками. Нужно не ударить в грязь лицом, сказать что-то изысканное и остроумное… Или же промолчать с достоинством. Вместо этого выдавливаю дрожащим писклявым голоском. — П-прошу, з-зовите меня п-п-просто Кэнди. Белая маска не выражает решительно никаких эмоций. Только чуть подаётся вперёд — я и не заметила, как близко к нам оказался этот мужчина. Он и не смотрит в сторону моей матери — аккуратно берёт мою руку, подносит к губам. Кажется, будто схожу с ума. Потому что в голове неожиданно отчётливо звучит: «Так держать, Коттон Кэнди. Умница.» Вслух он произносит иное: — Вдвойне радостно узнать ваше имя, позвольте и мне представиться. Человек в маске. Бросает в дрожь — чувствую, как съёживаюсь под пронзительным взглядом. И в то же время ужасно, до боли хочу, чтобы он смотрел дальше. Так, словно я правда что-то значу. — Надеюсь, между нами не осталось недопониманий, миссис Нельсон. Если желаете, я могу познакомить вас с труппой. Мои чудики очень воспитаны и безмерно любят новые знакомства. Мама не скрывает отвращения. Но, ради всего святого, почему тогда согласилась…? — О, нет. Не будем тратить ваше драгоценное время. Пойдем, Кэнди. Он выглядит искренне раздосадованным. Проклятье, Кэнди, ты всё это выдумала! Что можно различить под такой личиной? Ты идиотка, осталась дурой! Я должна уйти с приподнятой головой. Вместо этого с губ срывается совсем детское, едва не канючащее: — Но я хочу посмотреть! Пожалуйста! Мама никогда не спускала подобных выходок. И сейчас смотрит как на умалишённую. Её тонкие губы размыкаются, явно готовясь к едкому ответу. Однако… — Ради бога, оставайся. Только чтобы к ужину была дома. Человек в маске бархатисто смеётся. — Уверяю, мадам, я не задержу вашу очаровательную дочку надолго! Он сдержал своё слово. Взял меня прямо там, среди разбросанных по полу декораций и реквизита. Это было…прекрасно. Когда Сара впервые увидела шоу, когда он позвал нас на экскурсию, я уверенно разыграла изрядно приевшуюся роль. До сих пор помню этот её фирменный полуснисходительный взгляд. Нет, не обижаюсь. Я правда произвожу такое впечатление. …Человек в маске выплывает из темноты как настоящий иллюзионист. Он давно заметил меня и, конечно, услышал приветствие. Молчит, намеренно глядя сквозь. — Зачем ты меня позвал? — Комкаю пальцами край пальто, уже горя от стыда. Поднимает глаза, будто правда о чем-то задумался. — Я подумал, тебе будет интересно первой взглянуть на…одну из моих актрис. Она ещё ни разу не выступала. Чего он хочет? Почему так пристально наблюдает? Привычно соглашаюсь на его правила. Берёт за руку — прикосновение бережное, но без ласки. Он умеет доставлять удовольствие — такое, о котором я, думается, и не мечтала никогда. Но вместе с тем как будто поит ядом. Вот и сейчас становится отвратительно. Каждым жестом показывает очевидное: я просто игрушка, смешная куколка с полустёртой улыбкой. Он забавляется, подрисовывает ее угольком, а потом опять стирает. Мы идем в павильон уродцев. Там удивительно тихо — и никого не видать. Только маленькая женщина в клетке печально смотрит на нас и шумно дышит носом. — Её имя Атлатонин. Мне следует спросить, почему он так относится к своим актерам. Молчу. Этого он и ждал. — Сара придёт сегодня вечером, — говорит как бы невзначай, — думаешь, ей понравится? Качаю головой, всматриваясь в непропорциональные черты карлицы. Она ужасно кого-то напоминает. — Ей такое не по вкусу. — Я бы не сказал. — Шепчет с затаённой улыбкой. — Ты плохо знаешь свою подругу, дорогая. — Боюсь, ты тоже не успел пока узнать её получше. — Вздрагиваю, будто сама себе залепила пощёчину. И в мыслях не было дерзить ему! Что, если ему надоело? Разозлится, прогонит, никогда больше не попросит вернуться, уедет — нет, он конечно уедет, но… что, если даже не попрощается? Мне должно стать жутко от того, как сильно он нужен мне. Дело не в магическом притяжении, не в неземной любви. Мне хочется слышать его голос, касаться старинной одежды и рубцов на теле в кромешной темноте. Всё это вместе и по отдельности отгоняет от меня мрак, навеянный прочими страхами — и, чувствую, погружает в большую тьму. — Мисс О’Нил сейчас как никогда нуждается в поддержке. Я слышал, у неё пропала мать. — Буднично говорит Человек в маске, прерывая поток безудержных мыслей. — Идём, дорогая. У нас есть ещё немного времени. …Лежу, уткнувшись носом в мягкую простыню. Дрожь в теле постепенно уходит: чувствую, как жар становится теплом. Вот-вот усну — мысли совсем ошалели. Кажется, будто это всё не со мной, а я смотрю со стороны. Как книга или, может быть, фильм. Щемит в груди. Обычно он сразу одевается — сейчас сидит поодаль, на постели. То и дело проверяет, что я не смотрю: чувствую взгляд. Он ни разу не снял свою маску в моём присутствии. Впрочем, догадаться о причине было несложно — мне всегда хотелось спросить, кто или что сотворило с его лицом и телом такую боль. Никогда не находила слов. У него сегодня странное настроение. Будто хочет что-то сказать, но не может. Такое часто бывало с Сэмом, и всего один раз с Люком. Он никак не мог набраться смелости, чтобы расстаться со мной. Во рту пересохло — судорожно зеваю и неожиданно резко заговариваю. — Скажи, — даже не подбираю слов, — почему? В ответ устало шелестят простыни. Расцениваю это как возможность продолжить. — Ты говоришь ей столько льстивых слов, которые возносят до небес. Так почему, скажи же, почему раз за разом приходишь ко мне? И снова ошибка. Я ведь могу ответить и сама. Так было всегда — я была лишь заменой, временным вариантом, удобным переходом к тому самому, жизненно необходимому. Люк нашел необходимое в Саре. Теперь к ней подступается сам загадочный директор цирка… Он никогда не запрещал мне рассказывать о нас. Знал, что смолчу. До сих пор помню тот день — её сверкающие пронзительной голубизной глаза. «Ты спала с отчимом Сэма, верно?!» Я была счастлива, что не заплакала. До сих пор горжусь собой. Что станет с моей подругой, если она вдруг узнает, что теперь я, нерадивая Кэнди Нельсон, состою в настоящей связи с человеком, которому она не доверяет, кого боится? Страшно подумать. Хватит с них моих проблем. — Ты удивительно человечна, — я так задумалась, что даже потеряла нить разговора. А ведь секунду назад он ужасно меня волновал! — Это поразительно. — Это…хорошо? Смеётся. — Как посмотреть, дорогая Кэнди, как посмотреть. Что занимает твои мысли? Ты витаешь в облаках. На самом деле я много чего хочу ему сказать, но, как всегда, спешу с откровенной глупостью. — Ты веришь в призраков? Теперь его глаза вовсю за мной следят — такие красивые, но ледяные. — У каждого есть своё привидение. — И у тебя? — И у меня. Я позволяю себе слишком много — медленно приподнимаюсь, аккуратно двигаясь к нему. Хочу прижаться к скрытому полумраком плечу, там, где — я выучила — один из самых ощутимых наощупь шрамов. — Ты…мог бы рассказать про них. И снова из-за меня всё становится слишком наивным, наигранным, детским. Даже не надеюсь, что ответит. Как бы ещё не оттолкнул. — Тебе не понравится мой рассказ. — Вздох под маской кажется особенно глухим. В этот момент становится до одури жаль его: я не в силах и представить, что могло с ним случиться. Молчим, пока он вдруг не предлагает: — А кто твои призраки? И я говорю ему. Про Сэма. Про Писадейру. Про Сару. Про все на свете. Не перебивает, чувствую — слушает. Ни одна живая душа не относилась ко мне с таким вниманием: и всё же знаю, даже сейчас оно катастрофически, до боли граничит с равнодушием. Это подстёгивает рассказывать дальше, я просто не могу остановиться. Время растягивается, становится тугим и неповоротливым, а я не чувствую его, продолжаю, пока не остается ни одного слова. Моя исповедь некрасива — много пауз, ненужных слов и вздохов. Уже через мгновение мне за нее стыдно. А потом… Потом я неожиданно отвлекаюсь — что-то настойчиво скребётся в мыслях, едва там освободилось место. …И понимаю, кого мне так напоминает маленькая Атлатонин. ***       Проваливаюсь в сугробы — один за другим. Вымокла до пояса, но не успеваю ничего чувствовать. Ощущения сменяются слишком быстро. Не успеваю за ними угнаться. Сейчас я хочу побежать к Саре и всё рассказать ей — снова много слов, а потом будут слёзы, но мы обязательно что-нибудь придумаем! У нас есть Дерек и Бобби, мы спасём её маму, и всё будет хорошо. В следующий миг разворачиваюсь к окраине — кажется, или действительно вижу издалека трепещущий красно-белый купол… Я отдала бы тот счастливый день с Сэмом на ярмарке, лишь бы ещё раз услышать голос Человека в маске. Как это глупо. Как мерзко. Какая же ты слабая, Коттон Кэнди… Плачу, не сдерживаясь — кто услышит? Я всегда плачу, ведь ничего больше не умею. Когда мои друзья сражались со злом, я была в стороне, разве это достойно? И теперь…теперь я гадкая предательница, что будет, если узнают? Оборачиваюсь лицом к лесу и решительно направляюсь вперёд. Эти голые ветви больше меня не пугают — не напоминают конвульсии. Просто деревья. Даже если нет — хуже уже не будет. Я не знаю, чего хочу, просто иду вперёд. Помнится, там нашли Сэма. Он был весь в фиолетовых цветах… Боже, о чем я думаю? Падаю, поскальзываясь на обледенелых камнях — чертыхаюсь, но продолжаю шагать. Пока на пути не встаёт слишком знакомая фигура. — Остановись. …Он появился буквально из воздуха. Этим, правда, меня уже не удивишь. — Тебе-то что? Ты обманул меня! — Я ничего не скрывал от тебя. Это правда. Во всем виновата я одна. Человек в маске приближается — поднимается вьюга. Неожиданно понимаю, что вижу его лицо… не в своих глупых фантазиях, а по-настоящему. Это совсем не страшно. Я подготовилась. — Зачем ты пришел?! Это даже смешно. Как в самой дешевой мелодраме. — Уходи, Кэнди. Уезжай из Сентфора. Это не твоя битва. Снежинки колют глаза — слезы скапливаются в уголках, слепляя ресницы. Я должна подойти к нему и хорошенько ударить. Или спросить, почему он решил извести мать Сары, а мою и пальцем не тронул… Ради всего святого, не думай, что он заботился о твоих чувствах. Не думай, что дорога ему. Он стоит, не двигаясь с места — ждёт решения. Снег скрывает его от меня, вот-вот закрутит в ураган и унесёт подальше отсюда. Неожиданно вместо безвкусного льда на губах проступает вкус жжёного сахара…сладкой ваты. Вспоминаю сильные папины руки, как он сажал меня себе на плечи, и мы вместе шли за любимой сладостью. Папа давно не зовёт меня Коттон Кэнди. А я…так и не выучилась, как взрослеть. Он прав. Это не моя битва. Я иду прочь, не поднимая головы. Нет смысла даже оборачиваться. Хозяин цирка своего добился. ***

1996 год

Зимний Сентфор всегда по-особенному печален. Я думаю об этом постоянно, стоит прийти декабрю. С первым снегом принимаюсь за долгие вечерние прогулки. Таков мой порядок. Мимо проносится орава детей: кажется, собираются кататься с горки. Больше на улице никого — взрослые предпочитают отсиживаться по домам. Я стараюсь не смотреть на горящие окна… Отчего-то они особенно вгоняют в тоску, хоть у меня есть дом. …Нужно не забыть купить маме хороший подарок — те духи, которые она хотела. А папе отослать свитер, зимы в штате Мэн лютые. Вздыхаю. Вроде ничего не забыла. Ах, нет — еще Дерек… Жаль, они почти не видятся, хотя оба вернулись в город. После смерти отца он совсем замкнулся в себе. И если когда мы были детьми, у меня получилось помочь ему, сейчас и надеяться не приходится. Он считает меня предательницей. Едва не убийцей. Я не помогла…ни одному из них. Я просто отсиделась в стороне. Мягкая трусиха Кэнди. Дома остались позади, теперь передо мной лишь бескрайнее поле нетронутого снега. Застываю, оглядываясь. На миг кажется, будто в воздухе мелькает знакомая нотка… Нет, показалось! Ненавижу сладкую вату. Поднимается ветер — закрываю лицо руками в варежках. Нужно возвращаться, пока не началась вьюга. На следующий день в городе уже идут толки об удивительном цирке-шапито, где показывают самых страшных уродцев! Отшучиваюсь, когда спрашивают, пойду ли на представление. Знаю: не пропущу. Мне нужно увидеть его ещё раз. Мне нужно сделать все, лишь бы он не тронул моих друзей.