Индиран Диор и тайна затерянного храма

Две с половиной тысячи лет назад. *** Ли Сянь увидел всадника, когда его самого уже гнали толпой по дороге прочь от города и от кладбища. Навряд ли его правда хотели убить, но лежать потом в грязи и чтобы ребра снова болели, очень уж не хотелось. А вдруг ему ногу сломают, как Крысе? Только и останется, что хромать и милостыню просить... Он не думал, что важный господин на красивой лошади за него заступится. Просто бежал, чтобы погоня шарахнулась, хоть на чуть отстала, вдруг они всадника испугаются? А ему уже чего бояться, это лошадь, скорее, его испугается! А всадник — ну, вытянет плетью разок, больше не успеет. Только подбежав совсем близко, Ли Сянь понял, какой всадник огромный, но испугаться уже не успел. Проскочил мимо у самых копыт. А вот остальные мальчишки успели, когда здоровенный длинноволосый мужчина развернул здоровенного коня поперек дороги перед ними. — Эй, детёныш, стой, — сказал голос сверху, необыкновенно глубокий и звучный. Упал и остановил, как приказ. — Где в этом городе гостевой дом получше? Ли Сянь посмотрел вверх, задрав голову. Глаза у незнакомца были светлые и страшные. И плечи широченные. И весь он был огромный и страшный. Настолько, что сразу ясно, Ли Сянь для него не дичь, а так, мелочь, не стоящая удара плетью. А чутье подсказало — раз не ударил и готов отвести в город — уже незлой, видать, ведь ясно все с ним, Ли Сянем... Может, этот только с виду страшный. ...И вообще, это сколько же мяса надо жрать в детстве, чтобы так вымахать? — Я все покажу, добрый господин, — Ли Сянь улыбнулся до ушей. — Не тот, что на главной площади, там муку лежалую покупают, и от дорогого мяса потом животами маются. А лучше гостиница Тощего Вана, где его жена на кухне готовит, как для себя! Я отведу! — Веди, — сказал светлоглазый. Чтобы ухватиться за его стремя, Ли Сянь пришлось поднять руку. Он почти не добавил в росте с тех пор, как жил на здешних улицах. Зато в дыры в оградах по-прежнему легко пролезал... Так они и прошли мимо Стаи, как он их про себя называл. Те молча грозили ему кулаками исподтишка, но прямо сейчас бояться было нечего, а там видно будет. Вдобавок, Тощий Ван давал Ли Сяню мелкие поручения, когда бывал в добром настроении, а свести двух хороших людей, разве это не доброе дело? И ведь насчёт лежалой муки — чистая правда! — А здесь у нас дом торговца шелком Иня, который резьбу на двери у лучших мастеров в округе заказывал, — трещал Ли Сянь, старательно отрабатывая свое спасение. — Вон там весёлый дом тетки Ли, она мне не родственница совсем, и хорошо, а то бы пришлось дружить с ее сыном, а он совсем дурак. Говорят, у нее одна певичка — мастерица росписи, и это она так двери украсила. Если вы туда пойдете, милостивый господин, там спросите красотку Иволгу, у нее самый хороший голос, и она самая добрая. А это плохой дом, там уже два раза вешались, десять лет назад тогдашний хозяйский сын, и дом продали, а в том году служанка беременная на воротах удавилась. Уже думают, не проклятье ли на дом легло! А этот красивый дом — судьи, нам туда точно не надо. Судья тут больно любит выпить и повесить кого-нибудь. Если вы булку с прилавка украдете, могут не только руку отрубить, но и повесить. Хотя вы, наверное, богатый, не повесят. А вот на эту улицу нам надо, мимо дома вышивальщицы Мэй, вон туда, где самая высокая крыша... Дядюшка Ван! — завопил Ли Сянь ещё в начале улочки, — принимай гостя! Готовь лучшую комнату! И меня не забудь угостить, что я такого гостя к тебе привел! — Кого ты там привел, негодник! — выбежала из боковой двери Ван Вторая с мокрой тряпкой. Ойкнула и убежала обратно, зато явился Ван Хуань и повел коня в конюшню — поволок, точнее сказать. Когда светлоглазый вошёл в главный зал, согнувшись в дверях, и едва не коснулся головой потолка — а ведь Тощий Ван сам был длинным и гордился своим большим залом! — к нему обернулись все. А кто сидел возле входа, поспешили отодвинуться. Ну, ещё бы, здоровяк с таким мечом за поясом и с хитровыгнутым луком за спиной — от такого лучше подальше быть. Такой в одиночку десяток обычных вояк положит и не чихнет. Тощий Ван немедленно возник перед гостем, кланяясь и предлагая проводить на лучшее место. Шикнул на Ли Сяня, куда, мол, прешься. Но все же кинул ему паровую булочку, надкусанную уже, но зато совсем теплую. — Не гони его, — сказал светлоглазый. Сел на предложенное Ваном место, вытянул ноги — стул был для него низковат. Ван старательно закивал — и Ли Сянь бесцеремонно плюхнулся на соседний стул. Застенчивый без еды остаётся — это он выучил на улице первым делом. — А может, вы меня и лапшой угостите, добрый господин? — спросил он немедленно. — Если ты расскажешь ещё что-нибудь. — А что интересно? Я-то здесь все знаю, даже такое, о чем лучше помолчать, так что вы лучше спросите. — Стоят ли в городе воины? — сероглазый заговорил тихо. — Как не стоять, охрана судьи и тюрьмы, это больше десяти человек. А люди клана Ревущего Тигра бывают, но не всегда, вот сейчас давно нету. Они объезд земель по осени делают, дней через пять, наверное, проезжать будут через город. Их вам надо или совсем наоборот? А вот позавчера в город приехал знатный господин в лиловом халате, велел обращаться к себе "господин Гао", у него пять здоровых таких охранников вооруженных. И ещё у торговца солью охрана, и у торговца Иня тоже, но вам они на один зуб, это здешние парни, они не захотят неприятностей. — Хорошо, — сероглазый бросил монету Тощему Вану, который отирался поблизости. С тем же успехом вояка мог спросить у него. Но он спросил Ли Сяня... — Жареного мяса мне и лапши с мясом — этому детенышу. — Стоит ли тратиться на бездомного мальчишку? Господин не боится подхватить от него блох? — проворчал Тощий Ван. — Я моюсь, — обиделся Ли Сянь. — И одежду стираю, когда тепло! А ещё даже холода не пришли, и в бочаге купаться можно! — Мальчишка меня развлекает. — Он слишком тощ и мал для вас, — ехидно пошутил Ван. И замер — так сверкнул глазами вояка. — Знаешь, хозяин, сколько я слышал таких глупых шуток? — сказал он устало. — Они везде одни и те же. Везде, в каждом глухом углу страны. И давно не смешат. — Господин, простите любопытство этого человека, но вы ещё так молоды, — Тощий Ван подтолкнул слугу к столу, и тот торопливо поставил две исходящие паром миски, одну большую, вторую маленькую. — Как вы могли успеть объехать всю страну? — Верхом, — отрезал сероглазый. Странный у него был голос все же. Ли Сянь слушал бы и слушал, как гуцинь слепого Сяо или флейту Иволги. Вроде приглушил его сероглазый, но так и чудится, что он или скомандует им что-нибудь, или запоет. Почему-то Ли Сяню не казалось, что тот молодой — больно страшными были глаза, мало ли что лицо гладкое. Вот только чутье, то самое, которое появилось уже в теперешней жизни, и помогало вовремя унести ноги или не подходить к опасным людям, твердило, что для него, Ли Сяня, опасности нет. Он как воробей на плече у охотника, что сел туда, спасаясь от ворон и ястребов: такая мелкая дичь охотнику не нужна. А доверие и охотникам льстит. Вот уже и крошками от ужина поделился... — Скрываетесь от кого-то, добрый господин? — спросил Ли Сянь тихонько. — У нас на кладбище есть большие старые склепы, там и переночевать можно. — Кто ты, детёныш? — спросил тихо сероглазый в ответ. — Твоя одежда когда-то была хорошей и цветной, и добротной, раз до сих пор не расползлась. Самое время было залиться слезами и поведать про тысячу несчастий, тем более, что они и вправду были. Так правильно на улице. Это спасает. Ли Сянь уже так рассказывал, и растроганные путники кормили его и давали мелкие монеты. Он открыл уже рот, посмотрел в страшные светлые глаза с темнотой в глубине, которые словно насквозь смотрели, и закрыл обратно. — Ли Сянь, — буркнул он нехотя. — С кладбища. Все умерли, вот и все. — Кто они были? — Бродячий музыкант и... Не помню. Лекарка, наверное. Лапша тем временем закончилась, и Тощий Ван снова возник рядом. Даже сам убрал посуду и принес чайник чая. — Что угодно господину? — спросил он. — Вина или байцзю? Комнату, ужин? Девицу, постель согреть? Узнать последние новости? — Вина подогретого, — на столе появилась ещё монета. — И сладостей блюдо. Пожалуй, останусь на ночь. Ужин позже. А новости... Привык приказывать, подумал Ли Сянь. — Сын соседа этого Вана — писарь в городской управе, и все новости мы узнаем первыми после градоправителя! Вы уже слышали о несчастье в главной усадьбе Ревущего Тигра? — Слышал. — Ужасно, как ужасно! Вторая, поворачивайся быстрее, господин требует горячего вина! Самого лучшего! И сладких пирожков! — Эй, хозяин, расскажи новости! — донёсся голос от дверей. — А это и есть охрана господина Гао, — шепнул Ли Сянь, кивая на двух здоровых парней в лиловых халатах и с мечами. — Видно, прослышали, что здесь кормят лучше. — Как не рассказать почтенным гостям! Ужасная, ужасная беда постигла клан Ревущего Тигра! Их главную усадьбу спалили дотла в самое новолуние, и главу клана нашли зарубленным в ту ночь! Спаслись только женщины и дети, которых вывели слуги, да жену главы спустили со стены на верёвке из покрывал, а воинов погибло множество, словно огонь нарочно отрезал казармы... — Это господин Гао уже знает. Я думал, ты больше расскажешь, — разочарованно сказал здоровяк, садясь. — Вина и лучшую утку нам. Просеменила Ван Вторая, поставила на стол глиняную жаровенку, водрузила на нее кувшин сливового вина. Потом принесла блюдо сладких рисовых пирожков с бобовой пастой и локвы в меду. Несколько пирожков исчезли удивительно быстро. Затем сероглазый выпил вина, вытер руки и извлёк кожаный чехол из-под плаща. Что-то длинное в нем было и звякнуло металлом. Охранники за другим столом насторожились, один даже положил руку на меч. Но сероглазый вытащил из чехла лишь две блестящие трубки с отверстиями, а затем на глазах Ли Сяня соединил их, вставил одну в другую, хитро повернул — и в руках у него оказалась флейта ди! Диковинная, целиком из металла флейта ди, блестящая и светлая, будто из чистого серебра! В ответ заблестели глаза уже у охранников Гао. Теперь они развернулись оба и смотрели с интересом. И остальные постояльцы Тощего Вана, кто ужинал здесь, тоже оборачивались один за другим. Сероглазый хлебнул ещё вина, поднес флейту к губам — и раздался тихий стонущий вздох. Вздрогнули здоровяки и Тощий Ван, вздрогнул и сам Ли Сянь, слишком неправильный был звук для флейты, совсем не такой, как у других заезжих музыкантов. Звонче, глубже... И страшнее. Флейта тихо зажурчала и заплакала, и люди в зале замерли — они точно не это хотели бы услышать от заезжего музыканта! Заворожённый Ли Сянь выронил медовую локву и заморгал. Против своей воли он увидел за звуками... Нечто. Словно кистью перед глазами рисовали, разливали в воздухе — льется вода, ручей, водопад... Несется мусор и пепел по воде. Красным окрашивает воду в ручье. Люди бегут из пожарища, их преследуют другие, безжалостно и большим числом, полыхают резные стены, расписанные странным узором... Гаснут угли, рушатся балки, остаются лишь ветви старого можжевельника и цепочка следов в пепле, словно кто-то прошел, шатаясь и волоча ногу... Ли Сянь замотал головой. Наваждение уходило, было тихо. Спохватившись, он подобрал локву с пола и сунул в рот. — Добрый господин, — Тощий Ван, шмыгая носом, непрерывно кланялся, — этот слуга покорнейше умоляет вас не играть больше таких грустных мелодий. Они разрывают ему сердце... и разгонят всех его гостей. — Не бойся, — сероглазый посмотрел как в пустоту, — твои гости останутся. Я сыграю что-нибудь другое. И снова выпил вина, большими глотками. Со стороны, наверное, казалось, что он пьянеет. Но Ли Сянь видел, что руки его не дрожали, и зрачки не расширились. Словно ничего не значил этот кувшин вина. Сероглазый сдержал слово: новая мелодия была совсем другая. Она текла, как вода, переливаясь и расплескиваясь по залу, и Ли Сянь словно бы видел краем глаза, как она блестит, но не мог посмотреть в упор, сколько ни оборачивался. Он даже о рисовых пирожках не забывал. А вдруг этот страшный снова сыграет не так, в четверть силы, а по-настоящему? Чтобы перед глазами само рисовало? Что видели остальные, он решил не спрашивать. Когда и эта музыка стихла, к их столу шагнул охранник Гао. — Мой достойный господин был бы сердечно счастлив услышать ту прекрасную и печальную музыку, разделяющую его горе по погибшим друзьям из клана Ревущего Тигра, — сказал он торжественно. — Он щедро заплатит вам. — Я не продаю свое горе, — сказал сероглазый. — Не мешай мне. — Подумай хорошенько! — Не мешай мне, — повторил сероглазый, делая новый глоток вина. Может, ему всё-таки хмель в голову ударил? — Я же вам говорил, это охрана важного господина! — зашептал возмущённо Ли Сянь. — Они рассердятся, вы их, конечно, побьете, а чинить столы и покупать новую посуду опять дядюшке Вану... — Я не полезу в драку первым, — сероглазый самую чуточку улыбнулся. И заиграл что-то почти веселое, Ли Сяню мелодия даже показалась знакомой, будто он ее слышал очень давно. Музыка длилась и длилась, в главном зале гостиницы собралось много людей, чтобы послушать, они все что-то заказывали, хоть пирожков, чтобы Ван не гнал их прочь, так что хозяин с семьёй с ног сбивались. Очнулся сероглазый уже затемно, когда люди стали нехотя расходиться. Тощий Ван был тут как тут. — На кухне ничего не осталось, но плох был бы этот слуга, забудь он сберечь ужин для такого талантливого господина, — сказал он. — Господину отнесли его в комнату. И из комнаты господина есть второй выход, на случай, если люди господина Гао будут слишком назойливы завтра. — Пустите меня переночевать в конюшне, дядюшка Ван, — обрадовался Ли Сянь. — Я присмотрю, чтобы с его лошадью чего не случилось! — Но ни крошки больше не получишь, — предупредил Ван. — И так объел все фрукты с блюда господина!.. Как этому Вану обращаться к господину? — Меня нередко называют Люланьжэнь, — сказал тот, поднимаясь. — Пожалуйте за моим сыном, господин Люланьжэнь! Он подаст господину все, что нужно... Люланьжэнь, хмыкнул Ли Сянь, когда устроился в сене под ногами у коня. Одинокий, значит. Неужели даже фамилии нету? Конь оказался не из пугливых и не из драчливых, только жуткий обжора: уже весь овес слопал и требовал добавки. Ли Сянь подсыпал ему несколько горстей из мешка и закопался в сено. Здесь будет тепло. Надо принести в склеп побольше соломы к холодам... Под утро в конюшню кто-то пришел. Зацарапался в двери, заскрипел запором, потом зашуршала солома на полу, будто дверь хорошо смазали. Хотя Тощий Ван отродясь не смазывал дверей конюшни! Какой умный человек будет тратить масло на то, чтобы лишиться полезного шума? Когда неизвестный с маленькой свечой прошёлся вдоль стойл и попытался открыть именно это, Ли Сянь завопил как могильный дух или как девчонка, которой сунули за шиворот мышь. — Вооорыыыы!!! — визжал он со всех сил, а дверь стойла все ещё дёргали. В доме ответно закричали, но ещё раньше, чем сбежал вор, что-то дрогнуло и затрещало на крыше конюшни. И когда чужак шарахнулся к двери, с крыши спрыгнул господин Люланжэнь в светлом коротком халате, ухватил его за шиворот и поднял одной рукой. — Пусти! — шипел тот. — Ещё не знаешь, с кем связался! Но его так и держали, пока к воротам конюшни не прибежали Тощий Ван с сыном, а его жена со сковородой не встала в калитке, чтобы не упустить ни слова. Тогда пролаза захныкал и заговорил совсем по-другому, что лишь хотел заночевать в тепле, не желая ничего дурного. — Он лез в стойло к коню господина Люланьжэня! — заверещал Ли Сянь, выглядывая изнутри. Чужак на него злобно зыркнул и заканючил с удвоенной силой, какой он несчастный. Ван-младший и двое слуг, в конце концов, потащили его к судье: в воровстве прямо не обвинить, но наверняка прикажут всыпать палок за то, что влез в чужой дом, а остальным предложили отдыхать, сколько осталось. — И как это под господином Люланьжэнем не провалилась моя жалкая крыша? — спросил недоуменно Тощий Ван напоследок. — Он, наверное, спел ей песню, и она его пропустила, — ляпнул Ли Сянь, получил подзатыльник и ушел досыпать в стойло. Конь-обжора сжевал немалую часть сена, но на подстилку ещё хватило. И заснул он в теплом стойле так крепко, что проснулся лишь когда конюх стал коня гостю выводить. Эх, дурак я, обругал себя Ли Сянь, надо было раньше встать, авось на завтрак наклянчил бы! Хозяин, конечно, тоже стоял снаружи. — Этот Ван был бы счастлив принимать у себя столь талантливого господина долгое время! — восклицал он. — Я каждый вечер буду своими руками готовить для вас лучшие блюда, если вы продолжите играть в главном зале! — Я не приношу счастья, дядюшка Ван, — коротко сказал сероглазый. Он сам седлал коня перед воротами и проверял ему все четыре копыта. Обернувшись, бросил Ли Сяню настоящую монетку, за которую можно было целый день есть лапшу или лепешки! — Ты хороший сторож. Благодарю. Ли Сянь немного осмелел. Подошёл ближе, подёргал сероглазого за полу черного халата с красной оторочкой. И только сейчас заметил, что и волосы его отливают красноватым при солнечном свете. — А добрый господин не взялся бы меня учить так играть? — спросил он. — Как вчера, чтобы рисовало перед глазами? Люланьжэнь остановился. Посмотрел сверху вниз. — Рисовало? — переспросил он. — Как в первый раз вчера... — повторил упрямо Ли Сянь. — Когда так и виделись драка и пожар с пепелищем и плакать хотелось. Я уже умею вырезать дудку из коры и играть на ней, это почти флейта! Я стану хорошим музыкантом! Сероглазый молчал, лицо его стало неподвижным, будто неживым. — Ну, пожалуйста... — сказал Ли Сянь тихонько. Не поможет, подумал он. Этот как скала. Не ударит, но и не разжалобить. И насквозь видит, ныть бесполезно. Надо ныть, надо канючить, надо плакать, пока слушают и не гонят... Но он не мог — под этим холодным взглядом насквозь. Но не почудилось же Ли Сяню вчера! И тут в конце улицы шумно затопотали ногами и застучали копытами. — Вот он! — заорали оттуда. — Окружай его! Фигура с луком в руках возникла на ограде. Несколько пеших людей в форменных халатах — ого, судейская охрана! — бежали к ним сверху, а за теми маячили пять всадников. Нет, шесть — а шестой это сам господин Гао явился. А возле судейских толкался тот самый чужак-ворюга утренний. — Хватайте убийцу Тигров! — скомандовал Гао. — Держи поджигателя!!! — орали судейские. — Запереть все двери, не пускать! Тощему Вану, что ещё торчал рядом, не нужно было повторять дважды. Он так и бросился в ворота гостиницы, а сыну крикнул запереть конюшню. Ли Сянь, конечно, тоже рванулся прочь, в конюшенные ворота — и младший Ван пинком отбросил его назад. Ли Сянь шлепнулся на задницу, а младший Ван захлопнул створку ворот, да, судя по звукам, ещё и подпёр изнутри. — И мальчишка при нем! — заорал ворюга. — Все шептал ему что-то весь вечер и лошадь его караулил! Эх, надо было господину Люланьжэню утром ворюге руку сломать. А лучше ногу! — U-lun-do! — непонятно выругался сероглазый, вскакивая на своего здоровенного коня. А Ли Сянь, поняв, что его дела плохи, вскочил и задал стрекача прочь от судейских. Позади завопили, затопотали, щелкнула стрела по доскам улицы, потом загрохотало прямо за спиной. Что-то схватило его за шиворот — и он взлетел, вопя не то от ужаса, не то от радости! Земля замелькала под ним все быстрее, ворот затрещал и пополз от ветхости, и когда он уже отрывался, Ли Сяня плюхнули в здоровущее седло. Сзади высился господин Люланьжэнь, он был как стена, отгораживая от всех людей позади. — Мама! — вякнул испуганно Ли Сянь и зарылся в лошадиную гриву — они летели навстречу другому всаднику, с пикой! И даже не сворачивали! Большая рука обхватила его поперек всего Ли Сяня, а затем все стало слишком быстро — мелькнул сбоку меч Люланьжэня, отводя пику, и конь его со злобным всхрапом грудью ударил лошадь врага! Ли Сяня швырнуло вперёд, потом назад, чужая лошадь рухнула, вторая шарахнулась, и всадник не смог ее удержать. Тут Ли Сянь не выдержал и зажмурился. И не открывал глаза — ни когда Люланьжэнь страшным гулким голосом кричал "Прочь с дороги!", ни когда рядом что-то орало и звякало железом. Сидел, сжавшись в комок. Потом крики и звон остались далеко позади, только копыта стучали теперь, причем странно, то справа, то слева, и его на лошади не трясло больше, а качало. А в лицо ровно задул ветер, забираясь под оторванный воротник. Только тогда Ли Сянь набрался сил посмотреть, что вокруг. А вокруг была дорога, и речка, и мост через речку под копытами коня прогрохотал, и рисовые поля по сторонам, и маячили впереди западные холмы, хорошо видные из города, все покрытые густым лесом. Про который в городе ходило несчетно баек о нечисти, и даже охотники побаивались туда ходить — больно много, говорили, там лис, и смотрят они больно умно. А если убьешь там лису — верно заболеешь, будешь сохнуть, словно что-то силы из тебя потянет. Даже Тигры туда не ходили, ну как — иногда новенькие ходили, на спор, удаль показать, и ничем хорошим это не заканчивалось, уверяли в городе. Иногда Ли Сянь мечтал там побывать. А теперь его несло туда, словно ветром. — А п-почему лош-шадь к-качается? — спросил он, запинаясь. — Молчи пока, — велел сзади-сверху Люланьжэнь. — Вечером поговорим, — и прикрыл Ли Сяня от ветра полой тяжелого плаща. Словно дверь закрыл. Осторожно посмотрев назад у него из-под мышки, Ли Сянь увидел позади погоню. Да уж, немножко не до разговоров выходит! Было страшно, но как-то странно, словно не по-настоящему все, что случилось. Потому что — ну разве бывает такое? Приезжает в город знатный господин, спасает бродяжку по дороге от других мальчишек, кормит его, а потом забирает с собой! Ну, даже если забрал просто затем, чтобы ему судья не велел палок всыпать за пособничество… в чем? Ой, подумал Ли Сянь с ужасом и восторгом. За пособничество… тому, кто сжег замок Ревущих Тигров? А ведь за это судья мог не просто палок бродяжке всыпать. За такое и на кусочки разрубить могут! — Правда? Это правда? Что вы замок Тигров подожгли, да? — закричал он, не удержавшись. — Правда. Тихо сиди, — приказал Люланьжэнь. И Ли Сянь молчал очень старательно, пару раз даже рот себе зажимал. Он извертелся весь, и порой тяжелая рука, что его держала, его же и встряхивала, словно щенка или котенка. Погоня так и плелась позади, понемногу отставая. Но Тигры и их союзники славились упорством, можно было поставить зуб на то, что они в первой же деревне поменяют лошадей на свежих, каких смогут, и продолжат гнаться, раз обнаружили врага. Но Люланьжэнь словно был уверен, что впереди их ждет отдых, потому что гнал и гнал своего здоровяка-коня почти без отдыха, лишь пуская его шагом время от времени. И когда поил, давал сделать всего пару глотков воды — и гнал дальше. Солнце хорошо склонилось к вечеру, когда дорога резко забрала вправо. Напрямик через те лесные холмы никто не ездил; Ли Сянь знал, что дорога ведет вдоль них к реке и рыбачьему городку, откуда к ним возили речную рыбу. Но Люланьжэнь все сделал по-своему: он пустил коня шагом вдоль зарослей на западной стороне дороги, что-то выглядывая, а затем направил его прямо в гущу листвы. Ли Сянь опять зажмурился, прикрывая глаза, а когда открыл их, увидел, что они едут по узкой тропе, что витками взбирается по склонам холмов, уводя в самую глушь и гущу. И так они шагом двигались до самого заката, то взбираясь вслед за тропой вверх, то проезжая между холмов, то спускаясь в теснины и пересекая ручьи. Иногда Люланьжэнь срывал какие-то листья и бросал их на тропу позади себя. Посреди одной теснины господин Люланьжэнь остановил коня, спешился, снова достал свою серебряную флейту — и заиграл непонятно кому. Мелодия была уже совсем чужестранная, повторялась через два раза на третий, но по-разному, Ли Сяню даже казалось, что он вот-вот вспомнит, как это называется, но все не получалось. Он замерз и соскучился, разглядев уже все кусты и деревья вокруг поляны. И вдруг один куст шагнул вперед, показалось ему… Нет, не куст, а кто-то пугающе худой, в одежде цвета мха и коры и листьев, а может, с нашитыми на нее мхом, корой и листьями, с ввалившимися щеками, огромными круглыми глазами, показалось Ли Сяню, и чуть приостренными ушами под блеклыми волосами цвета спиленного дерева. Лесное чудо заговорило — не шепотом и не скрежетом, как ожидал Ли Сянь, а нежным и звонким голосом, на чужом-чужом языке, будто камушки стучат непривычно четко или колокольчики звонят — красиво, но монотонно. И Люланьжэнь отвечал им точно так же, и голос его звучал свободнее и легче, чем за весь вчерашний вечер, только еще глубже, звонче и богаче, чем у лесного чуда. Показалось — он убеждал их в чем-то, а они неохотно, но соглашались. Потом лесной человек показал куда-то рукой — и исчез в ветвях обратно, словно и не было его, и шагов по лесу не слышно было совсем. Зато пробежала мимо лиса, здоровущая, смерила нахальным взглядом. — Если увидеть лису, — сказал поучительно Ли Сянь, — надо повернуться вокруг себя на левой пятке и почтительно обратиться к Великой Девятихвостой Лисе с просьбой о защите. Если господин меня снимет отсюда, я это сделаю. У меня совсем задница болит. Господин Люланьжэнь молча протянул руку, Ли Сянь вцепился в нее, как в ветку дерева, и его опустили на землю. Ноги поначалу совсем затекли и плохо держали. Все же он их размял и вскоре смог совершить защитный ритуал. Ему показалось, что кто-то захихикал, но главное — дело сделано. А пока он расхаживался, они пришли на какую-то поляну, с одной стороны склон холма, а с трех других сплошная стена кустов. Только ручеек рядом под склоном журчит. А сверху нависают листья деревьев, да таких больших, каких он возле города совсем и не помнил. Тут Люланьжэнь и остановился. — Ночуем здесь, — сказал он. — Нас никто не найдет. — А если у них собаки? — Собак тоже не найдут. — Собак немного жалко, — сказал Ли Сянь. — А теперь ты меня возьмешь в ученики? Я тоже хочу разговаривать с лесными духами и играть им! А расскажи, почему ты спалил усадьбу Тигров, ну пожалуйста! — Послушай меня, — сказал Люланьжэнь. — Я забрал тебя с собой, чтобы Тигры не отыгрались на моем случайном помощнике. Ты не можешь вернуться назад. Но в благодарность за помощь я готов найти тебе новый дом и хороших людей, которые тебя примут... — Ты не хочешь учить меня? — перебил его Ли Сянь, забыв про вежливость. У него словно сердце в кишки провалилось и замерзло там. — Ты сам меня увез, а теперь хочешь кому-то отдать? Зачем тебе меня отдавать? — сказал он очень-очень убедительно, только голос вдруг сделался тонким. — Ты же одинокий. И я одинокий. А если ты меня возьмешь в ученики, то уже будешь не одинокий, и я тоже. Зачем меня отдавать, я полезный! Я крыс умею ловить и жарить, если совсем голодно будет, и одежду стирать, и лепешки печь на камнях, когда мука есть… я… я быстро всему учусь, вот увидишь… Лицо Люланьжэня опять окаменело. И тут Ли Сяня прорвало: он вцепился в черный кафтан Люланьжэня, как тонущий в ветку прибрежного куста, и завыл в голос. Слезы хлынули как с плотины мельника, за ними потекли сопли, он подвывал, размазывая их по лицу, а они лились и лились безостановочно. С ними приходили мысли, что плаксу Люланьжэнь, такой героический, точно в ученики не возьмет, нужно сдержаться, и от этого, наоборот, слезы лились с новой силой, Ли Сянь скулил и икал, а они все не кончались и не кончались. И этот тоже уйдет и не вернется, выл про себя Ли Сянь. Или уйдет, или дверью хлопнет перед носом. Вот сейчас отдерет его от халата и уйдет насовсем… Две твердые руки взяли его за плечи, подняли. Люланьжэнь встал. Ли Сянь тихо булькнул. — Умыться нужно, — спокойно сказал Люланьжэнь. Отвел его, спотыкающегося, к ручью, и умыл в холодной воде, быстро и уверенно, словно давно так делал. Еще и нос ему вытер, не побрезговал. А потом еще раз, и еще раз, потому что у ручья от этих уверенных рук Ли Сяня опять прорвало в рев, откуда только слезы взялись. Будто за все время сразу. За все годы с того дня, как дверь за теми двумя закрылась в последний раз… Когда слезы, наконец, кончились, а пальцы разжались, было темно-темно, как в сарае. Только конь в темноте вздыхал и жевал листья, а наверху светили звезды сквозь листья. Но Люланьжэнь в этой темноте все видел: принес откуда-то немного сучьев и легко развел маленький костер, едва стукнув друг о друга кремнем и огнивом. Набросил на Ли Сяня плащ и словно придавил им к земле. — А-а по-по..чему ты Ти-тигров по-о..джег? — просипел Ли Сянь. — Потому что я был главой Школы с Можжевеловой горы. Десять лет назад, — и показалось, что в свете костра лицо Люланьжэня стало старым. — Э-э-это которых… за не-не-попо…кор..ность? — За нее. За то, что я отказался платить дань. За то, что я был в союзе с боевым кланом Лунного Лотоса. За то, что я учил людей, что бессмертия для них не существует, и что заклинатели Тигров лишь манят людей несбыточной мечтой ради покорности. — А по-по..чему Лу… Ло… те-тебя не за-за… щитил? — Их обманули, и они не успели помочь, когда на нас напали внезапно. — А ты? — А я почти умер, — просто сказал Люланьжэнь. — Меня бросили, приняв за мертвого. — И они?.. — Не все… но те немногие, кто выжил, когда я их потом отыскал, не захотели возвращаться. Они хорошо спрятались и хотели забыть все страшное, что с ними случилось. — А ты? — А я нет. — А это ты спустил жену Тигра со стены на покрывалах? — выпалил Ли Сянь, стараясь посидеть подольше рядом с живой легендой и шалея от этого так, что даже икать перестал. — Вот же памятливый детеныш, — вздохнул Люланьжэнь. — Я… — Я Ли Сянь, — вдруг обиженно сказал Ли Сянь. — А-а ты… п-при-при-мешь меня в у... учени-ки? Люланьжэнь опять вздохнул. Посмотрел в небо, где гроздьями висели крупные звезды, из города так даже не разглядеть. Что-то пробормотал и криво улыбнулся. — Сколько тебе лет? — спросил он. — Во-во..семь… Каже-жется. — Запомни, — сказал Люланьжэнь, — нам придется уехать очень далеко отсюда, и далеко от Можжевеловой горы, чтобы начать все сначала. Долго не появляться в городах и жить охотой… — Ааааа! — завопил Ли Сянь, прыгнул к нему и снова вцепился в черный халат обеими руками. — Сде… сделаешь мне флейту?? На-на-научишь? И снова разревелся. — Да. Научу, — Люланьжень со вздохом взял его под мышку, опять отнес умыться в ручье, подождал рядом, пока стихнет плач — на этот раз сил хватило ненадолго — завернул его в свой плащ и уложил возле себя. Ли Сянь был теперь внутри совсем пустой, и заснул он сразу, едва положил голову на землю. И больше ничего вокруг себя не слышал. — …Эру Единый, — вздохнул Маглор, уже не помня, в который раз, — за что мне это опять?.. Почему я раз за разом наступаю на эти грабли? Сколько можно? Почему я? Почему снова я? Почему еще одно несчастное дитя, которое я вряд ли сделаю счастливым? Неужели только чтобы я все же начал все с начала? Что, еще раз? …Валар ушли из мира очень давно, и когда он к ним снова начал обращаться словами и мыслями, больше от одиночества, чем от надежды, Валинор уже покинул круги мира, и отклик был почти не слышен. Лишь иногда казалось — ветер пытается что-то сказать… А рядом некоторые люди поминали Единого по поводу и без повода, даже над разбитой посудой. И потому иногда Маглор начинал от одиночества разговаривать и с ним. Все равно, рассуждал он, Единый вряд ли его слышит, так почему бы и нет. — Он, конечно, слышит меня и видит… единственный из всех откликнулся на мои видения… может быть, он действительно талантлив! Но если я опять принесу ему одни несчастья? У него что, своих мало? Ли Сянь во сне извернулся, шмыгнул носом и засопел. Ему снилось, как они с учителем Люланьжэнем опять едут верхом, удирая от злобных врагов, большая рука всадника крепко обнимает его, и в это мгновение он был совершенно счастлив.