Клад

      Дорога, ведущая из ближайшего города в наши места, лишь касается сёл и проходит по их окраинам. Таблички с названиями населенных пунктов синие с белыми буквами. Говоря простым языком, это означает, что при проезде мимо села основной дороге не нужно сбрасывать скорость до требуемой в населенных пунктах; про прочие правила обычно никто не вспоминает (возможно, зря). Наша дорога начинается из небольшого городка К***, который в былые времена даже до уровня уездного не дотянул бы. После ограничивающего город небольшого, но очень грибного лесного массива дорога идёт мимо села Лоскутово, находящегося от дороги с левой стороны. Не так давно там построили невысокую, но просторную деревянную церковь. Затем дорога уходит в поля и вскоре после поворота налево на бетонную дорогу в деревню Мироново, с правой стороны от дороги остается село Медведево. Там некоторое время назад восстановили большую, старую каменную церковь. Вскоре после Медведево поле сменяется сначала смешанным, а потом великолепным сосновым лесом (который в классические времена назвали бы «корабельным»). За этим прекрасным лесом, с левой стороны от дороги стоит Степаново, моя практически родная (так как я из соседнего с ней дачного посёлка) деревня, ныне тоже ставшая селом. Некоторое время назад у нас с нуля построили небольшую, но симпатичную каменную церковь в формах крестово-купольной древнерусской архитектуры. Настоятель храма, отец Василий, отличный мужик и «наш человек», а его сыновья Леонид и Владислав, а также дочь Настенька моментально и накрепко влились в нашу детско-подростковую компанию. Единственная постройка с правой стороны от дороги, то ли относящаяся к Степаново, то ли нет – это отдельно стоящий небольшой домик, обшитый непокрашенными досками. А дорога идёт дальше, снова через лес, правда, теперь уже лиственный, а потом выходит в поле и после довольно крутого и профилированного поворота направо, проходит мимо села Ростово, расположенного справа. Там стоит большая и красивая каменная церковь, и она была открыта всегда, и меня и многих моих деревенских и дачных знакомых, крестили именно в той церкви. Ростово находится на высоком берегу неширокой, мелкой, но быстротечной и холодной реки Лисицы, а дорога через небольшой мост уходит за реку. После поворота налево на бетонную дорогу в деревню Мастерково, дорога приходит в село Ивановское. Дальше дорога не ведет никуда и заканчивается асфальтовой площадкой, на которой разворачиваются идущие из города автобусы 34-го маршрута. А чтобы попасть в наш дачный поселок нужно свернуть с дороги в Степаново, проехать через всё село, переехать железнодорожный переезд, сразу за переездом повернуть налево, и там находится наш дачный поселок «Восход» (если же поехать прямо – попадете в соседний дачный поселок «Рекорд»).       Я уже упоминал, что рядом со Степановым с правой стороны от дороги, на окраине поля, окруженный небольшим количеством деревьев стоял одинокий домик. Изучая историю родного края, по крупицам находя хоть какую-то имеющую отношение к нам информацию, я узнал, что этот домик когда-то был не стоящим на отшибе еще одним домом нашей деревни и не домом лесника, о чем ходили разговоры, а вокзалом проходившей здесь узкоколейной железной дороги. Потом, при перешивке дороги на широкую колею, значительная часть трассы поменялась, и теперь дорога проходит вообще с другой стороны Степаново, а домик так и остался стоять. Кстати, на спутниковых снимках наших краёв во многих местах всё ещё видна лесная просека от узкоколейки (а в лесу, на местности, найти её нелегко – несколько раз пробовал).       И вот, в приятный летний день, вскоре после получения аттестата за девятый класс, я, в привычном для меня одиночестве, отправился погулять по родным местам и очутился у этого домика, бывшего вокзала. К нему на нескольких отдельных, специально для него поставленных столбах, подходили электрические провода; на нём красовался номер стандартного стиля деревенской домовой нумерации, и номер этот был первый. По размерам дом этот был меньше привычного деревенского дома, да и по внешнему виду отличался: на дорогу выходили не три окна, а только два. Крыша была не двухскатная, а ближе к ломанной (с некрутым верхом и почти отвесными боковыми частями). На втором этаже был не чердак со светлицей, а, вроде бы, полноценный мансардный этаж. Выглядел домик совершенно не жилым, хотя разваливающимся от времени он не выглядел тоже. Ещё давно, в детстве, во время прогулок с родителями или в компании соседских детей, мы несколько раз проходили мимо этого домика, отмечали его отстранённое положение, замечали первый номер и деревянную звёздочку над номером, выкрашенную красной краской. А теперь решил спуститься с дороги к домику, чтобы рассмотреть его поближе.       Судя по тому, что никакой дорожки к домику не шло, в нём, в самом деле, никто не жил. Подход к крыльцу часто выкладывают досками или плиткой, чтобы сделать подход к дому более удобным и сухим, но здесь подход не был ничем выложен. Даже если вокруг растет трава, у крыльца обычно трава вытоптана и не растет, даже если несколько лет не подходить к крыльцу; здесь же траса росла у самого крыльца, и не была даже примята. От крыльца отходил невысокий заборчик с калиткой, огораживавший расположенный за домом практически выродившийся, давно не убиравшийся сад; за забором, который уже разваливался, тоже явно давно никто не ухаживал. Не оставалось никаких сомнений, что дом покинут жителями давно.       Я решил обойти дом снаружи, но не через сад (пролезть через все его заросли было бы трудно), а вокруг сада. Но обход получился бы слишком большой, и из-за большого количества деревьев, требовал бы выхода обратно на дорогу, а кроме того, за домом и садом обнаружился небольшой водоем – то ли просто прудик, то ли пожарный водоем, то ли водохранилище для заправки паровозов, ходивших по узкоколейке. Поэтому я вернулся к крыльцу и осторожно, проверяя, чтобы подо мной не подломилась какая-нибудь подгнившая досточка, поднялся на него.       Дверь внутрь домика была приоткрыта! Конечно, приоткрыл её не тот, кто жил здесь, а кто-то, кто ходил сюда до меня. Что хозяева могли забыть закрыть дверь, или она сама отворилась из-за ветра – было маловероятно. А раз кто-то заходил в дом без меня, я сначала немного посомневался, а потом решил, что тоже могу войти. Крыльцо, за которым давно никто не смотрел, за многие годы перекосилось, и внешняя сторона его поднялась, что не позволяло открыть дверь достаточно широко, но мне, чтобы протиснуться внутрь, хватило довольно узкого прохода.       Внутри было беспорядочно. Маленькая прихожая пребывала в состоянии разгрома: куртка, пальто, дождевик, телогрейка и пиджак были сорваны с вешалки и валялись на полу. Сама вешалка вместо двух гвоздей держалась только на одном и висела не горизонтально, а вертикально. Кроме одежды на полу было набросано много всякой обуви, и найти парные обувки было, пожалуй, невозможно. Рядом в бывшей вешалкой располагался счетчик для учета электроэнергии, но пробки были выкручены, а кроме того, на самом аппарате было разбито стекло.       Из прихожей можно было пройти или в переднюю комнату, окна которой выходили на дорогу и деревню, или в заднюю комнату, окна которой выходили на задний двор и в сад, или по лестнице подняться на мансарду.       Первым делом я решил пройти в заднюю комнату. Она была невелика по размерам, в ней были только голая кровать с сеткой без матраса, небольшой шкаф для вещей, два простеньких стула у стены и, кажется, самодельный стол в углу, потому что сделан он был из сколоченных досок. Огромное количество вещей как нижней, так и верхней одежды, было, видимо, вытащено из шкафа и валялось на полу. А в остальном, кажется, не было ничего интересного.       Я прошел в другую комнату, и там тоже был погром. Первым делом в глаза бросился телевизор с разбитым кинескопом, стоявший в дальнем углу на тумбе с выломанными дверцами. Зеркало в двери рядом стоящего шкафа тоже было разбито. У внутренней стены, разделявшей комнаты, стояла печка с чугунной плитой со стороны комнаты и с лежанкой между трубой и стеной комнаты (и, наверное, было уютно на ней лежать и смотреть телевизор). Напротив печки стоял обеденный стол, под столешницей которого, видимо, были два выдвижных ящика, которые теперь разбитые лежали на полу. У левой стены стоял буфет, дверца которого были выломаны, а внутри было пусто. А уж сколько разных вещей было набросано на полу – сказать и разобрать было невозможно. Гора самых разных вещей была набросана буквально по центру комнаты, и пройти к бывшему телевизору было невозможно. Осмотревшись, я пошел на второй этаж.       В том разгроме, в котором пребывал дом, хорошо, что хоть лестница не была разломана! Верхний этаж, в отличие от нижнего, не был никак оформлен; это был, скорее, чердак, на котором, как и на всяком чердаке, было набросано множество старых и ненужных вещей. И весь пол был покрыт каким-то хламом; мне удалось разглядеть какие-то металлические банки, провода, непонятную электротехнику, куски картона, обломки пенопласта, старую обувь, связку старых газет – как я посмотрел за 1993 год. В общем, там было, всё то, что обычно лежит на подобных чердаках, что по какой-то причине не было выброшено сразу, а было отправлено на чердак то ли до лучших времен, то ли в качестве импровизированного утеплителя потолка. Делать здесь было нечего, и я пошел вниз. Так как лестницы была узкой и довольно крутой, я, чтобы не соскользнуть со ступеней и не упасть, спускался так, как меня в подобных случаях научил спускаться дедушка: спиной вперед, лицом к лестнице. И тут я обратил внимание, что верхняя ступенька лестницы слишком широкая, а под ней как будто что-то было. Ступенька и не думала качаться, но когда я взялся за неё пальцами и потянул на себя, она довольно легко стянулась со своего места.       Под ступенькой то ли в полу, то ли в самой лестнице была небольшая ниша, в которой стояла жестяная коробка, кажется, из-под старых советских конфет. Я вынул коробку, снял с неё крышку и увидел, что внутри лежат какие-то небольшие свертки из газетных листочков за конец сентября и начало октября 1993 года. Я развернул первый сверточек и остолбенел… Завернуты были монеты! Я осторожно стал разворачивать другие свертки, и во всех были монеты, много самых разных монет – от совсем мелких по размеру, до довольно крупных. Здесь были как маленькие медные копейки, так и огромные, кажется, золотые монеты! И все они были четко сгруппированы или по номиналам, или по году выпуска что ли… Откуда они тут взялись? Их собирали хозяева дома? Или кто-то решил здесь их припрятать? Но вряд ли кто-то стал бы сооружать такой сложный тайник! Значит, монеты принадлежали хозяевам дома, но то ли были забыты, то ли хозяева еще планировали сюда вернуться, а можно было предположить, что старый хозяин умер, а его наследники знать не знали о тайнике.       Я не знал, что делать. Можно было не делать ничего и оставить коробку там, где она была. Но дом выглядел давно покинутым, и хозяева явно не знали о коробке и её содержимом, иначе бы, наверное, забрали её с собой. Но мог ли я взять эти монеты себе? Было ли это воровством? Ведь если вещь кто-то спрятал, значит, она кому-то принадлежит, и забирать ее себе – это значит красть ее! Да и что я мог бы сделать с такой находкой? Обычные деньги можно было бы потратить, а эти монеты имели, скорее, коллекционную стоимость. А коллекционеры – народ отмороженный, и за то, что большинству других кажется безделушкой, но чего нет у них в коллекции, они готовы отдать колоссальные деньги. И вероятно все эти монеты стоили дорого. Но как и где я, обычный ученик, собиравшийся в десятый класс самой обычной школы, мог бы их продать? Я решил, что никому ничего не скажу про монеты и буду их хранить не как средство обогащения или накопления, а как попавшую мне в руки коллекцию.       Но после этого решения появился следующий вопрос: куда мне сложить монеты? – не нести же их прямо в коробке. Я всегда ходил налегке, в кроссовках, футболке и джинсах с ремнем, а также с небольшой поясной сумкой, в которой у меня лежали 50 или 100 рублей денег (по тем временам довольно солидные суммы), несколько монеток, ручка, пара свернутых листков бумаги и колода карт в 32 листа. Но больше места в сумке практически не было. Тогда я достал из сумки карты, разделив колоду надвое, положил карты в задние карманы джинсов, в которых у меня на всякий случай хранились запасы туалетной бумаги. В правом переднем кармане джинсов у меня лежал мобильный телефон (в то время они только становились общедоступными), а в левом – носовой платок. Телефон я достал, и решил, что понесу его в руке. После этого я стал запихивать монеты в передние карманы джинсов, но соблюдая осторожность, чтобы карманы сильно не выпирали. К счастью, карманы были глубокими, и в них поместилось немало монет. Остальные монеты я засыпал в поясную сумку, которая тоже не стала выглядеть особенно набитой. Ступеньку я вернул обратно, и установилась она без проблем, вернувшись на свое место так, как будто еще вообще не трогали. Газеты, в которые были завернуты монеты, я засунул в печку. Коробку я забросил в одну комнату, крышку от нее – в другую, и они слились с бывшим на полу хаосом. Потом я осмотрелся, убедился, что не оставил никаких следов своего пребывания (точнее, не забыл никаких вещей) и покинул домик, не забыв как можно плотнее затворить входную дверь, хотя полностью она не закрывалась.       До дома мне было около трех километров пути: сначала полтора километра через деревню, потом нужно было перейти железную дорогу, и пройти еще полтора километра через дачный поселок или через поле. С каждый шагом монетки в поясной сумке и в карманах джинсов издавали слабо слышный, но все-таки заметный звон. Это меня напрягало, и мне категорически не хотелось ни с кем встречаться. Но, к счастью, то ли все были заняты своими делами, то ли просто мне повезло, и в деревне я не встретил никого из знакомых. А до дачи я решил пойти через поле, где вообще мало кто и редко когда ходил. Даже трудно сказать, быстро я шел или медленно. Помню только, что к концу пути мне очень сильно захотелось пить. На даче, лишь издалека сказав несколько слов бабушке, о том, что вернулся, я на веранде быстро налил и выпил полный бокал специально заготовленной родниковой воды, прошмыгнул в свою комнату, закрыл за собой дверь и стал искать подходящую тару, в которую можно было бы выложить монеты. У себя в комнате я не нашел ничего подходящего. У меня было несколько коробок: картонная от зефира для складывания внутрь тетрадных листков с секретными записями; тоже картонная с большим набором самых разных рыболовных снастей; картонная из-под городского телефона с коллекцией этикеток от минеральной воды; прозрачная пластмассовая самыми разными свечами на случай отключения электричества; черная пластмассовая с прозрачной крышкой с игральными костями и фишками для настольных игр. Ни одна из них мне не подходила. После этого я вышел из комнаты в помещение, называвшееся у нас зимней кухней, в которой хранились самые разные вещи, и сразу же обнаружил там на одной из полок несколько больших пустых жестяных банок из-под растворимого кофе. Так как банки эти собирались у нас на тот случай, если вдруг понадобится что-то положить, я взял одну из банок, и аккуратно, чтобы не создавать звон, переложил в нее монеты. Банку я поставил в свою прикроватную тумбочку, сделал несколько глубоких вдохов и вышел из комнаты. На веранде я снова налил и выпил стакан родниковой воды, а потом вышел на улицу, где продолжалась обычная жизнь. Что я делал потом, и что было вечером – я не помню.       В первую же поездку на машине с дачи в город, я забрал банку с монетами с собой, стараясь не показывать ее никому из домашних. К счастью, с собой я вёз сумку с вещами, и банку никто не заметил.       Дома я поставил банку подальше под кровать, а через два дня, оставшись один, когда родители ушли на работу, я извлек её оттуда, осторожно выложил монеты на стол и стал их рассматривать.       Первыми в глаза, конечно, бросились огромные, по сравнению со многими другими, золотые монеты. А крупнейшими из них были пять монет достоинством две тысячи шиллингов каждая с органом с одной стороны и целым набором классических музыкальных инструментов с другой стороны – австрийские монеты «Филармоникер». Прочие крупные по размеру монеты имели примерно одинаковый диаметр, и так легко друг от друга не отличались. Здесь были семнадцать южноафриканских Крюгеррэндов, тринадцать монет «Американский золотой орёл» по 50 долларов; одиннадцать монет «Канадский золотой кленовый лист» по 50 канадских долларов; восемь монет «Китайская золотая панда» по 100 юаней.       Были и платиновые монеты: шесть платиновых Ноблов с острова Мэн и пять монет «Канадский платиновый кленовый лист» по 50 долларов. Ныне, когда цены на платину существенно опустились, она стоит в два раза меньше золота, и вложившиеся в эти монеты сильно проиграли. А еще были три монеты из палладия – «Палладиевый эму».       Больше всего было золотых монет с профилем последнего царя Николая Второго. Червонцев, то есть по 10 рублей, было 73 монеты, и получервонцев, то есть по 5 рублей, было 56 монет; годы выпуска были с 1898 по 1904. И отдельно была единственная монета «37 рублей 50 копеек – сто франков» 1902 года. Были и новоделы, выпущенные с 1975 по 1982 год, советского золотого червонца «Сеятель» в количестве 40 штук.       Но куда интереснее всего этого золота оказались обычные советские монетки! Вернее, обычными они были только на первый взгляд, потому что на самом деле это были самые редкие и дорогие из регулярных советских монет. Хотя, конечно, очень странно, что какие-то куски медно-никелевого сплава или алюминиевой бронзы могут стоить дороже настоящего золота. Но коллекционеры – народ отмороженный, и они готовы выложить подобные раритеты колоссальные суммы. Были восемь двухкопеечных монет 1925 года, одна двухкопеечная монета 1927 года, три серебряных двадцатикопеечных монеты 1931 года, двенадцать пятикопеечных монет 1933 года, по шестнадцать десятикопеечных и пятнадцатикопеечных монет 1942 года. Из этих старых монет резко выделялись восемь пятикопеечных и одиннадцать десятикопеечных монет 1990 года Московского монетного двора. Заканчивалось же всё это завернутыми шестью полными наборами из двенадцати монет разных номиналов 1958 года и двумя полными наборами из семи монет разных номиналов 1947 года. Тогда я еще не знал, что это очень редкие и ценные монеты, поэтому сначала они вызвали у меня недоумение. Но после поиска информации о них я понял, что они могут стоить дороже золота.       Теперь оставалось решить, что делать со всем этим богатством. Когда находишь что-то ценное, нельзя, как бы ни хотелось, сразу пускать его в ход – возникнут лишние и неприятные вопросы и подозрения. Так что нужно было выждать срок и дать какое-то обоснование обладанию этими монетами. А потом…       И внезапно я понял, что «потом» не будет ничего, потому что я никогда не смогу расстаться с этими монетами! Продать, подарить даже одну из них, нарушить комплектность, уменьшить их количество – это все равно, что вырвать кусок души, а это равносильно смерти. Их не использовали до меня; не буду их использовать и я – пусть монет и много, но они составляют неразделимое целое, и должны лежать все вместе. Поэтому я сложил монеты в жестяную коробку от конфет и убрал её в свой вещевой шкаф, на нижнюю полку, в дальний правый угол. Первое время я постоянно вспоминал о монетах, очень много думал о них. Я с трудом заставлял себя не брать коробку и не рассматривать и не пересчитывать их повторно. Но жизнь шла своим чередом, было много других ярких событий и интересных впечатлений, так что постепенно я стал забывать о монетах. Правда, в октябре в школе задали задачку о нескольких монетах, их весе и определении, какая монета из двенадцати является фальшивой. Воспоминание о ставших моими монетах резко и остро всплыло в моей памяти. И в тот же вечер я вынул из шкафа заветную коробку, еще раз пересчитал все монеты и в своей специальной тетрадочке записал, каких монет по сколько. И эта запись повлияла на меня удивительным образом: теперь мне достаточно было смотреть на нее, а не на сами монеты. А жизнь продолжала идти своими чередом, дни пролетали мгновенно, и за всеми событиями, я сначала не заметил, как средина октября стала концом декабря, а потом наступил следующий год, пришла весна, и к тому времени я уже не вспоминал, ни о монетах, ни о записи про них.

***

      С того случая прошло девять долгих лет. Чего только не происходило за эти годы – как хорошего, так и, мягко говоря, не очень. Монеты долгое время лежали у меня в вещевом шкафу, на нижней полке, в дальнем правом углу. А потом, когда мы купили несгораемый сейф для хранения документов и других ценностей (в частности, государственных наград дедушек и прадедушек), я, вместе еще с некоторыми своими вещами, переложил коробку туда, но опять же на нижнюю полку и в дальний правый угол. Отец даже не спросил меня, что я положил в сейф.       И вот, через девять лет после совершения находки, в одно теплое летнее утро я ехал на дачу и, проезжая мимо того самого одинокого домика, заметил, что он погорел. Он сгорел не полностью, и выходящая на дорогу стена пострадала не сильно, но практически весь второй этаж и задняя часть первого этажа стали жертвами пожара. Очень жалко мне было этот домик, бывший вокзал (в какой-то степени, памятник истории), хранилище клада и просто хорошо заметное, в первого взгляда выделяющееся строение.       А так как нашёлся повод, я решил спросить о домике местных друзей. Серёга и Петька, жившие неподалеку от него, рассказали, что еще в детстве слышали, будто бы в этом доме жил местный лесник (это и я слышал), а теперь уже многие годы в доме никого не было, а кто и когда был – они вспомнить не могут. Андрей и Пашка рассказали, что никакого лесника в доме (конечно же) никогда не было, а был какой-то непонятный старик, о котором никто в селе толком ничего не знал, к которому изредка приезжали сын или дочь, а когда старик умер, и приезжать в дом перестали. Правда, потом Пашка добавил, что ходили какие-то разговоры о том, что старик этот хранил у себя какие-то старые и интересные, возможно, ценные вещи, но ничего не нашли ни сын с дочерью (если искали), ни Пашка с братом (а они точно искали и перерыли весь дом), ни другие. А Дэн и Ксюша рассказали, что знали того старика, потому что с ним немного общался их дедушка, но ничего особенного о старике, кроме того что звали его Николай Степанович, они сказать не могли, и в доме у него никогда не были. Таня и Лиза, и за ними Катя и Лена сначала вспомнили детские страшилки о том, что в доме будто бы жил колдун, который ел детей, а потом сказали, что тоже проникали в внутрь и пытались искать спрятанное в доме что-то; они тоже ничего не нашли, а вскоре после этого случилась тяжелая болезнь Лены. А отец Василий пенял на себя, что не занялся этим домом раньше, и говорил, что теперь дом нужно будет восстановить, поставить под государственную охрану и открыть в нем музей сначала бывшей узкоколейки, потом нынешней ветки железной дороги, а потом, если дело пойдет на лад, то и всего нашего края. У меня, как у студента юридического факультета, отец Василий просил юридической помощи в этом вопросе, и я обещал оказывать всяческую поддержку.       Сопоставив полученные факты с найденными монетами, я посчитал, что старик, хозяин дома, каким-то образом собрал все эти монеты. И, в целом, можно было представить, что он за многие годы жизни насобирал редких регулярных монет. Но откуда у него взялось столько золота, причем не только советского, но и царского и даже заграничного? В наше время вполне можно было бы продать редкие регулярные монеты и накупить золота, но как это можно было сделать в те годы, без Интернета, без возможности выезжать за границу? И монеты искали до меня – именно поэтому в домике был такой погром; но почему-то найти их повезло именно мне.       Восстановление домика и облагораживание территории шло под руководством отца Василия при моих юридических консультациях (хотя земельные вопросы и вопросы наследования не были моей специализацией), но продвигалось медленно и заняло больше двух лет. Мы довольно быстро узнали, что последним жильцом дома был некий Николай Степанович Пшеницын, умерший больше пятнадцати лет назад, но больше ничего узнать не получалось. Только послед очень длительных поисков было установлено, что у Николая Степановича было двое детей – сын Алексей и дочь Наталья. Алексей принимал какое-то участие в сложных событиях 1993 года, после чего его следы терялись. Наталья же умерла вскоре после рождения мертвого ребенка в середине 1990-х годов. Никаких других наследников и родственников у Николая Степановича не было. Фактически это означало, что его имущество переходило в государственную собственность.       С музеем тоже как-то не очень ладилось. Так как ни в городе К***, куда шла наша ветка, ни в поселке С*** собственных архивов не было, мы стали искать информацию в районных и областных архивах. Нашлось всего несколько исторических фотографий и пара документов. На брошенный нами клич о сборе материалов откликнулись два жителя города К*** и один житель поселка С***, давшие еще несколько исторических фотографий, а один из жителей города К*** дал старое расписание поездов, в котором был раздел расписания движения по узкоколейке. Но в целом материалов было мало, и нам даже не удалось найти фотографий всех промежуточных остановочных пунктов дороги широкой колеи, сделанных до 2000 года. Все полученные нами фотографии узкоколейки, были сделаны или в городе или в поселке, а между ними как будто ничего и не было. Не нашлось ни одной исторической фотографии нашего домика, когда мимо него проходила узкоколейка. Так что на создание музея рассчитывать не приходилось. В итоге отец Василий выкупил восстановленный во многом за его счет домик в свою собственность и, так как дом в селе у него уже был, стал называть его своей дачей.       И до сих пор я не знаю, обокрал я тот домик или нет. Пару раз я думал, не рассказать ли в форме тайной исповеди о находке отцу Василию, но у меня не хватало для этого духа. Думал я и о том, чтобы продать все монеты, а полученные деньги раздать нуждающимся, но я был совершенно не в силах расстаться даже с одной монеткой. И я решил, что раз я не пользуюсь монетами, не получаю от этого выгоду, то монет у меня как бы и нет. А раз не нашлись никакие наследники прежнего их хозяина, то и передать их некому. Кроме того, монеты могли погибнуть во время пожара домике, а я их спас! Так что пусть они спокойно лежат в несгораемом сейфе, на нижней полке, в правом дальнем углу.