Иногда писатель немного больше

Хонбин идет по темному коридору, касаясь стены кончиками пальцев. Масляная краска старая, но все еще хорошо держится, лампочки тусклые и редкие, света почти не дают, но Хонбин не включает фонарик. Запасных батареек нет и искать их не хочется. Телефон лежит в чехле в кармане, он сам не знает, почему его не выбросил. На шее, под рубашкой, тяжелый, потемневший ключ, бородка стерлась от времени и почти не царапает кожу. Хонбин верит, что однажды сможет выбраться из этого ада. Под ногами шуршат опавшие листья. Хонбин понятия не имеет, что листья делают в запертом коридоре без окон, но ему не интересно. Хватает и того, что коридор абсолютно прямой, с заколоченными дверями и тихий как могила. Если бы не накапливающаяся усталость, он бы сомневался, что движется. Хочется сесть и отдохнуть, хотя бы недолго вытянуть ноги. Спать тоже хочется, место вроде бы безопасное, Хонбину тревожно, но он решается. Спит он чутко и надеется, что проснется, когда все начнет меняться. Он ложится поперек коридора, подгребает листья под голову, упирается ногами в противоположную стену и закрывает глаза. Становится еще тише, но тишина не ватная, не давящая, звуков просто нет. Ничего нет. Хонбин почти не помнит, что было до. Воспоминания редкие и обрывочные, они вспархивают испуганными птицами, стоит начать думать о них. Он помнит спокойное лицо мертвой бабушки, помнит церемонию и бесконечный поток соболезнований, помнит, что у него есть невеста и теперь он владелец магазина, но вот как она выглядит и что продается… В его телефоне контакты записаны нечитаемыми квадратиками, ни один не отвечает. Да Хонбин и не знал бы, что сказать. Постепенно он проваливается в сон, собственное дыхание кажется слишком громким, Хонбин поворачивает голову и дышит в плечо. Листья едва заметно пахнут пылью. Все это началось с того, что Хонбин закрыл дверь подсобки и оказался в залитом мертвенным светом магазинчике. Никого, ничего, только неясная тишина. Хонбин подумал, что что-то происходит на улице и несколько его покупателей вышло посмотреть, шагнул за порог и все изменилось. Он часто думает, что было бы, останься он в магазине. Можно ли было этого избежать. Мысли не оставляют его даже во сне. Хонбин просыпается на том же месте и в той же позе. Лампочки по-прежнему тусклые, но светят ровно, это хорошо. Хонбин уже научился бояться мигающего света. Ключ на шее нагрелся и давит, Хонбин поправляет шнурок. Ключ появился почти сразу, но еще ни к чему не подошел, и все же Хонбин думает, что это самое ценное, что у него есть. Даже ценнее фонарика. Он садится и вздыхает. Идти не хочется, вообще ничего не хочется, только сидеть на месте и ждать, должно же это когда-нибудь закончиться. Хонбин стискивает зубы, встает и шагает дальше, по темному ломкому ковру. Дверей становится меньше, но все по-прежнему с левой стороны. Некоторые заколочены уже не наглухо, наверное, их даже можно попытаться открыть, но Хонбин проходит мимо. Запертые двери не для него. Листья тихо шуршат под сквозняком. Хонбин видит, как они шевелятся, открывая простой дощатый пол у порога приоткрытой двери. Обычной темной двери, их здесь несколько сотен, совершенно одинаковых, с металлической круглой ручкой. Хонбин сжимает ручку и осторожно заглядывает. За дверью комната, залитая солнцем из окна напротив, легкие шторы колышутся на ветру, на диване, спиной к нему, сидит девушка. Его невеста. Хонбин облегченно вздыхает. Это его дом, знакомая с детства комната над магазином, кофейный столик со следами ножа, резные фигурки животных, которые собирала бабушка, их фотографии. Он заходит и прикрывает за собой дверь. Девушка на диване оборачивается. У его невесты темные прямые волосы до середины спины и смазанное, лишенное черт лицо. —Хонбин-а, знаешь, я тут подумала… — она говорит, но ее губы двигаются не в такт, произнося совсем другое. Хонбин делает шаг назад, еще один и еще, пока не натыкается на дверь, выходит и закрывает ее, запирает ключом, висящим на шнурке. Руки дрожат, он прячет невесть как появившийся ключ обратно под рубашку и идет дальше. Очень хочется сорваться на бег, но он только стискивает фонарик и старается дышать ровно, и ускоряет шаг. Свет гаснет внезапно, Хонбин падает и вязнет в чем-то мягком, его мнет и мотает, накрывает с головой, проталкивает вниз, пальцев касаются чьи-то острые зубы. — Снова не то, — слышит он напоследок.

***

Чон Тэгун был молод, но уже известен. Его романы отлично продавались, хотя ни темы, ни язык не были легкими, критики относились благосклонно, читатели любили, правда, в последнее время Тэгун задумывался, за тексты или за фотографии в глянцевых журналах. На свою беду он оказался удивительно фотогеничен. Чем дальше, тем больше его жизнь состояла из интервью, шоу и рекламы, пока, наконец, он не сказал своему агенту «Мне нужно писать» и не смотрел, пока тот не понял. И — надо же! — у Тэгуна образовался трехмесячный перерыв, который он рассчитывал провести с пользой. Сюжет для будущей книги был готов, пришел во время бесконечных разъездов. Тэгун писал ручкой, всегда. Так он чувствовал, что пишет, его слова обретали плотность и вес, в то время как набранные на компьютере оставались просто черными точками, скольжение пера по бумаге давало время обдумать. К тому же, на бумаге нельзя внести правки так легко, Тэгун старался писать сразу набело. Пока получалось. В маленькой светлой комнате, за деревянным столом, лицом к окну, под тиканье старых часов, Тэгун чувствовал себя счастливым. История была простая, об обычном человеке, потерявшем смысл жизни. Тэгун видел их слишком много, живущих по привычке, не задумываясь о том, кто они. В пятнадцать им уже объяснили, чего надлежит хотеть, в двадцать прописывали антидепрессанты, в сорок пять их накрывало с головой, многие не выдерживали и совершали самоубийство. Ему хотелось рассказать, что истина не всегда легко находится, иногда стоит отказаться от чего-то привычного, прислушаться к себе и понять, чего хочешь на самом деле. Никто не может быть счастлив за другого. Работа шла не то чтобы быстро, но равномерно, стопка исписанных листов росла, Тэгун был в целом доволен. До недавнего времени. Пару дней назад словно что-то случилось, Тэгун не мог писать дальше. Он ходил по комнате, садился за стол, снова вставал, ерошил волосы, варил кофе и забывал о нем, грыз древнее печенье и окаменевший сыр и думал, думал, думал. Главный герой как-то вдруг изменился, стал безвольным и плоским, он ускользал, расплывался, терял индивидуальность, становясь похожим на всех сразу, Тэгун перестал его понимать. Повествование застопорилось, Тэгун начинал писать и бросал, едва выведя пару слов, откладывал листы и начинал снова. Сцена была даже не одной из ключевых, обычный, ничего не значащий разговор с невестой, не то Тэён, не то Сохи, имя Тэгун так и не придумал. Ни имя, ни внешность, ни собственную историю, собрав ее из статистики. Гораздо лучше он представлял ее характер и отношение к главному герою, чем все остальное. Она такая же жертва общества, в котором девушка не может быть одна. Жених не важен, он ей даже не нравится, но он хорошая партия, владелец магазина, она не будет нуждаться. Они живут вместе, дань современным веяниям, но дата свадьбы уже назначена, да и бабушка была все время рядом. Тэгун признавал, что это спорный момент, он понятия не имел, сколько семейных пар живут вместе уже до свадьбы, но для сюжета это было важно. Несмотря на то, что их связывает только лишь привычка, что они чужие друг другу люди и вряд ли когда-то были близки, они все равно собираются пожениться и прожить жизнь рядом. Рядом, но не вместе. Интересно, понимает ли она его?

***

Хонбин открывает глаза под мигающей желтой лампочкой, оглядывает стены из ржавых листов. Вокруг никого, потолка тоже нет, лампочка висит на толстом проводе, уходящем в темноту. Осторожно спускает ноги со стола и едва не вскакивает обратно, испугавшись, что пола нет. Почти невидимая металлическая решетка отделяет его от следующего уровня, Хонбин видит метров на семьдесят узких клетушек, дальше все расплывается. Он с трудом сглатывает — в горле пересохло — идет вперед и машинально проверяет телефон. На его глазах завтра меняется на вчера, потом снова на завтра, цифры дрожат, Хонбин убирает его в карман. Ключ на месте, все такой же тяжелый, только холодный настолько, что обжигает. Хонбин повесил бы его поверх рубашки, если бы не боялся потерять. Внизу ворочается и дышит что-то большое, время от времени обдавая горячим влажным воздухом. Что это знать совсем не хочется, Хонбин ищет лестницы, но все ведут только вниз. Лампочек много и все мигают, хорошо, что не в такт, разгоняют мутное красное свечение снизу. У Хонбина есть только фонарик и ключ, бесконечная усталость и желание выжить. — Хонбин-а, — слышит он за спиной. — Хонбин-а, нам надо поговорить. — Медленно оборачивается, уже зная, что там увидит. — Он считает, что мы должны поговорить. Ну, знаешь, ни о чем. Или о чем-то. О чем угодно. — Его невеста в платье с цветочным принтом, волосы заколоты кокетливым бантом, в руках садовая пила. — Ты любишь крокусы? Они расцветают весной, одни из первых. Твоя бабушка ставила их в горшках на окно, говорила, что так весна быстрее придет, — она наклоняется и доверительно понижает голос. — Я нет. Хонбин замечает тусклый блеск металлической ручки, бросается в сторону под удивленный возглас, петляет, ссыпается по лестнице, срывая ключ с шеи, ныряет в проем, запирает замок и прислоняется к двери. Это снова комната над магазином и здесь ночь. — Хонбин, — слышится из-за двери. — Хонбин-а! Он спускается вниз, выходит на улицу и идет по дороге, фонари не горят, но это и к лучшему. Луна мигать не станет. — Какой ты, — из тени выходит его невеста, пила как будто стала больше. — Хмм, какой… Я думаю, надо узнать тебя получше. Не сопротивляйся, ты все время сопротивляешься! — она наставляет пилу, Хонбин отшатывается, хотя между ними метра три. — Я даже не знаю, как тебя зовут. — Не переживай, я тоже все время забываю. Хонбин сворачивает в приоткрытую дверь, запирает замок все еще зажатым в руке ключом и снова оказывается в коридоре с сухими листьями. Он идет быстро, листья хрустят, словно кто-то плачет. — Это меня не остановит, ты же знаешь. Невеста появляется из стены постепенно, скользит и почти не просвечивает. — Я не хочу здесь быть. — Никто не хочет, — пила до ужаса настоящая, ее зубцы цепляются за серую шерсть кардигана, когда невеста взмахивает рукой.

***

Тэгун вздохнул и разочарованно посмотрел на лист. Диалог не складывался, невеста — как ее все-таки звать? — не собиралась облегчать ему задачу. Сюжет рассыпался. С удивлением Тэгун понял, что создал глухую ко всему, кроме собственного мнения героиню, может быть, не слишком образованную, зато умную и жадную. Ей не нравились правила, но менять их она тоже не хотела. Похоже, стоило уделить ей больше внимания, сильные личности среди женских персонажей большая редкость. Тэгун опустил каменное печенье в холодный кофе, размышляя, почему его герой так боится своей невесты.

***

Хонбин мчится по коридору, мечтая хотя бы об одной открытой двери. — Я хочу знать, о чем ты думаешь! — невеста скользит рядом, все еще по пояс в стене, что ничуть не мешает ей хватать его за полы кардигана. — Ты мой, Хонбин, ты только мой, ты всегда будешь моим. У тебя нет ничего своего, что ты можешь? Хонбин спотыкается обо что-то на полу, летит кубарем, невеста проносится мимо и не успевает остановиться, он вставляет ключ в замочную скважину, поворачивает, молясь, чтобы дверь открывалась вовнутрь, потому что доски он отодрать не успеет… — Думаешь, тебе удастся жить одному? — Лучше жить, чем с тобой, — Хонбин запирает дверь, но теперь не ждет, включает фонарик и пробирается по какому-то складу. В темноте что-то шуршит и шевелится, но Хонбину плевать. Он устал бояться, чем все это кончится. Фонарик гаснет, его подхватывает и несет вперед, вместе со стеллажами и пустыми канистрами, кто-то удивленно вскрикивает, Хонбина швыряет и хорошенько прикладывает о поверхность. — Хонбин, — бабушка ласково треплет его по волосам. — Почему ты вырос такой глупый? Хонбин глотает непрошенные слезы. Бабушка сидит в гробу и грустно улыбается, вокруг люди в черной одежде. — Я не… — Проснись, Хонбин. Хонбин открывает глаза. Снова коридор, снова листья и заколоченные двери, полная тишина и фонарик под головой. Хонбин встает и стряхивает листья, нашаривает фонарик. — Мы поженимся! — невеста вырастает внезапно, размахивается и бьет пилой наотмашь, еще и еще. Хонбин кричит, пила рвет кардиган и рубашку, вгрызается в руку, разбрызгивает кровь. — Мы поженимся и я буду счастлива! — Иди ты к черту! — Хонбин отбивает пилу фонариком, хватает невесту и швыряет ее что есть силы о стену. Та ударяется головой и сползает, Хонбин открывает дверь, тащит едва шевелящуюся невесту к проему и толкает внутрь, запирает дверь. Пила остается где-то в листьях. — Хонбин? — ее голос за дверью дрожит. — Хонбин, прости! Мне страшно одной… — А мне уже нет. — Хонбин? Хонбин, ты слышишь? Я исправлюсь, я сделаю все, что захочешь! — Научись жить сама. — Пожалуйста, не оставляй меня! Хонбин? Хонбин! Он стаскивает кардиган и кое как заматывает руку, наматывает шнурок на запястье. Невеста тихо всхлипывает и царапает дверь, стены коридора чуть заметно дрожат. — Я живой! — кричит Хонбин, задрав голову. — Я живой, слышишь? Мне больно! И ей тоже! Он идет дальше, мимо полустертых дверей и рассыпающихся стен, под светом мерцающих лампочек, листья падают в ямы на полу. Ключ такой горячий, что на ладони должен остаться ожог, но Хонбин не выпускает его из руки, это его единственный шанс. Шелест исчезающего коридора едва ли не громче стука сердца в ушах. Хонбин почти проходит мимо, эта дверь ничем не отличается от остальных, но ключ жжется почти нестерпимо, он открывает замок и дверь поддается. Хонбин шагает вперед, дверь захлопывается и оставляет его в темноте. В спокойной темноте задней двери его магазинчика. Где-то лает собака, у соседей бормочет телевизор, у фонаря вьются мотыльки, от мусорного контейнера едва заметно тянет уксусом. Ключ становится легким и теплым, и даже рука почти не болит. Хонбин съезжает по двери вниз и вжимается лицом в колени, из горла рвутся сухие рыдания.

***

Тэгун с тоской посмотрел на сотню исписанных листов перед тем, как отправить в мусор. Им никогда не стать романом, а сам Тэгун, кажется, только что узнал, что такое творческий кризис. Сначала невеста, а потом и главный герой оказались слишком отличны от первоначального замысла. Тэгун совсем не ожидал, что его герой, которому надлежало следовать правилам и привыкать жить постепенно, возьмет все в свои руки. Хотя, надо признать, столкновение характеров на той сотне листов понравилось ему значительно больше задумки. Тэгун решил, что ему надо развеяться. Погулять по улицам, посмотреть на людей, послушать разговоры. За людьми наблюдать всегда интересно. За тем, как девочка лет семи пыталась объяснить собаке, как выполнять команду «Сидеть». Или как улыбались друг другу супруги, прожившие вместе целую жизнь. Или мужчины спорили о каких-то важных делах. А еще открылся новый магазинчик, интересно, что там продают и кто приходит… Тэгун замер. Из магазина, вежливо придерживая перед покупательницей дверь, вышел хозяин, высокий темноволосый парень в сером кардигане и рукой на перевязи. В точности такой, каким он представлял главного героя своего ненаписанного романа.