К теплу

— Хочу смотреть на тебя вечно. — Так смотри, не могу запретить. Только это «вечно» сильно ограничено — ты слишком старый. — Вань, мы ровесники, хотя, если тебе хочется, я старый, но, в таком случае, ты придурок. — Идёт, — соглашается солист, целуя Виталю в нос. Приготовления никогда не заканчиваются, даже на сцене, но сейчас пределы приличия опоздания на собственный концерт грозят оказаться превышенными и мужчины спешно поднимаются по ступенькам прямиком под тысячи взоров поклонников. Виталия эти взоры слепят, подобно сотням направленных в глаз прожекторов, они оставляют ожоги на теле и сетчатке, под ними не может быть просто тепло, только плавящий всё на своём пути огонь. Ивана взгляды подпитывают, как батарейку, он греется в них, как в утренних солнечных лучиках, млеет подобно коту на тёплом камне. Они кричат, он кричит в ответ. Виталий не такой, но он смотрит на Ваню и тело остывает — лёгкий морской бриз, прохладней, безопасней, привычней. В дешёвых стразах отражаются улыбки зрителей. В несложных украшениях он не выглядит пошло, безвкусно, томные взгляды подчёркивают искусственные рубиновые слёзы, тень от промокшей чёлки затемняет ряд наклеек над глазами, так что те выделяются ужасающими пятнами-дырами на бледном лице. Иван не дешёвка, он богема, король судной ночи. И взгляд Виталия опаляет его сильнее всего, заставляя двигаться быстрее, брать ноты ниже (как клавишнику нравится), петь громче. После «Вежливого отказа» зал погружается во тьму, гаснут лампы, люди заполняют черноту криками и аплодисментами. Виталию на минуту становится проще существовать. Курочкин оглядывается через плечо. «Всё спокойно?» «Нормально». И можно продолжать работать, дышать. Через каждую песню они вставляют хит и теперь не ясно, кому на сцене выступление даётся тяжелее. Зал высасывает энергию, тянется руками, которые в темноте кажутся тысячами извивающихся щупалец. Иван уже почти на остатках воздуха в лёгких заканчивает «Паническую атаку» и это, блять, смешно. Между треками остаётся впервые незаполненная пауза, Иван пытается отдышаться и снова испуг заставляет выпустить воздух из лёгких — Талызин, так редко берущий контроль над людьми, подходит сзади, незаметно для окружающих за талию отводит солиста чуть в сторону, принимаясь коммуницировать с фанатами. Ваня не слышит, что тот говорит и что ему отвечают, хотя уверен, что там мало чего-то, помимо признаний в любви — несмотря на редкие появления, клавишник не теряет поклонниц и поклонников. Курочкину становится всё сложнее рассуждать и он просто принимается за вторую бутылку воды, пялится в зазор между кулисой и стеной сцены, наименее тёмный угол. Когда и оттуда начинают мерещиться оскалы улыбок и руки-ветки, он оставляет бедную полупустую бутылку и возвращается на прежнее место. Виталик смотрит вопросительно, на что получает заметный лишь ему кивок и дольше обычного прикрытые глаза от солиста. Сегодня Виталий другой, чуть активней, чуть громче подпевает строчки «Принцессы», чуть слезятся глаза на «Звездопаде», задерживается у края сцены, чтобы подписать поданный девочкой из первого ряда блокнот. Только Ване это не кажется необычным, но глаза сегодня чуть слезятся и у него, хотя, кто знает, может софиты в этом городе просто особенно яркие. Талызин доигрывает последние ноты очередной выведенной до идеального исполнения песни, Иван говорит последние прощальные слова и они покидают сцену. Давление потихоньку уменьшается, по пути они вежливо соглашаются-подписывают-отвечают-улыбаются персоналу, путь даже не кажется бесконечным перед целью. Наконец повернув замок гримёрки, Курочкин оборачивается к клавишнику, глаза у Вани абсолютно уставшие, сам он чуть сгорблен, одним широким шагом приближается к Талызину и крепко сцепляет руки у того за спиной. Виталий отвечает тем же, проводит по уставшей спине, мнёт рубашку с сомнительным принтом, сильнее прижимается к чужой груди. Ваня утомлённо опирается подбородком об макушку мужчины, закрывает глаза, и, кажется, прямо сейчас так и уснёт. Виталий нежно поглаживает Курочкина, отодвигаясь от него, берёт наконец за руку и ведёт к дивану. Мужчина, не задумываясь, падает на практически единственную горизонтальную плоскость в помещении и довольно, подобно коту, жмурится. Слышится удаляющийся шорох шагов и Иван в возмущении поднимает одно веко, но клавишник уже возвращается обратно с каким-то средством в руках. — Расслабься. Не смея перечить, Курочкин закрывает глаз обратно и откидывает голову на низкую спинку. Сперва он чувствует быстрый поцелуй в кончик носа и широко улыбается, потом щёк касается что-то шершавое, но при этом мокрое и холодное, и Ваня в удивлении пытается разглядеть раздражитель. — Чтоб клей легче отходил, — пояснил Виталий, он уже забрался на колени к мужчине и вовсю вертел его лицо, стирая почти въевшиеся блёстки. — Зачем ты их мажешь? Их же всё равно не видно. Иван ненаигранно закатил глаза. — Ну я же знаю, что они на мне есть, вижу их, это во-первых, — начал объяснять мужчина, — А во-вторых… Он приблизился к губам клавишника и как-то по-животному, собственнически, провёл по ним языком, на что получил неаккуратный мазок ватным диском по скуле. — …поэтому, — ещё шире улыбаясь закончил он. Виталий был бы очень рад неодобрительно покачать головой, но смог ответить на эту улыбку только улыбкой. — Закрывай глаза, ты совсем вымотался за концерт, — снова посерьёзнел Талызин. И Иван отдаётся ощущениям: холодные мягкие руки Виталия, легко оттягивающие кожу над бровью и жёсткий смоченный химией диск. Захотелось, вдыхая запах, пройтись от локтя до ладони коллеги, согреть нос в сгибе чужой шеи, но не сейчас. Всё позже, обязательно. Сейчас процедура, которая, по-хорошему, является делом одного Ивана. Нежные движения успокаивают, выводят на уровень, где не ощущается ничего кроме них, так что, когда они пропадают, мужчина выходит из транса, расстроенно смотрит на возлюбленного. — Поехали в отель, — предвещая канюченье, начинает успокаивать Виталий. — Вызываю такси, собирай себя с дивана, родной. Иван безынициативно плетётся к нормальным, не сценическим вещам, подумав, решает не тратить силы на переодевание, запихивает зарядник и забытые Виталием мелочи и спешит догнать мужчину на выходе. Улица, подобно реальности, встречает Курочкина холодом и вообще не очень его любит. Снег, больше напоминающий ледяные игры, первым делом попадает в глаза, потом следует прямиком под ворот куртки, а напоследок ветер продувает насквозь, проверяя, достаточно ли жертва ещё жизнеспособна. Виталий к холодам попривык, да и одет он теплей. С жалостью смотрит на партнёра, пытающегося согреться незатейливыми физическими упражнениями. — Совсем немного, но можешь зайти внутрь, — просит Талызин, на что получает отрицательное мотание головой. — Две минуты. Он быстро стягивает перчатки и, не теряя драгоценное тепло, принимается растирать ладони Ивана; приближает их сцепленные руки к губам, обогревает горячим дыханием. Так же быстро, как начал, он самостоятельно засовывает руки Курочкина в его карманы и ходит на шаг назад. — Вот он: белый хёндай. Ваня с неохотой остаётся на месте, когда Виталий направляется к машине, чтобы оставаться с ним на приличном для двух людей расстоянии. Внутри печка работает на всю мощь, но солист теперь с удовольствием остался бы на холоде, позади некрупного клуба в очередном городе, где они спрятаны от ненужных взглядов сплошными металлическими листами забора. Они едут молча, Виталий так же вымотался, сегодня общение с организаторами по большей части было на нём, Ирину они оставили в клубе разбираться с последними вопросами. Фонари работают через один, пейзаж тонет в темноте, следить за ним становится неинтересно и Талызин смотрит в лобовое окно. Водитель воспринимает это как живой интерес к дороге, а следовательно, и к нему самому. Чтобы добить тактичного клавишника, таксист всё-таки заводит разговор. Курочкин гипнотизирует взглядом то и дело мелькающие шиномонтажки и круглосуточные магазины. В провалах между зданиями видятся фигуры загулявшихся допоздна людей. Они зачастую одинаковые, сутулые и неуклюжие, но понемногу их рваные движения принимают диковатый вид, силуэты вытягиваются и смотрят они теперь не друг на друга, а все как один прицельно, на Ивана. Он моргает, но наваждение не проходит, длинные уродливые карикатуры на людей вытягивают гнилые конечности с бесконечными пальцами перед собой. Они раскрывают рты. Шире и шире. С каждым новым существом, рты всё огромней, они говорят в унисон, подобием губ они копируют движения рта самого Курочкина. Мужчина разворачивается всем корпусом к левому окну машины, насколько это вообще возможно. Наконец Виталий замечает странное поведение коллеги, в испуге он трясёт мужчину за плечо, пока он не принимает привычное положение и не начинает смотреть чуть осознанней. — С другом всё в порядке? — нервно интересуется таксист. Ответить честно сложно, Виталий не знает точно сам, но даже дружелюбно бросает что-то вроде «Да, порядок». Через несколько минут автомобиль останавливается перед дверью гостиницы, о чём водитель сообщает совершенно не скрывая облегчения. Виталий обходит машину с двумя рюкзаками на плечах, открывает левую дверь. Ваня тупо смотрит перед собой, затем, освежившись десятиградусным морозцем и матом таксиста, поднял взгляд, сообразил где находится и спешно покинул машину. — Доброй ночи, — добросовестно попрощался Талызин, на что таксист совершенно невежливо молча уехал. — Ебани ему одну звезду, — раздалось сзади. «Живой, отвис», — камень упал с плеч Виталия. — Займись этим, можешь отзыв расписать, я ключ пока получу. — Я тебе так рейтинг не понижу? Клавишник рассмеялся. Переживает по такой мелочи, точно притомился. — Понижай, не стесняйся, и про его жалобы на пидорасов-работодателей расскажи. Гостиница, гордо именующаяся отелем, похожая больше на хостел, точно укрывала от ветра, но не более того. Работница ресепшена даже не расстегнула пуховик. — В номерах есть обогреватели, — начала она с порога. — И вам здравствуйте, — посмеиваясь, заговаривает Иван. Девочка смущается и краснеет, хотя, на фоне мороза покраснеть сильнее кажется невозможным. Немного отошедший от глюков Курочкин сияет и улыбается, заставляя бедную работницу отводить взгляд, но снова пытаться полюбоваться статным мужчиной. Наблюдение за подобными ситуациями сначала вошло в привычку, а после и вовсе стало хобби Талызина, но всего в меру. — У нас бронь, — вмешался наконец Виталий и работница дёрнулась от испуга, заметила его только сейчас. — Фамилия? — разговор принял деловой стиль. — Талызин, Курочкин, — не без удовольствия отвечает клавишник. Девушка протянула маленький ключик и шаблонно пожелала чего-то там приятного. К этому моменту Ваня уже утащил партнёра вверх по лестнице. Ковыряясь в замке двери их комнаты, Виталий спращивает: — Второе дыхание открылось? Ни капли ревности, никакой обиды, только желание позаботиться. Они провели рядом слишком много времени, чтобы остались какие-то сомнения насчёт их отношений. — Хочу быстрей избавиться от третьих лиц. Едва Талызин отпирает дверь, Ваня распахивает её, а коллегу аккуратно подталкивает вперёд. Номер оказывается до неприличия крохотным, что сегодня только играет на руку — ничтожный радиатор не справился бы с обогревом площади больше десяти квадратов. Кровати будто показательно раздвинуты к противоположным стенам. Виталий оставил перемещение мебели на совести более высоких и крепких и пошёл проводить ревизию ванной комнаты. Приятного обнаружил там ровно столько, сколько стоил им этот номер — кусок нового мыла. Горячая вода разморила сильней. Спугнутая холодом усталость вернулась вновь, стоило включить обогреватель. Иван уже ускользнул в душ оттирать последствия лишнего часа ношения красящейся рубашки, когда Талызин доставал одежду и мелочёвку, которая точно пригодится завтра, но рыскать по сумкам будет слишком лениво. Шум воды понемногу затихает, этот душ вероятно пережил не одно поколение сантехников, а потому, подобно старому зверю, успокаивается долго и неохотно. Виталий увлёкся поиском Терафлю, который завтра точно пригодится хотя бы одному из них, когда Иван касается его щеки, привлекая внимание. — Нааахуй всё, Виталь. Нависающий сверху Курочкин не может не будоражить сознание. Он уверенно проводит пальцами по скуле, цепляясь за подбородок, поднимает лицо клавишника вверх. Смотрит с ухмылкой, но мягкой, домашней; мужчина убирает руки от головы, чуть нагибается, чтобы потянуть возлюбленного к себе, выше. Иван приподнимает Виталия, поворачивая того на бок, а затем опускает своё и его тела на жёсткий матрас. Он просовывает руку между талией мужчины и кроватью, просовывает ногу между ног Талызина, сокрашая расстояние между ними, тот повторяет чужие движения, закидывая голень на бедро Вани. Оба прикрывают глаза, выдыхают друг другу в губы. Тепло заполняет помещение, шум обогревателя заглушает посторонние звуки, способные помешать хоть как-то, нарушить хрупкое спокойствие. Иван в такт играющей в голове тишине поглаживает Виталия, меняет положение ног, позволяя тому удобней оплести себя. — Нужно выключить свет, — бормочет Талызин, не поднимая головы от чужой груди. — Тебе нужно отдохнуть и желательно без теней. — Отдохну. И выключу всё. И даже вещи разберу. Лежи. Только звук дыхания мужчин сопутствует шумному кряхтению радиатора. За окном вьюга, но за этими стенами слишком хорошо, чтобы об этом можно было задуматься. Внизу девочка думает о красивом посетителе и его странном спутнике, но ни один сейчас о ней не вспоминает, мысли сосредоточены на человеке напротив и ни на чём одновременно. Несколько десятков людей до сих пор толпятся у того клуба, горячо делясь впечатлениями о встрече с исполнителями, но те не припомнят ни одного лица своих поклонников. Ни одной лишней мысли. Одно только ощущение чужого тела совсем рядом, тяжести кожи поверх кожи, возможность коснуться губ возлюбленного в любой момент, когда пожелаешь. Свет они так и не выключают.