В самый темный час

«Кто-то из вас должен умереть». — Ты в порядке? Спросил Зевран негромко, и Дарриан вздрогнул; дрожь, начавшаяся где-то глубоко внутри его живота, мучительно перескочила на пальцы с зажатым в них стаканом крепкой настойки и остановилась, словно удав рядом с жертвой, где-то на кончике подбородка. Его повело. Ужас скрутил горло. Ему было страшно. Создатель, как же ему было страшно. — Да. Ложь, вытолкнутая из горла, была настолько смехотворной, что Дарриан услышал, как оглушительно и издевательски засмеялись от нее все демоны по эту и другую сторону Завесы. За десяток часов до смертельной битвы быть в порядке — удовольствие, которое им с Алистером узнать не удастся. Оно на вкус казалось кислым и холодным, со вкусом алкоголя, со звуком песен Лелианы. Оно было такое далёкое, что создавалось впечатление, словно тихая музыка и пьяные разговоры исходили не из соседней комнаты, а с другого конца Тедаса. Почему Зевран не пел вместе с ними? –…как же я оставлю своего любимого стража одного, когда его красивую головку терзают какие-то мысли? Исправно ответил тот, расползаясь по стулу напротив, и Дарриан понял, что сказал последнюю фразу вслух. От Зеврана даже с нескольких метров веело запахом грязи и холодного ферелденского ветра. Кожа, по сравнению с тем, какой она была во время их первой встречи, казалась темнее и насыщенней, а татуировка на лице наоборот — за месяцы путешествий словно покрылась слоем пыли и сделалась больше серой, нежели черной. Абсолютно не вовремя в голове Дарриана всплыл образ холодной палатки и его объятий, ощущения горячей кожи под пальцами, когда он трогал ее, еле дыша и вдыхая густой наполненный дыханием воздух. Когда они раз за разом крали у мора секунды и минуты на уединение, на спокойную тихую безопасность и оба глупо понимали, что рано или поздно у него закончится терпение. Орда порождений тьмы напала на Редклиф и послала свои основные силы на Денерим, а выжженные войной поля, которые они оставляли за собой, были знаком приближения скорой и неизбежной развязки. — Ты бы шел к остальным. Может, после завтрашней битвы… — Дарриан запнулся и болезненно поморщился. Горькое «не все могут вернуться» застряло в горле комом холодной тошноты, и тело его отозвалось этому позыву неожиданно бойко. В следующий момент показалось, что то немногое, что он съел за ужином, было готово вот-вот вырваться на дорогой ковер эрла вместе с горькой недосказанной фразой. Отчаянье захлестнуло с новой силой; в голове картина денеримского Эльфинажа встала так ярко и отчётливо, словно он уходил оттуда, оставляя сестру, отца и брата, только вчера. Раньше ненавидимое им, грязное, угнетаемое место, пахнущее страхом, покорностью и беззаконием, теперь не было ему ничего роднее его и не было ничего более, кроме него, что хотелось бы защищать до последней капли крови. Неожиданно в голове Дарриана появилась больное, горячее желание. Если принести себя в жертву, чтобы остановить мор, придется ему, все, о чем бы он только мечтал — чтобы после этого его похоронили в Эльфинаже. Где-то подальше от главной улицы, куда родные смогли бы спокойно носить цветы и оплакивать его. Рассеянный, он уже хотел просить об этом Зеврана, но вовремя прикусил язык и прокашлялся. Он попросит об этом Алистера. Позже. Король Ферелдена же не откажет в последней просьбе старого друга? — Ты беспокоишь меня, — Зевран нервно облизнул губы, и в глазах его рассеялся огонь игривости. — Мы столько раз боролись с порождениями тьмы, и ты держался молодцом. А тут раз — и скис. — Хм… — Дарриан печально улыбнулся, чувствуя, как горячая резь слез поднимается от глотки прямо к глазам. — Возможно, я просто устал. — Ну, это мы решим массажем! А когда победим мор, я тебя вытащу куда-нибудь… где не так холодно. А то это же невозможно: ступил шаг из лагеря, и уже по щиколотку в грязи. Бр-р-р… — Зевран рассмеялся и дернулся в его сторону, кладя ладонь на колено Дарриана; от теплого касания неожиданно пошли искры нервных мурашек и голова закружилась с новой силой. Вспомнилась Шианни с предложением остаться на обед, Цирион со своим «Я горжусь тобой» и Сорис, восторженный и радостный за него, а ещё неожиданно — первые уроки, которые давала юному несмышленному сорванцу мать. — Хочешь… пойдем к тебе? Рука Зеврана двинулась чуть дальше от колена и остановилась уже около внутренней стороны бедра. Предложение было более, чем понятным. И более, чем привлекательным. Но почему-то именно сейчас Дарриана от него замутило. Он дернулся, разрывая касание, словно его ударило током. — Нет… Я… не хочу… не в настроении. Мне, если честно, хотелось бы побыть одному. И если Зевран и был расстроен в тот момент отказом, то виду он не подал мастерски — по всем учениям Антиванских Воронов: сел только ровнее, поправил непослушную прядь, выбившуюся из косички, и, коротко огладив худое плечо Дарриана, действительно ушел. В следующую минуту было слышно, как тепло его приняла шумная компания Огрена и Лелианы и как его плавный негромкий голос сошёлся с ее голосом в простом мирном разговоре — даже не пении. Дарриан едва заметно улыбнулся, невольно подслушивая их и тяжело отмечая, что ему все же чертовски будет не хватать — выживи он или нет — недовольного ворчания Шейлы о хрупкости человеческих созданий, мелких ссор Морриган и Алистера, громкого лая верного мабари, флирта Зеврана с каждым, кто только на него посмотрит, и смущённой злости по этому поводу у Огрена. Все это отдалялось от него, словно с постепенно исчезающей ночью перед решающей битвой стиралось и все, что связывало его с этими людьми: голоса, объятия, рукопожатия, разговоры по душам под открытым небом. И хотелось — так болезненно, так сильно хотелось — ухватить хоть малую часть того теплого спокойного ощущения, что он все ещё дома. Казалось, что то было так просто: встать, пройти несколько метров, открыть дверь и сесть к ним, рядом с Зевраном и Лелианой. Послушать ее певучий мягкий голос, поющий о сражении, о храбрости, о семье великого героя, спасшего весь мир, и о его любви к ним. Но кости ломались под гнетом напряжения, и не было моральных сил, чтобы заставить себя подняться. Дарриан бы и заснул прямо там — в неудобном твердом кресле со стаканом недопитого алкоголя в руке — если бы до него не дотронулся смущённый слуга, негромко предложивший перебраться в отведенные для него покои, чтобы отдохнуть. Забавно. Эльфы в аккуратных скромных одеждах сновали туда-сюда, разнося еду или оттирая и так чистый пол, и не было в их движениях и намека на то, что завтра будет решаться судьба всего мира и что многие, кому они служат сегодня, не вернутся домой. Дарриан мягко поблагодарил юношу и, оставив стакан на небольшом столике, поднялся на ноги; до его потяжелевшего от мыслей слуха снова добрался смех и пение, и ему снова стало горько. Оказавшись в метре от двери, ведущей к этим звукам, он замер и ещё секунду подумал: а хочет ли он провести последнюю ночь в одиночестве? Хочет ли, просыпаясь на следующее утро, успеть обмолвиться лишь парой формальных фраз, и в половину не показывающих его истинных эмоций? Он не знал. Его разъедали сомнения и неожиданное холодное смущение, словно все эти люди, с которыми было пройдено столько шагов, считали его абсолютно чужим человеком. Или он считал их чужими. Из приоткрытой двери лился тепловатый мягкий свет, и Дарриан молча тонул в нем, пока в глазах у него не потемнело от долгого взгляда в одну точку. Он ещё раз оглядел коридор, поймал за руку идущего в его сторону мальчишку-слугу и, взяв у него вина, направился в сторону спален, где прежде, чем забыться тяжёлым горячим сном, выпил бутылку до дна. Из-за алкоголя и тошнотворных воспоминаний ему снились кошмары. Сначала во сне была обычная комната, чистая и свежая, но постепенно темнеющая под гнетом смрада и смерти, сеянной гогочущими порождениями тьмы. Потом до носа его, как наяву, донёсся запах разложения и рвоты, а перед глазами застыл образ мертвого усыпанного истерзанными телами Остагара. Просыпаясь каждые полчаса в холодной от пота кровати, Дарриан еле переводил дух и душил в себе слезы; сознание словно издевалось над ним, не давая выспаться, лёгкие жгло огнем и дыхание постоянно прерывалось. В последний раз, когда он, пораженный кошмаром, открыл глаза и подскочил с подушки, сон окончательно покинул измученный его воспалённый мозг. И оставил страх. Одиночество страшило его, и внутренние демоны знали об этом. Вид измученных мертвых друзей, семьи — Зеврана — настолько явно проник ему за подкорку, что он, скорее всего, никогда не смог бы забыть, стереть, вытравить это воспоминание, даже если бы разрезал голову и раздавил мозг ногой. Дарриан сел, трогая горящий температурным жаром лоб. Чуть подумал — в тишине его сердце отчётливо отдавало биением в барабанные перепонки — и, глубоко вздохнув, поднялся с кровати. Открыть дверь в спальню Зеврана оказалось задачей сложнее, чем одолеть целую орду порождений тьмы. Когда Дарриан только подошёл к его комнате, его наполнял страх и уверенность, подпитываемый недавним кошмаром, но от ощущения холодной твердой ручки под пальцами ему стало неожиданно стыдно и мерзко; смущение затопило его липкой горящей силой и на бледной коже выступили новые капельки пота. Стало почему-то интересно, насколько уместен будет он сейчас там, с Зевраном, после того, как отказал ему несколько часов назад? Будут ли рады его видеть? Захотят ли? Молчаливые вопросы оставили на кончике языка горечь, сравнимую с горечью, которая преследовала его долгие недели после Посвящения. И горечью кошмаров, которые не оставляли его и до сих пор. Дарриан настолько погрузился в мысли, что не заметил, когда ручка из-под влажной ладони исчезла и из темноты комнаты его позвал испуганный голос Зеврана. — Боже! Ты чего тут, как привидение, стоишь? Так ведь и до смерти напугать можно! Он выглядел потрёпанным и сонным, волосы его были полностью распущены, а те пряди, что были раньше вплетены в косички, забавными кудряшками уходили за острые уши. Оружия и доспехов при нем не было, хотя можно было быть уверенным, что у бывшего наёмного убийцы всегда нашлось бы место для маленького незаметного ножика. — Я… Дарриан расстерянно отступил на шаг, и стыд тут же опалил ему щеки. Такое гадкое тошное ощущение вспыхнуло в животе его, словно под чужим взглядом он сделался маленьким, беззащитным и нагим. Невыносимо. Страх за Зеврана, такая странная пугающая привязанность к нему — зависимость от него — путала и без того запутанные мысли, и все, чего ему хотелось — провести последнюю ночь с тем, кого он так глупо и бессмысленно полюбил. Чуть погодя и переведя тяжёлое сухое дыхание, он дернулся к нему и прижался губами к его губам. От Зеврана исходил мягкий едва заметный запах алкоголя, какого-то чая и сладостей, которые подавали на ужин, а его кожа почти обжигала. Руки, сначала неуверенные и вздрогнувшие, на секунду застыли на талии Дарриана, а после прижали его с новой силой, так, что их тела мягко соприкоснулись. — Пожалуйста, я… Дарриан, едва дыша, оторвался от поцелуя, но прежде, чем он успел сказать что-то ещё, Зевран взял его за руку — их пальцы соединились так приятно и идеально — и увел вглубь своей комнаты. Когда горячую и влажную макушку тронула прохладная ткань наволочки, наполненной знакомым запахом, Дарриан коротко подумал о том, что впервые за последние несколько дней чувствует себя в безопасности. В комнате Зеврана пахло свежестью и теплом, из нее не было слышно отдаленных голосов слуг и господ, а шторы мягко скрывали лунный свет, иногда приподнимаясь и покрывая пол ночным ветром. Сам Зевран юрко, как небольшой зверёк, нырнул под ночную рубаху Дарриана, приподнял ее до плеч и начал покрывать поцелуями худой живот и ключицы, оставляя мокрые дорожки. Его губы коротко мазнули по едва заметной рыжеватой линии волос у паха и тут же, дразня, поднялись выше. — Мой дорогой страж всё-таки решил провести со мной последние часы перед битвой? Я так тронут! — он играючи и без какого-либо сопротивления раздвинул расслабленные ноги Дарриана и коленом мягко надавил на то место, где секундой раньше были его губы. — Черт… Зевран, замолчи! — Дарриан схватил его за сильную пульсирующую взволнованным пульсом шею и притянул к себе для нового поцелуя. Ему было странно холодно все то время, что он знал, чем может закончиться завтрашний день, а Зевран оказался, на удивление, теплым и уютным, словно горячий источник, в который окунаешься с головой и забываешь о том, что когда-то имело значение. Так было всегда: от начала до конца. От спокойного первого раза под открытым темно-синим небом, усеянным ниточками звёзд, до, возможно, последнего — сейчас. Зевран мягко оборвал их поцелуй — и Дарриан тут же с силой прижал его голову к плечу; точки слюны от прикосновений губами холодили кожу, частое дыхание сеяло табуны мурашек и он был не один, не один, не один. От такой близости, нужной телесной близости, кружилась голова и горячо закладывало уши. Он отдаленно услышал какой-то вопрос и кивнул, не разбирая слов, а в следующую секунду почувствовал, как руки Зеврана потянули подол его рубахи вверх, через голову, оставляя на нем только нижнее белье. Дарриан слепо, как новорожденный щенок, дернулся и в ночной безопасной темени нащупал мягкие волосы, теплые от крови, бьющей в голову. Зарыться в них пальцами и наконец выдохнуть застоялое напряжение казалось слишком соблазнительным приказом усталого сознания, чтобы ослушаться. Зевран, почти мурлыча себе под нос, двинулся по своему старому излюбленному маршруту, выработанному за те многие месяцы, что они делили друг с другом напополам с ночью, сексом и спокойствием — поцелуями от ключиц, по худым бледным рукам прямо до запястий, перейти по пальцам, словно по мостику, на живот, глубоко втянуть привычный запах, поймать вздрогнувшие горошинки сосков — сначала один, затем второй — и подняться выше, ухватывая первые шумные выдохи. Зевран всегда находил способ свести с ума — будь перед ним очередная жертва, случайная проститутка из борделя или его любимый страж. Дарриан вздрогнул, когда его раздели полностью. И, когда нагое тело покрылось прохладой от того, что Зевран слез с него и сел рядом — тоже. В темноте было почти не видно, но привыкшие к ней глаза уловили, как ловко и быстро снял он с себя спальную одежду и, чуть погодя, снова навис сверху — в этот раз теснее, ярче, кожа к коже, позволяя голым бёдрам отчётливо ощущать, как на бедрах любовника поднимается от удовольствия каждый волосок. — Как ты хочешь сегодня? — спросил Зевран, ведя теплой ладонью по дрожащему от предвкушения животу Дарриана; тот было открыл рот, чтобы ответить, но мгновенно задохнулся — густой горячий воздух словно лип к горлу при каждом вздохе и распавленной карамелью тормозил слова. Он резко покраснел от жара и возбуждения, шумно сглотнул, чувствуя ползущий к грудной клетке комок, а после резко перевернулся на живот. — Просто сделай это. Зевран за его спиной довольно фыркнул, но, в противовес желанию Дарриана, издевательски замедлился, словно у них впереди была ещё целая жизнь, спокойная и безбедная, а мор не дышал им в затылок мертвым кровавым смрадом, напоминая, что далеко не все завтра вернутся домой. Сначала ладонь его плавно проследила путь от напряжённой смуглой шеи и выпирающих лопаток до влажных ягодиц, потом он ловко, как кошка, завис над ним на руках и облюбовал поцелуями каждый торчащий позвонок. Горячее дыхание, ощущаемое по всей спине, вызывало нетерпеливую дрожь и какую-то неожиданную дрожащую резь у век. Зевран был здесь, рядом. Сейчас и всегда. Удивительная верность, такая странная для наёмного убийцы, продиктованная неизвестно какими идеями и мотивами, заставляла Дарриана грузно дышать, справляясь с едкими сентиментальными порывами. Возможно, сегодня последняя ночь, когда он может говорить с ним, чувствовать его, прикасаться к нему… Стоит ли ему попрощаться? Раскрыть то, чем жертвуют Серые стражи, идя на бой с мором? Попросить его сходить в Эльфинаж, попросить прощение у Шианни и Цириона? Он же сделает это для… кем бы он не считал его. — Зев… — Дарриан приподнялся, поворачивая голову в его сторону. Спустя секунду кровать скрипнула, и ему на горящую щеку упало несколько мокрых прядей — Зевран оказался неожиданно близко к его лицу. — Да-да? Что желает мой любимый страж? Нет. Он никогда не сможет сказать. — Нет, ничего… Я… продолжай. Дарриан зарылся в подушку с глубоким негромким выдохом и вздрогнул, когда почувствовал мягкую ладонь на внутренней стороне бедра; она играючи, по-детски резво огладила чувствительную кожу, повела чуть выше и, приложив небольшие усилия, прижала худое колено к тяжко вздымающемуся боку. Неожиданная беззащитность бойко ударила в живот, посеяв чуть ниже пупка возбуждающую резь. Зевран оставил влажный поцелуй на копчике, поймав губами капельку пота, и начал неспешно — издевательски, забавляясь и уничтожая каждым своим прикосновением — подготавливать его. Когда он выудил откуда-то из своей походной сумки масло, Дарриан не заметил, поглощённый возбуждением, любовью и отчаяньем — почувствовал только, что скольжение пальцев внутрь и наружу ощущается легче и приятней. Каждое такое движение — плавное и медленное — разжигало в нем микровзрывы острых молний, мучило, раздражало нервные окончания, и от возбуждённой резкой влюбленности перехватывало горло. Больше не существовало ни Мора, ни Архидемона, ни завтрашней битвы, ни слов прощания и извинения. Отчаянье отступило, позволяя наконец вдохнуть полной грудью, и Дарриан вдыхал, увлажняя подушку горячим дыханием, пока лёгкие не загорелись в приступе лёгкой аритмии. Он отчётливо чувствовал каждое сокращение мышц, когда Зевран плавно проникал внутрь его растянутого дрожащего туловища. И ощущение цельности с ним, ощущение воссоединения, жа́ра, переломленного с горечью, как пазл, приносило удовольствие вдвое ярче и смертоносней, чем сам секс, словно с самого первого дня, когда Дарриан позволил ему войти в палатку под видом «массажа», они были одним единым существом и страдали от невозможности быть вместе. Дарриан сжал мятую ткань одеяла и, вздрогнув, выгнулся; удовольствие, больше душевное, чем физическое, накрывало его с каждым мягким толчком, и он задыхался от него, едва успевая переводить дыхание. В какой-то момент Зевран замедился и почти нежно огладил его мокрую спину. А затем плавно, почти не прилагая усилий, перевернул их обоих на бок. В этом положении он нащупал пушистую линию волос чуть ниже пупка Дарриана и, проведя по ней, мягкой и едва ощутимой, накрыл ладонью горячий пах. А поцелуи, которые обожгли шею, впервые за эту ночь ощущались болезненно, ярко, с каким-то отчётливым собственническим оттенком. Они так и лежали до конца; Зевран тяжело дышал ему в затылок, целовал, поворачивал его голову для поцелуя в губы, двигался рваными хаотичными движениями, а Дарриан, почти не дыша, позволял ему вести и на пике удовольствия едва различимо шептал его имя. Когда все закончилось и пелена острого наваждения отпустила несчастный мозг его, он повернулся к тяжело дышащему Зеврану и прижался губами к его губам — и касание то было до того нежным и отчаянным, что тот наконец забеспокоился. — Ты… в порядке? Дарриан горько усмехнулся, и от усмешки этой к горлу его подскочил комок тяжёлой истерики. Он провел, лаская, ладонью по его горячему голому плечу и вздохнул; едва видные волоски под его прикосновением нервно поднялись. — Все хорошо… Просто завтра решающее сражение, я на взводе, сам понимаешь… Не обращай внимания. Давай спать. «Я хотел бы сказать тебе обо всех своих мыслях, но твои глаза слишком печальны просто от осознания, что что-то не так». Готовясь ко сну, Зевран впервые не захотел обнять его. Словно понимая, что тот все равно уйдет. После того, как он заснул, Дарриан ещё долго смотрел на его расслабленную спину, усеянную редкими веснушками, на его плечи и лохматые волосы и также долго боролся с желанием провести по его коже ладонью. Как и в их первую ночь, когда он не знал, куда деть себя от смущения, и решался трогать его только кончиками пальцев, почти сразу же одергивая руку. С того вечера прошло столько времени, что казалось, это было не о них. История, рассказанная в песне Лелианы, о каких-то других людях, готовых сражаться, но не готовых отдавать за это жизнь. Теперь все выглядело слишком чужим, и сам он был чужим самому себе. Год назад Дункан забирал из денеримского Эльфинажа вспыльчивого и ранимого юношу, ненавидящего свой дом, а не замкнутого воина, должного пасть в бою с величайшем злом в самом пекле выжженного поля битвы. Дарриан вздрогнул, растворяя наваждение, и поднялся на ноги. За плотно зашторенными окнами уже брезжили первые капли рассвета, холод, гуляющий по полу, пах утренней росой. А тишина все ещё не давила тяжестью смерти и страха — она звучала, она дышала осенним ветром, негромким шепотом, едва слышным шуршанием деревьев. Здесь все ещё было спокойно, словно последние месяцы ничего не значили, словно через несколько часов зелёно-желтое великолепие не уничтожат порождения тьмы, словно закрой глаза — и сможешь погрузиться в сладкий спокойный самообман. Перед тем, как выйти из комнаты, Дарриан замедлился и перевел взгляд на заснувшего Зеврана — теплого, родного, невыносимого и до боли верного. Совершенно не такого, каким он представлялся в их первую встречу. Серёжка, которую он подарил, лежала в небольшом кармашке походного рюкзака, и сейчас, в минуты тихого ожидания битвы, вспоминалась ему оберегом от всех бед. Перед тем, как они выйдут в Денерим, ее нужно было надеть. Просто горячая, болезненная преданная, словно мабари, необходимость. Дарриан коротко тронул мочку уха похолодевшими пальцами, глубоко вдохнул и выдохнул плотный воздух и последний раз подошёл к Зеврану. От поцелуя, оставленного на его щеке, веяло горьким ощущением прощания и извинения. Таким же ощущением, страшным и всем понятным, какое он оставил в доме, когда был там в последний раз. Словно уже тогда понимая, что, скорее всего, он не вернётся. Шианни бледнела от его слов и действий, Цирион понятливо мрачнел, Сорис ссутулился, кусая губы. А Дарриан смотрел на них, смотрел на уходящие друг за друга домики, на торопливых эльфов, снующих по узким улочкам, на сухие изнеженные солнцем деревья и тяжело понимал, насколько же он все же полюбил это место, будучи столько времени вдали от него. И насколько же сейчас боялся он его потерять. На следующее утро войска были готовы выходить в Денерим. А прокол, который Дарриан сделал, вернувшись в свои покои, тоскливо болел.