Зубная боль вещих снов

Леденящая тишина, подобно очередному триумфу на пути к одиночеству, в который раз сковывала меня в своих объятиях, нерасторопно продавливая поныне больные места. Сидя на дощатом полу, покрытым замызганными трещинами, я взирал в пробоину обветшалого потолка. И, обвив колени, в надежде унять навязчивую дрожь, судорожно облокотился об стенку, пытаясь взвесить границу между навязчивой мерой и безконтрольными эмоциями. Однако сложно совместить, казалась бы, эдакие несочитаемые вещи, — всё равно, что находиться между молотом и наковальней, покуда не сорвётся внутренняя брань под напором несбыточных утех карающей длани. Особенно, когда заточенный запас накопившегося годами душевного подъёма внезапно выплёскивается наружу, следуя ироническим подвигам горем забытых творцов. Что уж тут говорить о последствиях, ить Цезарь тоже находился меж двух порядков, стараясь усидеть на всех стульях разом. Но пешками на шахматных досках всегда приходится жертвовать, дабы удержать позицию в сбалансированном обществе, сколько боли не скрывай в глазах, преданных любви народной. Интересно, перед тем як нашего римского деятеля обожествляли после смерти, о каких экзистенциальных размышлениях задумывался сие высочество, покуда испытывал боль от предательских ножей, равнодушно истязающих его тело гневом несбывшихся страстей? Скорее всего, и мышления одного датского принца выглядели не иначе в схожей ситуации, хоть однозначного ответа на вопрос так и не последовало. Приходилось лишь сидеть и ждать, когда вновь очнётся Везувий и сотрёт злость и ненависть с людских глаз, оставляя за собой обломки сплошного отчаяния. И, пускай в этом пустыре обшарпанных стен и веяло чувством немого утихомирия, но запах палящего пепла, как ни странно, ощущался по всей округе. В левом углу наблюдалась потрёпанная штора, прикрывающая потресканную чугунную ванну, иже покрылась нетронутой пылью, а на переднем фоне в глаза бросалось разбитое окно, за пределами которого можно было разглядеть ночной, густой лес, расположенный неподалёку. Пугало лишь предчувствие того, что заместо почвы, куда обычно упирались корни деревьев, будно веяло чем-то неприкосновенным, откуда изредка доносились адские звуки бездонной пропасти, — неразборчивые отголоски меж падающих в хлябь волн словно специально призывали меня в гости, жаждая запустить в свои утешающие оковы. Но я не могу... Я боюсь их... До сих пор боюсь, хоть и не раз наивно накручивал себя, что наконец-то сделаю давеча задуманное... Опять-таки страх берёт выше, а вместе с ним и очередные осечки с отводом в непроглядную тьму, тошноту и пороки, где среди перечисленных факторов также затаился отсвет к чему-то прекрасному. Ведь настоящий самоубийца вообще бы ни о чём не жалел и никому не жаловался о собственных горестях. Он бы предпочёл помирать тихо, никого не предупреждая заранее. Причём умирать таким способом, что его труп вряд ли бы успели отыскать за первую неделю, месяц или ажно год. Однако исключение лишь в том, что схожие личности каким-то чудом умудряются подавить в себе чувство, так называемой, изнуряющей любви, наполненной жизнью. Жаль, мне не удосужено подобной участи. Видать, воля небесной канцелярии не позволяет, требуя недосягаемых оваций... Уж слишком завышенные требования, растянутые на долгие, бессмысленные годы. Вполне вероятно, что не зря и здешние звуки воды доносчивым эхом медленно протекали по ржавым трубам, аки и моя застопорившаящая жизнь. Нынче, с каждой новой секундой было всё сложнее и сложнее осмысливать происходящее вокруг. Чувство внутреннего дискомфорта обычнее некуда бьёт в такт моему сердцу, не позволяя сосредоточиться на своих здравых убеждениях. И, вряд ли кто скажет, вершит ли в вышеупомянутом месте правда, а авось и всеми любимая ложь. И, подобно вечному камню преткновения, тревога, посещающая меня на протяжении сей жизни, лишь без конца усиливалась с последующим приходом мелких тварей. В очередной раз кишмя застрекотала саранча, выползая со всех щелей этого зловонного пустыря, иже не спешила останавливаться, як и мои поиски поддержи, бесспорно обречённые на провал. Зелёные вредители сочились в чрезмерно больших количествах. От столь невыносимой духоты в сие помещении захотелось попросту прикрыть глаза и уйти в небытие, дабы не взирать на ширину сего предстоящего мрака. — Обман... Заблуждение... С левой стороны. – прошептал я себе под нос, с трудом переводя дыхание. Но пение пожирателей лишь возрастало. И стоило в миг открыть веки, аки перед глазами тотчас же возникла овальная головка одной из очутившихся тварей, — знакомый взор непонятного строения глаз, равнодушно желающих высосать остатки моих издавна уходящих впустую сил. В конечном счёте, отмахнув божье создание рукой, не успел Морфей щёлкнуть пальцами, как со всех сторон налетели новые. Вредители роем цеплялись за моё тело, беспощадно впиваясь челюстями в кожу. Ничего не оставалось помимо того, чтобы идти на зов терпению, а-ля отрастающей печени Прометея, проживающей в муках столетиями. Стряхивая пожирателей всеми конечностями тела, время тянулось нерасторопно. И оставалось хотя бы надеяться на то, что мне доведётся окончательно растерять собственный рассудок. Однако, как громом средь ясного неба, стрекотание прекращается. Семейство саранчовых застыло в недоумении, в мгновение позабыв о своём предназначении. Впоследствии ослеплённые непонятно чем твари принялись разбредаться восвояси, и все до единого даже не думали оглядываться в сторону своей беззащитной жертвы. В попытке унять собственную дрожь, всего-навсего подмывало желание с упорством прикрывать очи, упираясь лицом об сомкнутые в руках колени. Лишь бы не оглядываться по сторонам, дабы вновь не сталкиваться лицом к лицу с болезнью, где состав лекарств состоит из собственной силы воли. Но не было бы печали, ежели б мои наручные часы по новой не решили объявить сбой. В результате становилось понятно, что игра в слепую долго продолжаться не могла, ибо теперь на порог пожаловал до боли знакомый запах парфюма. Ох, этот аромат лепестков, когда-то преследующий меня на протяжении тех самых 128-ми дней, эпизодические моменты которых доныне продолжают оставаться частью хороших воспоминаний... Видать, уже обесцененных воспоминаний, доселе переливающих в граммы бессмысленного нытья. Опять-таки бракованные товары с подсунутыми жёлтыми ценниками и прочими совокупностями печальных факторов. Вот понадобилось оно мне — натыкаться на прежние ошибки молодости в своём-то здравом уме? Ить заранее же было всё осмысленно, да и намёки на размен мелочами не подвели, каковой бы не была борьба с данным умением рассчитываться. Но подкупная страсть, оказывается, ещё и как способна сломать благоразумные рамки ограничений, нарушая установленные собой же правила. Утопить бы ваши треклятые желания на дне страниц, да купить кусочки новой памяти, — жаль, что на прилавках эдакое вряд ли можно приобрести. А следовательно, тщательно всё переосмыслив и проглотив застывший ком в горле, в который раз я рискнул оглядеться по сторонам, дабы взглянуть в лицо преследующей меня реальности. В целом, ничего не изменилось, тот же самый пустырь, да без музыки грустновато... За исключением одной детали, образовавшейся по центру стены справа — фотографии в рамке, на которой были изображены «мы». Бледная Инна стояла в обнимку со мной, задевая румяные щёчки назначенного ухожёра своими темно-русыми, длинными волосами, — тогда в её болотистых глазах не было и капли намёка на вульгарность. И я, той же внешности брюнет с растрёпанной причёской во все стороны, иже никак не мог прицелить в объектив свои зеленоватые очи. Данный фотопортрет был сделан ещё со времён нашего первого свидания, — с той самой поры, когда у меня только что прекратилось весеннее кипение в крови и наступил внезапный сезон серенад. И отнюдь, до сих пор жалею, что никак не могу удалить памятное изображение со своего личного фотоальбома, заместо выбирая онное утопание в терзаньях. Да-да, речь идёт о том самом ненавистном слове, нервно сцепляющим зубы, — бывшая, — в очередной раз скучаю по тем дням, когда не знал её! В конечном итоге стеклянное покрытие фотографии треснуло, в результате чего из под рамки просочилась чёрная тушь, моментально покрывшая портрет. Тотчас же краска, подобно горючей смеси, отнюдь запылала огнём, вслед за чем пламя в немыслимых масштабах, стремглав разбрелось вдоль стен, затмевая пространство. В отражении глаз воцарились непрошенные мольбы разбитых сердец, задыхающихся в дыму неотпускающих чувств. Видимо, опять очередная ссора, выступы на закрытую тропу и уймы извинений впустую. И, опять-таки по прежней причине. Ить по сию пору никому не удалось выяснить, что всё время творилось в её голове, и собирается ли там вообще что-то меняться в дальнейшем, — кратко говоря, сладкое умение подражать деалектическому двигателю, как смыслу существования... С другой же стороны, оступился и я. Не просчитал все ходы заранее, и вляпался в непонятно что со своим бессмысленным багажом благоразумия. И коли самый дорогой человек нанёс удар предпоследним, добивающий останется итогом вышеупомянутого, а вслед за ним и последняя дата рождения. В итоге я прикрыл глаза, выдохнул и... Заплакал оттого, что разучился любить хоть что-то. Во рту мгновенно пересохло, а всё, что приходилось ценить раньше — выгорело от усталости. Повсюду лишь глушь, темнота, — подобие запертого вакуума наедине с самим собой. И снова зубная боль, манящая выразить все эмоции до последней нервной клетки. Но то, чего обычно никогда не ждёшь, теперь наконец-то пожаловало в самый необходимый момент, — белое свечение неподалёку, до которого по-видимости рукой подать. А значит, коли не предсмертный бред, то, скорее всего, наступил момент окунуться в глубины истинного сознания. И вот, в наступление, со стороны образовавшегося сияния, донёсся шёпот, — Ты никогда не забудешь, – он будто всю жизнь преследовал меня, а я никак не замечал его. — Ты никогда не забудешь, – и ещё раз. — Ты никогда не...