Зато у меня теперь есть твоё тело...

      В комнате царит абсолютная тишина, но он отчётливо слышит незнакомую прекрасную мелодию, какой-то лиричный перебор. Невидимый музыкант умело трогает струны пальцами, извлекая из них невообразимо красивые звуки. К пению струн добавляются высокие клавишные ноты. От музыки тоскливо, но как же правильно она звучит в этом моменте!       Не обращая внимания на давно ноющие от долгого сидения на полу колени, он заворожённо любуется представшей взору картиной. Оторвать взгляд невозможно — слишком уж притягательно смотрится собственноручно созданная композиция. В границах поля зрения помещаются валяющаяся на ковре трубка, тянущаяся проводом к стоявшему на тумбочке телефону, бледная рука, уже несколько минут неподвижно покоящаяся на полу и совсем немного — волны длинных волос цвета пшеницы. Поместилось бы больше, если бы он перевёл глаза чуточку правее. Не хочется.       Инженер наконец-то выпадает из оцепенения. Покой и статичность нарушаются: к сгибу мраморного локтя неспеша ползёт тонкая бордовая змейка, по мере своего дальнейшего движения в сторону хрупкой кисти разрастающаяся вширь. Стремительно меняющая форму, она смотрится очень некстати и только портит манящий вид. Он всё-таки смещает взгляд туда, откуда она выползла.       В некогда белом, а теперь пёстро раскрашенном красным платье неподвижно лежит необыкновенной красоты девушка. Кожа её за исключением мест, испачканных красным, бледна, голубые-преголубые глаза распахнуты, волосы жидким золотом разливаются по ковру. Хоть благородному металлу не пристало портиться, частично обагрённые пряди выглядят, как ржавчина. Инженер почти не видит лица прекрасной обладательницы роскошных длинных волос, ещё не утративших свой живой блеск. Она словно отвернулась от него, обиделась и не хочет глядеть на своего возлюбленного. А ему чуть ли не до смерти хочется исследовать её всю — учёный он или нет, в конце концов? — изучить давно знакомые черты, высмотреть в ней каждую мелочь, заметить что-то, что ранее было скрыто. Хочется гулять по ней взглядом, пока глаза не вытекут, как яйцо из разбитой скорлупы, пока стёкла толстых очков не треснут от лихорадочного напряжения. Хочется так сильно, что он не выдерживает — наконец привстаёт, тянется и нависает над застывшим телом.       Инженер жадно смотрит на словно побелённое мелом женское лицо и не может насмотреться, в итоге встретившись своим воспалённым взглядом с её — пронзительным и когда-то нежным и тёплым. Она уже никогда не отведёт от него глаз, если он не сделает этого первее. А он не сделает — не хочет наткнуться взором на глубокий багровый порез, от края до края пересекающий шею.       Она больше не выдаст ни одной эмоции кроме той, что навечно осталась на её красивом лице. Непонимание и, возможно, боль, но не ужас, не ненависть пожизненно — или правильно сказать — посмертно? — сохранятся в её прелестных чертах.       Инженер вдруг вздрагивает и отстраняется. Мысленно корит себя — как можно оставлять его дорогую особу лежать на твёрдом холодном полу?! Расторопно подхватывает её на руки, берёт нежно-нежно, как любимого ребёнка — отцом которого он уже никогда не станет — несёт до дивана и укладывает недвижимое тело к стенке. На полу бряцает какой-то задетый ногой предмет. Он опускает глаза и видит большой кухонный нож, им же брошенный в сторону сразу после окончания действа.       Впрочем, в том, что конец уже наступил, он не уверен.       В комнате откровенный беспорядок. Раньше приглашать особу в такую квартиру он бы не посмел, но сейчас бардака не смущается — она не упрекнёт его за заляпанную липкой краснотой мебель, за съехавший ковёр, за сиротливо оставленную после незаконченного чаепития на столе посуду, за опрокинутый стул. И даже за валявшийся на полу нож, так легко раскроивший её плоть. Вообще-то, даже если бы посреди гостиной тикала часовая бомба или ещё чего похуже, она бы всё равно не высказала ему никакого дурного слова. Она очень хорошая женщина. Добрая, любящая и поддерживающая…       Такую женщину делить с кем-то — преступление против себя и против неё. Инженер не был ревнив. Просто впадал в тихое бешенство, когда кто-то смел обсуждать его особу. Его раздражали любые её разговоры с кем-то кроме него. Со временем он перестал выносить даже чужие взгляды в её сторону. Особенно взгляды мужчин. В самом-то деле, если он всего себя посвятил ей, если отказался от любого ненужного общения со знакомыми, с соседями, с коллегами, ради неё оставил друзей, не справедливо ли от неё ожидать того же?.. Инженер навсегда вычеркнул из своей жизни Лёшку, крутившего пальцем у виска и не воспринимавшего всерьёз его высокое чувство, Виктора Сергеевича, упрекавшего его за чрезмерную помешанность на особе, и Ваську, ещё ничего толком не понимавшего в настоящих отношениях. А почему её работа, её какие-то Раечки и Тасечки крадут её у него? У них же… Любовь. Не отдавать себя всего без остатка — так нельзя, когда любишь.       Зато теперь она с ним н а в с е г д а. Она будет лежать рядом и н и к у д а не денется. Больше н и к т о кроме него не получит ни капли её внимания. О том, что он сам не дождётся от неё ответа, он не думает.       Инженер всё-таки решает прибраться. Приводит в порядок ковёр, мебель и оттирает пятна. Халтурит — всё равно кругом остаются следы. Густой запах железа дразнит обоняние, будоражит. С улицы льётся свет, но окна занавешены так, что в комнате царит сизый полумрак. Ни одного яркого или цветного пятна нет в поле зрения, всё какое-то приглушённое и неестественно тёмно-синее. За исключением белого облака у самой стены на диване.       При взгляде на особу желание наводить чистоту пропадает. Инженер осторожно устраивается рядом, берёт её ладонь и вздрагивает, ощутив холод её тела. Она же совсем замёрзла на полу! Он живо заворачивает её в покрывало и обнимает. Согреть, скорее согреть!.. Дышит ей то ли в щёку, то ли в висок, сам не видит, куда, только чувствует кожей прикосновение золотистых волос. И запах железа — сильнее, чем где-либо.       —Особа… Лида… Лидочка… тебе уже н-не холодно?       В ответ не раздаётся ни звука. Только пальцы, обхватывающие её плечи, вдруг ощущают тепло. Оно ещё есть в ней — как в любом живом человеке — даром, что обильно сочится из её тела наружу. Тепло цвета жгучей страстной любви.       —Лидочка?.. Т-ты спишь, да?.. — он переходит на шёпот, —К-конечно, спи, любимая… Спи спокойно… Моя особа…       Инженер блаженно прикрывает глаза и окончательно расслабляется, не выпуская любимое тело из объятий. В комнате царит абсолютная тишина, нарушаемая только лёгким дыханием и звуками уже знакомой мелодии. Струны дрожат, ноты переливаются, как струйки воды в ручейке. Невидимый музыкант изливает душу. Звучание невероятно красивое. Инженер не знает, что это за инструмент.       Особа спит рядом.       Всё спокойно.