Бросая гнёзда

Ребекка спит на соседней подушке, робкий луч света из коридора освещает её тонкие губы. Даже сейчас она выглядит сосредоточенной, точно отличница на экзамене. Даже сейчас во всем её образе утонченное благородство, каноничная красота, которой не страшны нордические ветра и морозный холод. Аккуратно, кончиками пальцев Миккель отодвигает белокурую прядь волос с её лба и отпечатывает трепетный поцелуй на бледной коже. В плетеной колыбели тихо сопит малышка Ингрид. От её вида у Мика сжимается всё внутри – хочется прижать её к себе и никогда не отпускать. Он склоняется над дочерью, поправляет одеяло и только через пару минут мучительной нежности отходит от кроватки, шумно выдыхая. Надо же, то, что было игрой, стало реальностью. Во плоти и крови. Его пробирает до мурашек. Чувства дерут изнутри. Часовая стрелка молча подступает к 5. Секундная отбивает судорожный ритм, вместе с тошнотой вызывая у Миккеля нервную лихорадку. Заснуть сегодня он не смог – в этом доме и в этих обстоятельствах, старательно делая вид, будто бы всё нормально. Где-то в нем блуждает смутное желание сжать миниатюрную ладонь Ребекки в своей, разбудить, рассказать правду в немой тишине их дома. Но прислушиваясь к дыханию пока ещё жены, Миккель Хансен осознает, что не может позволить себе такой роскоши как правда. Он угрюмо неподвижен, но мысленно мечется по комнате, врезаясь в стены, спотыкаясь о мусорные кучи своих ошибок. Где-то в горле застревает "Прости", но Мик не решается произнести его вслух, боясь не поверить в это слово. Боясь, что он снова соврет. Он вглядывается в знакомую обстановку – деревянную мебель, цветастые подушки, памятные фотографии в милых рамках. Всё здесь пропитано терпким уютом, в лоне которого он будто бы наконец обрёл семью. В 18 лет он бежал из этого города, но по возвращению сюда столько лет спустя холодная родина встретила его теплом – улыбкой Ребекки, готовой раскрыть перед ним сердце. Миккель впустил её заглянуть в своё, но теперь вынужден захлопнуть двери. Фундамент его дома целиком из лжи. Каркас из шатких надежд гниет. Плесень самообмана пожирает стены. Никто не простит его, когда неприглядная правда всплывёт наверх, расточая зловоние по всей округе. Его несло по бесконечному теченью вранья, и скоро с выдуманной жизни сойдет сель – вскоре вся грязь его обмана накроет их милый городок, и имя Миккеля Хансена навсегда застынет проклятьем на губах местных жителей. На губах Ребекки. Мик обрекает себя сам. Когда-то всё было лишь планом, аферой, одной из, в которой его возвращение на родину сулило большую победу. Но той решимости и хладнокровия, с которыми он приехал сюда полтора года назад, больше нет; муть всей той боли и обиды, что переполняла его раньше, осела на дно. Мик забывает, как отчетливо он ненавидел каждого в этом городе, каждого, что закрывал глаза на него, избитого собственным отцом до полусмерти, будто бы это нормально в краю суровых нравов и суровых решений. Когда он был в синяках, они словно не замечали его, смотрели вскользь. Но когда он вернулся назад, уверенный и сияющий, они наконец увидели его. Он добивался этого. Когда он начал продвигать строительство горного отеля в этих местах, разбрасываться для вида деньгами, они последовали за ним – не такого ли чуда ждал этот городок на краю света, застывший между прошлым и настоящим. Когда он женился на дочери мэра, у них не осталось сомнений. Теперь они видели его кристально четко. Им так казалось. Ребекка была не при чем, хотя Ребекка нравилась ему всегда, запала глубоко в душу, с первого их неловкого поцелуя в средней школе, с незапамятных синяков, подаренных отцом в детстве – гематомы были стабильными, как всё в этом городе. Ребекка была рядом. Может быть, ещё можно пасть перед ней на колени, уткнуться носом в щиколотки и молить, кричать о прощении, потому что он, Миккель Хансен, как же он запутался. Но Ребекка, благородная Ребекка, никогда не примет вранья, не простит. Может быть, ещё можно что-то исправить, объяснить остальным, отдать себя на растерзание правде. Но все они, презренные им и презирающие, потеряют свои деньги, потому что так было предрешено, потому что Мик забрался так далеко, что огромный мыльный пузырь вот-вот лопнет. Он не сможет компенсировать им вложения, вернуть родовые земли, и банк заберет всё. У Миккеля было столько слов когда-то, чтобы плести сети лжи, но не найти ни одного, чтобы оправдаться. В краю суровых нравов и суровых решений всё, что ждёт его, – это суровая расправа. Уйти сложно. Но сложнее чем уйти – лишь остаться. Когда ты запутал все настолько, ты сам не оставляешь себе шанса на правду. Когда ты врал, ты врал в первую очередь себе. Он смотрит в пустоту ещё несколько бесконечно долгих мгновений, а затем решительно встаёт и выходит из комнаты. Выходит раз и навсегда из комнаты, в которой остаётся его жена и двухмесячная дочь. Выходит раз и навсегда из этого странного этапа жизни, волоча тяжелую ношу своих ошибок с осколками разбитого сердца. И закрывает дверь.