доброго утра (кретин)/ good morning (asshole)

      Общежитие погружено в полуночную темноту и почти-тишину: должный тихий час иногда нарушали глухие звуки шагов в носках или тапочках по ковролину в коридоре.       Киришима ещё даже не движется в направлении кровати. Он бездумно черкается на тетрадном листке. Некоторое время назад всё это было подготовкой к тесту по публичному праву через два дня. Он не схватывает знания на лету или просто не такой умный как Бакуго или Яойродзу. Каждый балл на каждом экзамене — демонстрация недюжих усилий и, скорее, квинтэссенция десятков часов зазубривания, чем реальные знания.       Киришима слегка немужественно слегка подскакивает, когда кто-то (или что-то) стучится в дверь. Он прижимается к двери всем телом, приоткрывает её и смотрит в щель. Он видит очень взъерошенного Бакуго: одной рукой тот нервно чешет затылок, другую засунул глубоко в карман в своей манере.       — С тобой всё в норме? — спрашивает Киришима.       Бакуго выглядит выпотрошенным и злым. С другой стороны, это его обычное состояние: выглядеть как в секунде от нервного срыва (нервного взрыва), чтобы отпугивать статистов и отваживать от себя.       Вот и сейчас Бакуго выглядит именно так, с этими нервно поджатыми губами и хмурым взглядом.       — М-г… — фраза теряется, даже не начавшись.       Бакуго выпрямляется, беря опору на обе ноги. Как солдат или осужденный на казнь. Выглядит невероятно и как-то страшно. Киришиме кажется, что где-то в метафорических кустах сидит видеооператор и всё это — часть какого-то лишенного смысла странного пранка или телепередачи.       — Войдешь?       Бакуго колеблется, но всё-таки соглашается. Кивком. Киришима хочет умереть, но не может, потому что он должен оставаться живым, чтобы у него были силы убедиться, что это не сон. Он больно щиплет себя за шею, но не просыпается. Ему остается только отойти в сторону и пропустить одноклассника, но он может делать это и с лицом, полным изумления и шока.       Бакуго проходит в середину комнаты и слегка потерянным жестом разглядывает стены комнаты, будто заходит сюда впервые. Киришима тянет его внимание на себя, задавая вопрос самым четким и медленным тоном, словно разговаривает с особенно глупым или маленьким ребенком.       — Можешь присесть. Н-на кровать, ага.       Бакуго падает на кровать, но внешне словно по-прежнему стоит навытяжку с палками вместо суставов. Киришима нервно облизывает губы. Может быть, Бакуго кто-то ударил по голове, и это — последствие сотрясения? Может, Бакуго — это не Бакуго, а какой-то мягкотелый клон? Это точно клон. Ещё есть вариант с пришельцами.       Они пялятся друг на друга и молчат. Бакуго нервно сглатывает.       — Ты в порядке? — повторяет свою первую фразу Киришима. Звук голоса разрезает неприятную тишину. — Я хочу, — Бакуго прочищает горло, — Поднять наши с Деку отношения на новый уровень.       Киришима в вопрошающем жесте поднял палец и открыл было рот, но затем, передумав, возвращает и палец и рот где было. Он делает один глубокий вдох, кладет руки на свои бедра и разворачивается всем корпусом на Бакуго.       — Какие, прости, что?       Если бы дружба была чем-то вроде игры на Нинтендо, дружба Бакуго и Мидории была бы в лучшем случае первым уровнем. Скорее, это даже и не обучающий уровень, а приветственные титры. Да, пускай, сейчас их взаимоотношения находятся на уровне «взаимно терпят друг друга». Но терпимость — это вроде как первая ступенька после смертельной неприязни, на которой они топтались годами по вине Бакуго. Бакуго кривится в попытке возразить, и Киришиме становится немного лучше от этого. Сопротивляющийся Бакуго — настоящий Бакуго.       — Я над этим и работаю, — сдерживается в итоге Кацуки, и Киришима снова возвращается к нервному шоку.       Про себя последний отвечает невероятно остроумно, но вслух он способен только выплюнуть нервное напряжение через удушающий смех. На какую-то долю секунды он начинает задыхаться и думает, что упадет, но ему удается ухватиться за книжную полку и вернуть контроль над позой и дыханием. Его мигом отрезвляет тот факт, что Бакуго даже не делает попытки запихать ему смех обратно в глотку, или сжечь ему горло, или и то и то.       — Ты хочешь подружиться с Мидорией? — Киришима хочет прояснить, — С тем, которого ты, ну знаешь, пару раз избивал до больницы?       — Я этого не делал, — раздражается Бакуго. Киришима давит в себе вторую порцию смеха, — К тому же, он всегда становился лучше.       Киришима мудр и не самоубийца, поэтому не тычет в лицо другу явной дырой в логике. Вместо этого он спрашивает:       — Почему?       Разумный вопрос и совсем несложный, на вкус Киришимы, в такой-то ситуации. Стоит знать исходные данные. Даже если это просто дружба ради факта дружбы, это знание им пригодится.       Но Бакуго щурится, прячется за сложенными на груди руками и выплевывает:       — Потому что я ненавижу его.       Окей. Не то, что ожидал Киришима. Похоже, им предстоит долгий путь. В порыве паники он всерьез начинает думать о том, чтобы использовать эсэмэски вместо беседы. Бакуго всегда честен и красноречив в текстовой переписке. Однажды Киришима послал ему селфи и весь следующий час получал инфернально много монолога с метафорами о новом оттенке своих волос.       — Ты хочешь быть друзьями, потому что ненавидишь его? Чувак, это как-то нелогично.       Бакуго огрызается рычанием и закатанными глазами — этот взгляд можно оформлять в патент — и откидывается на кровати.       — Я, блядь, не знаю, за что я его ненавижу, — Бакуго делает вид, что потолок в этой комнате — Потолок Сикстинской Капеллы, а сам Бакуго — поклонник Микеланджело, — Я хочу узнать, за что.       Киришима прикусывает нижнюю губу, обдумывая это. Всему классу известно об откровенно иррациональном страхе Бакуго перед неудачей или слабостью. Киришима размышляет о причинах и похлопывает друга по плечу, опускаясь на кровать рядом с ним.       — Послушай, — говорит он тихим голосом, — Ты — не плохой парень.       Бакуго смотрит на него.       — Я серьезно! — смеется Киришима, складывая руки на груди, — Ты в целом хороший парень, когда не включаешь режим придурка. Почему ты его ненавидишь? Это очевидно ведь, да? Он напоминает тебе себя.       — Пошёл ты.       — Чувак, смирись с этим, — вздыхает Киришима.       — М-м, — Бакуго берет паузу, чтобы смерить друга яростнейшим из своих взглядов, — Нет, — удивительно, как отсутствие мата только подчеркивает, насколько грязно его попытались послать.       Киришима двигает челюстью, преисполненный сказать, что собирался.       — У вас, ребята, одинаковые мечты, одинаковый кумир, одинаковое желание… Я могу делать это целый день, понимаешь? Так много одинакового. Вот что ты сделаешь, Бакуго. Завтра ты зайдешь в класс — зайдешь, а не хмуро ввалишься, словно по дороге прирезал шестьдесят студентов -, пройдешь мимо Мидории, сядешь на стул как следует, а не как сутулая горгулья, и скажешь ему «доброе утро». И ты продолжишь делать это каждый день, пока не возьмешь за рутину. Будешь решать эту проблему лицом к лицу! Как мужчина!       — Так это, блять, слишком долго, — отвечает Бакуго.       Его выражение лица можно было бы назвать «насупленным», но скорее Киришима поверит, что у него галлюцинация. Он думает, как бы на самом деле выглядел раскаивающийся Бакуго.       — Дружба требует времени, Баку-бро, и тебе нужно многое наверстать, — он треплет свой затылок и добавляет, — Ты хотя бы попробуй.

***

      Несмотря на то, что всё это слегка высасывает из него душу и саму жизнь, на следующее утро Бакуго заходит в класс не сутулясь, молча и не хлопая дверью. Он тихо прошагивает к своей парте, минуя Ииду. Иида внимательно наблюдает за ним и выглядит так, словно его кто-то наотмашь ударил по лицу.       — Доброе утро, — говорит Иида, продолжая выглядеть так, словно ему только что сказали, что высадка на Луну была поддельной, и все, кто не был последним идиотом, знали об этом, и что тот астронавт был единственным человеком своего времени с причудой, да ещё и контролирующей скорость света.       Господь Иисус, люди в наши дни такие необразованные, что это почти ранит Бакуго, но он опускает ситуацию.       В обычный день Бакуго проигнорировал бы его, но Киришима делает удивленно-напористое выражение лица и распаляется о том, как вежливость помогает заводить друзей. Последнее, на вкус Бакуго — жуткое тупое и банальное клише. Словно он получил поздравительную открытку или подарочную карту от какого-нибудь старика-родственника, банальную и ненужную. С другой стороны, Киришима сам — одна большая ходячая банальная подарочная карта с набором банальщины и клише. Короче, он не знает, что ему делать. Он ворошит свою вежливость и выплевывает что-то вроде «Хмф». Иида расшифровывает по интонации это как: «признателен и тебе доброго утра». Он мигает и теряет свои очки. В любой другой день он бы первым делом нагнулся за ними и попытался бы их починить, но сейчас Иида просто продолжает стоять и смотреть, как Бакуго движется вперед по проходу между партами.       Если быть менее агрессивной версией себя означает, что все будут выглядеть как огретые шокером с бесконечным зарядом, он мог бы вести себя так чаще. Бакуго в спокойной манере минует все остальные парты, прежде чем занять свое место перед партой Деку. Он отодвигает стул — не царапает ножками по полу и не пытается уничтожить стул, выдирая его из-за парты — и усаживается.       Тишину в классе можно черпать ложкой. Он оборачивается, чтобы посмотреть на Деку: глаза того широко распахнуты, лицо слегка покраснело, губы сияют, потому что он явно только что нервно их облизывал. Под взглядом Бакуго он начинает нервно теребить карандаш, затем потирает уши — его старые привычки от нервов. Бакуго отмечает всё это с полуулыбкой, хотя последняя никогда и не доходит до его лица. Он всегда улыбался изнутри. Внутрь — туда изгонялись все ужасные чувства и прочие сентиментальные вещи, которые нужно строго ограничивать. Теперь, когда он уже здесь, перспектива сказать «доброе утро» этому нытику немного пугает. Слова застревают в глотке. Боже, это так раздражает. И так бессмысленно. Это всё напоминает детство: его старик скармливал ему чушь о первых достижениях и мотивации двигаться вперед, чтобы тот заправлял свою постель по утрам.       Бакуго делает попытку заставить работать свой язык и работать правильно, и ему удается.       — Доброе утро, — и, окей, это звучит как «доброе утро», но ещё и как «надеюсь, ты и твоя мать сгорите заживо в жерле вулкана». По мнению Бакуго, одного тона недостаточно, так что он добавляет в довершение, — Кретин.       Он думает, что, возможно, медленный мозг Деку мог с первого раза и не усвоить сказанное им.       — Доброе утро, кретин.       Учитывая выражение лица Деку, похожее на то, когда однажды он обнаружил готовую сдетонировать светошумовую гранату у себя в руках (потому что единственные, с кем вообще могла бы произойти такая ситуация, это этот придурок или Каминари), Бакуго решает, что его работа здесь завершена.       Он кивает самому себе от удовольствия, очень гордый собой, когда его плеча нежно и невесомо касаются длинные пальцы. Нерешительность, с которой это происходит, выдает ему хозяина действия, и Бакуго не швыряет этого смельчака через класс, чтобы потребовать объяснений.       Вместо этого он оборачивается и выгибает бровь, прищуриваясь. Голова Деку сейчас так похожа на свеклу. Это было бы смешно, если бы Бакуго не чувствовал, что от нервов его сердце сейчас разорвется или остановится. Бля, ему действительно не всё равно на то, что сейчас скажет этот ботаник. Черт возьми, Бакуго хотел бы сейчас улететь в астрал, если бы это обещало ему избавление от всей этой ситуации.       — Доб-доброе утро, Каччан, — говорит Деку голосом вдвое тоньше своего нормального. Его руки трясутся, а сам он выглядит то ли напуганным, то ли просто нервным. Или, может быть, по-идиотски счастливым.       Рот Деку тянется в полуулыбке и, когда Бакуго кивает ему, довольный собой, складывается в абсолютно счастливую улыбку.       К Бакуго приходит осознание: это выражение на лице Деку — румянец на щеках, подсвечивающий все его веснушки, мерцающие зеленые глаза, просто, блять, даже сверкающие — подходит ему больше, чем красные пятна, которым ботаник покрывается от издевок. Это осознание бьет по его и без того слабому сердцу.       Бакуго не может найти ничего подходящего в ответ на это невинное приветствие.       — Ага, — бормочет он в итоге и отворачивается. Киришима со всего места смотрит на него очень самодовольно.       Бакуго думает, что, если весь этот цирк сработает, он не сможет просто спокойно дружить с этим парнем, но улыбка Деку отпечатывается у него в голове (улыбка, которую он не хочет стереть кулаком, и это что-то новенькое). Пожалуй, желать доброго утра на регулярной основе — не такая сложная вещь. Но только это. Бакуго не станет заходить слишком далеко, чтобы желать ему хорошего дня или, избави бог, доброй ночи, как в клишированных романтических комедиях. Не, у Бакуго есть достоинство. Самоуважение. Утреннего приветствия будет достаточно, чтобы создать ту теплую атмосферу, которую он бы хотел видеть между собой и Деку.

***

      Два месяца спустя Кацуки держится за ручку двери комнаты Изуку. Он смеется, потому что Изуку бросает в него носки и смешно тявкает в попытке прогнать его.       — Завтра будет тест, так что иди! Давай, вон! Я планирую надрать тебе задницу на этом тесте, Каччан!       — Боже, какой ты ботаник. Тебя действительно заботит рейтинг на тестах, пиздец как отстойно.       Изуку хихикает: его улыбка такая широкая, а рот почти в форме сердца.       — Ладно, ладно, — отмахивается от него Бакуго и смеется еще раз. Его смех короткий и резкий, не такой сладкий, как у Изуку, — Спокойной ночи.       Изуку замирает на секунду и затем расслабляется, прислоняясь к дверце шкафа. Кончики его ушей розовеют.       — Спокойной ночи, Кацуки.       То, что Изуку назвал его полным именем, слегка обескураживает. Но это чувство кажется очень приятным и теплыми толчками разливается от сердца по всему телу. Он моргает в изумлении и резко разворачивается к двери. Кацуки. Это ощущается особенно взрослым, даже зрелым, не глупо-милым как «Каччан», и совершенно по-новому. Он чувствует, как задняя часть его шеи горит от румянца. Кацуки хватает на то, чтобы махнуть на прощание через спину, а затем он выскакивает из комнаты Изуку, чтобы этажом ниже прижаться лбом к холодному бетону в жутком смущении       Спокойной ночи, Кацуки.       Он обнаруживает, что улыбается. Ему так противно от этого, что он заставляет себя пробежать шесть километров в шлепанцах и мешковатых спортивных штанах для сна, потому что он мазохист и ненавидит себя. Себя, и весь мир, и глупую улыбку Деку, и его маленькие руки, и его ухмылки. Когда он заканчивает, он поднимает взгляд к небу — темно-синее, облака чуть подсвечиваются оранжевым от света фонарей — и находит себя всё еще улыбающимся. Черт возьми, думает он. Черт возьми.       Он решает найти Киришиму, чтобы поспарринговать с ним, потому что в любом случае не сможет причинить никакого вреда этому ублюдку. Тем более что это его вина, что Кацуки здесь, после шестикилометрового кросса в шлепанцах, говорящий кому-то доброй ночи и с чувством привязанности. Потому что это Киришима два месяца и три дня назад сказал ему: «Пожелай ему доброго утра, Бакуго-кун».       По мере того, как он подходит к общежитию, он обнаруживает, что не так уж и зол.