пепел

***

      пудра могла скрыть всё. большие мешки под глазами, неровную кожу, родинки, которые кажется комплексом, исцарапанные ссадины и малиново-голубые синяки.       но пудра, не могла скрыть настоящие эмоции. только искусный мастер мог контролировать свои чувства, почувствовать раньше всех смятение, удивление, отчаяние и боль, в итоге не шелохнуться. рика смогла бы, но не достигла. нэйру достигла, но не смогла.       они похожи. внешность отходит на второй план, пудра, тонирующие средство и косметика сможет всё скрыть. обе, каждую ночь жмурятся от жгучей боли, кусают губы, засыпают с мокрыми глазами, обняв, нет, задушив подушку. обе, каждое утро жмурятся от жгучей боли, кусают губы, просыпаются с сухими дорожками на щеках, всё ещё держа подушку, но ослабив хватку.       жгучая боль не пройдёт. это как клеймо, нарисованное засыхающей красной краской, на хрупкой оболочке. как хна, только её нельзя потом смыть, и её необычным рисунком не наслаждаются, а брезгуют.       только рика не брезгует. смотрит на ужасающие шрамы на спине нэйру, на белые складки и растяжки, на розовые полосы, которые скоро затянутся и покроются коркой. кавай хочется расковырять их. когда-нибудь потом.       в ванной комнате единственное стекло покрылось бусинками воды. аонума разглаживает каштановые волосы на своей макушке, пялиться в одну точку, отражаясь в запотевшем стекле. за спиной захлопывается дверь. ноги аккуратно ступают по скользкому кафелю. лишь бы не упасть. нэйру краем глаза замечает розовую прядь и безразлично хмыкает, садясь на пластиковый стул. — шрамы не украшают ни женщин, ни мужчин… — по спине и выше пробегают мелкие мурашки из-за тёплого дыхания, которое обжигает шею. длинные пальцы касаются до выпирающих лопаток аонумы, еле дотрагиваясь до косточек, кавай рисует знак бесконечности. котобуки. — ничто не украшает. смерть доберётся до самого маленького организма, до самого старого и ничто не украсит, когда наконец найдёшь покой в могильной земле. — пальцы рики вытворяют волшебные вещи. пересчитывают позвоночники, крашеными ноготками мимолётно дотрагивается до шрамов и ласкают смуглую кожу. нэйру чувствует спокойствие. — но украсит нас. мы юны, и от нас хотя бы останется пепел, нежели… — кавай запинается, ища нужное слово, прилагательное, ибо прозвище. ласки на время прекращаются. жгучая боль возвращается. вновь и вновь.       отражение в зеркале мутнеет. каштановые волосы падают на острые плечики, копна блондинистых волос держится на макушке, розовая прядка лениво лежит на ключицах. аонума тихонько вздыхает, подождёт ответа, а пока…       на стекле скользит подушечка пальца, неторопливо вырисовывая и делая завитульки. — …нежели эти старые, дряхлые и тухлые мешки костей со своими тупорылыми странностями. от них нихрена не останется и вспоминать их никто — никто не будет. а мы сами себя будем вспоминать, даже в сырой земле, будучи мертвы. — от этого нэйру только усмехается, потом прикрывает тыльной стороной ладошки рот и хохочет. жмурится и хохочет, словно корчится от боли. кавай, смотря непонимающим взглядом, поворачивает голову в разные стороны. потом вновь выставит глаза на подругу и невольно усмехнётся. получиться нервный смешок, не как у неё. а аонума всё хохочет и рика вовсе не понимает, но наслаждается. смех у нэйру, словно лунная соната, исполненная ранним утром, такие переливчатые нотки, чарующие рику, и всегда хочется их слушать. хочется записать их на диктофон и каждый раз когда хреново, включать и слушать, слушать и слушать. и кавай, невзначай начинает заливаться хохотом, повторяя за подругой. хлопает ладошкой об коленку, покрытая синяками и утирает подступающие слёзы. смех у неё уж точно не как у аонума, и от этого хочется прекратить смеяться и заткнуться. — мне нравиться как ты смеёшься, посмейся ещё, посмейся. — нэйру перестаёт хихикать и вскоре затихает. просьба неожиданна и такую, рика уж точно не представляла в своих фантазиях. — пожалуйста, ещё — ещё — ещё… — она похожа на маленького принца. такая же умная и принцесса, нет, не принцесса, а королева. в ответ молчание.       время подходит. большой напор тёплой воды всё ещё включён. подушечки пальцев уже стали как изюм, а волосы промокли до самых корней. они смотрят на друг друга, продолжая зрительный контакт и никто не хочет его прекращать. хочется смотреть на красивые оболочки, которые когда-нибудь изменяться. глаза рики, вскоре вспыхнуть мириадой городских огней, в зрачках полетят разноцветные и яркие искры грандиозных салютов, а в самых потайных местах, где-то там у неё всё заледенеет. отголоски боли. и так же и у нэйру. только не будет всего этого чудесного, а только ледяной каток, на котором четвёртый раз нарезает круги изысканная фигуристка. и кажется, что та самая фигуриста это и аонума. вся такая опрятная и чистая, но на деле, нэйру думает, что она до чёртиков опорочена. и рика думает так о себе. и момоэ. и ай. только взрослые так не думают. — мы молоды, но нам не хватает опыта. — на стекле написано красивым, крючковатым и наклонённым в бок, почерком — «時間». — время покажет, может от нас тоже ничего не останется. кто знает.       нэйру выключает душ, собирает в кучу свои ароматные волосы и скручивает их, выжимая воду. рика всё ещё сидит, смотрит на надпись на стекле и теребит свои пальцы. — останется ещё как, даже тот же самый пепел. взрослые — странные, мы — другие, — кавай резко встаёт на ноги, и скрежет зубы. конечности затекли. чёрт. но это не мешает легко взять во хватку тонкое запястье аонумы и притянуть поближе к себе. — от меня ничего не останется. тело увезут, пепла и вовсе не будет. — нэйру уходит, оставляя от себя неприятный холодок.