Мы забыли дорогу назад

Вижу снова простор голубой, Над беседкою тихий закат. Мы совсем захмелели с тобой, Мы забыли дорогу назад. Было счастье — и кончилось вдруг. В путь обратный пора нам грести. Только лотос разросся вокруг, Всюду лотос на нашем пути. Мы на весла Дружней налегли, Мы гребем, выбиваясь из сил… И в смятении чайки вдали Улетают с песчаной косы. Ли Цинчжао (1084—1151) Перевод М. Басманова

      Дождь стекает по боковому стеклу причудливыми дорожками, словно мочковатая корневая система рисовых побегов, но Цзяэр пытается уйти от этого сравнения, придумать что-то другое, какую-нибудь романтическую чушь, подходящую для всей этой смущающей ситуации. Ему хочется посмеяться вместе с водителем грузовика и слегка успокоить сердце, которое то тревожно замирает, то начинает трепыхаться в груди, словно запертая в клетке свободолюбивая птица. К сожалению, в голову приходят лишь самые несуразные вещи, например, чёртов рис.       Грузовик тормозит возле поворота на знакомую грунтовку. За прошедшие три года та ничуть не изменилась.       — Что ж, парень, твоя остановка, — говорит дядюшка Лянь, с сомнением поглядывая в окно. — Диковато тут у вас, даже странно, что где-то ещё существует такая глушь. Автобус, поди, сюда не ходит?       Цзяэр передёргивает плечами, прижимая к себе рюкзак. Ему ненавистна сама мысль о том, чтобы выйти под проливной дождь, но делать нечего. Машину родители ему не дали, поэтому приходится добираться по старинке. Цзяэру это показалось даже забавным, такое себе приключение. А теперь он будет вынужден шагать почти двенадцать ли пешком по размытой дороге под проливным дождём.       — Раньше ходил, когда посёлок был чуть побольше. А потом молодёжь разъехалась, в основном покорять большие города, — «как и я сам» он не добавляет, но секундная пауза буквально кричит об этом. — А старики в соседние посёлки или пешком ходят, или на телеге ездят, а некоторые — на велосипеде. Тут всё застыло, как в позапрошлом веке, — «и в головах у людей такие же закоснелые ценности и нелепые страхи» — думает Цзяэр. Он уехал в Куньмин три года назад, а через год его родители устроились на работу там же — в новооткрытый аграрный цех. Затем они осилили покупку небольшой квартиры в новом, хотя и отдалённом от центра районе.       — Ясно, — говорит водитель, покачивая головой, — обычное дело в последние годы. Мой отец тоже из такого вот посёлка родом, а мать городская… Ладно, парень, удачи тебе.       Цзяэр благодарит, делает глубокий вдох и выпрыгивает наружу. Это опрометчиво, поскольку он вполне ожидаемо оказывается прямо посреди лужи, а в обуви уже плещется холодная грязная вода.       Водитель пару раз сигналит, и грузовик уезжает вдаль, чтобы доставить очередной груз безликому получателю в следующий город. Цзяэр несколько секунд провожает взглядом растворяющийся в пелене дождя силуэт автомобиля, удивляясь пустоте в собственной голове, а затем разворачивается и шагает по направлению к родному посёлку.       Он бредёт почти по щиколотку в воде, клеёнчатый плащ весьма условно защищает его спину и рюкзак, но совершенно не помогает ногам в кожаных кроссовках. Честно говоря, это любимые кроссовки Цзяэра, и они белые. А он и сам точно не может сказать, какого чёрта надел их для поездки в посёлок, где и в хорошую погоду не особо чисто, а уж во время дождя даже засыпанные шлаком грунтовки превращаются в непроходимые болота грязи.       Безуспешно пытаясь обойти глубокие лужи, но при этом не свалиться в грязь, Цзяэр размышляет о том, что в их старом доме наверняка найдётся какая-то обувь и одежда. Шаг за шагом в холодной воде. Периодически Цзяэр оглядывается назад, надеясь на случайную попутку, но какой ненормальный будет ехать среди бела дня под проливным дождём в эту жопу мира? Разве что ещё один такой же неисправимый романтик-похуист. Рычание двигателя, перекрывающее шелест дождя по целлофановому капюшону, заставляет его вздрогнуть и отшатнуться на обочину — прямо в жирную чёрную грязь.       Небольшой синий трактор приветливо сверкает фарами и гудит клаксоном. Какой-то романтик всё же покинул тёплый дом, но это уж точно не похуист, а предусмотрительный владелец трактора — единственного транспортного средства, подходящего для этих эпических провинциальных дорог.       — Подвезти, баобэй? — звучит тот самый голос, который Цзяэр мучительно изгонял из своей памяти последние три года. — Ещё примерно девять ли до дома, пока дойдёшь — раскиснешь. Или ты забыл, насколько тут безжалостные дожди?       Исин смотрит на него, склонившись к окну и усмехаясь. Сердце Цзяэра на секунду замирает, но лишь чтобы потом подпрыгнуть к горлу.       — О, привет, гэгэ! — говорит он хрипло. Да, похоже, сердце забилось в его трахею и не даёт дышать. К счастью, в это мгновение дверь распахивается, а Исин чуть морщится и взмахивает рукой:       — Только отряхнись хоть немного, а то утопишь меня в дожде. Хотя… Боюсь, это всё равно бессмысленно.       Цзяэр отряхивается и забирается в трактор, хлюпая ботинками, смущённо убирая ноги под кресло и цепляясь за него мокрыми, дрожащими от холода руками.       Исин явно позабавлен, наблюдая за его вознёй, в его тёплых глазах танцуют смешинки.       — Какими судьбами? — спрашивает он, переключая скорость. Трактор едет по дороге, дождь заливает стекло, дворники почти не помогают.       — За старыми бабушкиными документами. Что-то там с оформлением права собственности, — поясняет Цзяэр.       — Ясно, — коротко звучит в ответ. Исин едва заметно вздыхает и сосредоточивается на управлении, барабаня пальцами по рулю.       Цзяэр чувствует разочарование, которое сложно назвать как-то иначе, нежели детским. Почему Исину вообще должно быть интересно, как его дела и чем он жил все эти годы? Тот ни о чём не спрашивает, и обида расползается в груди, как влажное пятно на колене, неудачно высунутом из-под плаща и получившем свою дозу дождевой влаги. Некоторое время они молчат, но это громкая тишина, и дело не в рокоте тракторного двигателя и не в ухабах, через которые он перепрыгивает. Это что-то между ними, недосказанное, невыраженное, забитое в глубины разума, но с лёгкостью извлечённое наружу и теперь болезненное, горькое.       — А у тебя как дела? В целом? — спрашивает Цзяэр, прерывая неловкое молчание. Ему хочется, чтобы Исин смотрел на него как раньше и задавал вопросы, чтобы искренне им интересовался, а не отводил безмятежный взгляд. Это желание слегка пугает, и он больно прикусывает внутреннюю поверхность щеки.       — Собрали второй урожай, — отвечает Исин ровным тоном, в выражении его лица ничего не прочитать. Цзяэр рассматривает его украдкой — тот всё так же красив, хотя черты лица немного огрубели и обветрились, волосы пострижены короче, чем раньше, а в линии плеч — едва заметная усталость. — Сейчас готовим почву для третьего.       И в голове у него один только рис, урожаи и нормы выработки, одни только дела, как будто тот парень, что божественно танцевал на вечеринках в поселковом клубе и читал стихи о любви эпохи Сун, за три года исчез навсегда. Скорее всего, так и есть. И кто Цзяэр такой, чтобы его осуждать? Негодовать на реальность бессмысленно, от этого не становится менее больно.       — А ты знаешь, какой урон наносят эти ваши устаревшие технологии? — огрызается он, но это и в самом деле выглядит жалкой и детской попыткой уязвить того, кто выше подобных придирок.       Исин предсказуемо закатывает глаза и снова пялится на дорогу, чуточку щурясь.       — Ой всё. Хватит, Цзяэр. Даже если ты учишься на эколога и твои мозги промыты экоактивистами, это не даёт тебе права осуждать меня и мой труд, основанный на вековых традициях.       — Как ты не понимаешь? — начинает кипятиться Цзяэр, резко развернувшись в кресле, из-за чего холодная вода стекает ему за шиворот, но он словно этого не чувствует. — Глобальное потепление…       Исин хлопает ладонью по его колену, разбрызгивая по кабинке воду, скопившуюся в складках плаща.       — Прекрати, а то высажу и пойдёшь пешком.       Цзяэр несколько раз сердито вдыхает и выдыхает, а потом разворачивается лицом к боковому окну и долго молчит. Трактор умиротворяюще тарахтит по дороге, крупные дождевые капли стучат по крыше. Исин держит руль одной рукой, склонив голову набок и задумчиво что-то напевает. Цзяэру хочется врезать ему и в то же время поцеловать. Ему казалось, что второе желание навсегда осталось в прошлом, но поди ж ты. Вот оно, здесь. Неутолённое, мучительно острое. Цзяэр сжимает руки в кулаки.       — Классный трактор, — говорит он, взяв себя в руки и меняя тему. — Дашь порулить?       — Не думаю, что сейчас подходящее место и время.       — Не сейчас, потом? — и в этот момент Цзяэр понимает, что этого «потом» скорее всего не будет и что весь этот разговор — несусветная глупость.       Однако Исин усмехается, поворачивая руль вправо, и отвечает, ни капельки не смущённый:       — Для этого тебе нужно приезжать почаще. Через три года у меня может быть другой трактор, или не быть вообще, или...       Но что там дальше, Цзяэр так никогда и не узнает, поскольку в эту секунду они проваливаются в яму.       — Проклятье, я же помнил, что она тут есть, — бормочет Исин. — Отвлёкся на тебя, как обычно.       Трактор несколько раз буксует и всё же выбирается из ямы. Цзяэр заваливается на Исина и на мгновение цепенеет от этой осязаемости и телесности, от запаха мокрой шерсти, незнакомого одеколона и воспоминаний.       Исин вздыхает и пытается его отодвинуть, а Цзяэр, исполнившись странной решимости и озорства, тянется вперёд и несколько раз давит на клаксон. Исин смеётся и разворачивается к нему лицом, теперь между ними считанные сантиметры и прежнее абсолютное принятие, пусть даже мимолётное, и Цзяэр мог бы ощутить чужое дыхание на своей коже, если бы их не трясло, не позволяя сосредоточиться на ощущениях.       — Ты что творишь?       — Праздную преодоление дорожной канавы, а ты как думал?       — Ну конечно.       Исин легонько отталкивает его от руля, но прежнего напряжения всё равно уже нет. Цзяэр отодвигается неохотно. Эта поездка всколыхнула слишком многое, потом будет трудно. Опять.       — Тебе стоит попробовать однажды, — советует он, стараясь сохранить непринуждённость в голосе. — Станет легче. Спорю, что с момента покупки трактора ты ни разу не побибикал от души.       — А кому здесь сигналить? Коровам, что ли?       — Да хоть самому себе. Неужели никогда не хотелось выехать куда-то в дальнее поле и оторваться по полной. Это почти как орать в пустоту, только горло потом не болит.       Цзяэр спохватывается, понимая, что сказал слишком много, о чём его никто не просил, и меньше всего подобные признания нужны ему самому.       Однако Исин ничего не отвечает, лишь задумчиво сжимает руль, не отводя прищуренных глаз от лобового стекла.       — Уже почти приехали, — говорит он спустя несколько мгновений очевидной неловкости. — Знакомые места?       На этот раз Цзяэр отвечает не сразу. Он всматривается в боковое окно, дождь утихает. Почему самыми обыденными словами они делают друг другу так больно?       — Разве такое можно забыть? — с преувеличенным сарказмом спрашивает он, чувствуя себя немного мудаком. Не то чтобы Исин сам сделал этот выбор, но ведь он мог отказаться, мог взбрыкнуть, просто сказать, что это его жизнь и он не хочет... Но он не такой. Для него семья, долг и ферма всегда были на первом месте. А мечты, стремления и амбиции — позади. О своем собственном месте в списке приоритетов Исина Цзяэр предпочитает не задумываться.       Подавляя в себе тоску и возмущение, он рассматривает мелькающие мимо рисовые поля, изгороди, группки деревьев, незасеянные полосы земли под паром.       Исин останавливается возле калитки, оттуда до старого дома семьи Ван — всего ничего, каких-то десять чжанов до порога. Цзяэр не торопится выходить, разглаживая плащ на колене.       — Назад сразу поедешь? — спрашивает Исин, не глядя на него и поигрывая брелоком с кисточкой, висящим на ключах в зажигании.       — Завтра.       — Всю ночь здесь? Это смело.       Цзяэр морщит нос. Этот ответный сарказм!       — Высплюсь хотя бы. Чем ещё заниматься в этой дыре?       Смешок.       — И в самом деле.       Цзяэр встряхивает головой и выбирается из кабины до того, как успевает сморозить ещё какую-то глупость. Например, пригласит Исина войти в дом, простоявший заброшенным около двух лет. Отказ не вызывает сомнения и вряд ли будет для Цзяэра безболезненным.       — Увидимся ещё, — говорит он, в упор рассматривая Исина, склонившегося чтобы захлопнуть дверь.       — Это вряд ли, — отвечает тот, избегая взгляда. — Пока.       Трактор резко срывается с места, окатив Цзяэра водой из лужи размером с маленькую канаву.       — Засранец! — кричит он вслед, смеясь и качая головой, а затем внезапно осознаёт, что не поблагодарил Исина за то, что тот его подвёз и наверняка сделал крюк.       Цзяэр отпирает калитку и затворяет её за собой. Дождь почти прекратился, выложенная камнем дорожка грязная и скользкая, он осторожно идёт по ней к дому, стараясь не поскользнуться и не испачкаться ещё сильнее.       Дверной замок отсырел и барахлит, им не пользовались слишком долго. Цзяэр разувается и проходит по полутёмным комнатам, поднимает электрический рубильник, включает жёлтый тёплый свет, рисует узоры на пыльных поверхностях. В своей детской комнате он находит старую одежду; свитера поедены молью, но он и не собирается носить их снова. Сжимая в руках слежавшуюся ткань, Цзяэр размышляет о том, зачем эти вещи вообще здесь хранятся, и о том, что кому-то придётся приехать снова, чтобы их разобрать и выбросить. Он находит плотную водолазку, ветровку и джинсы, которые носил в старших классах. Белья нет, но и он не промок до трусов.       Переодевшись, Цзяэр некоторое время разбирает документы в бывшей родительской спальне, складывая в отдельную папку то, за чем приехал. Пару раз он созванивается с матерью, чтобы уточнить, какие именно бумажки нужны, а какие можно безболезненно выбросить. Когда луч закатного солнца неожиданно бьёт по глазам, Цзяэр понимает, что дождь совсем прекратился, а он сам довольно сильно проголодался.       Время слегка перевалило за семь часов вечера, и поскольку в доме есть нечего, а по выходным местная забегаловка работает от заката до рассвета, Цзяэр решает наведаться туда и заодно выпить на сон грядущий. Ему жизненно необходимо заглушить слишком острые и мучительные впечатления от встречи с Исином, которую он предвкушал и надеялся избежать в одно и то же время.       Дождь оставил за собой напитанную влагой землю, от луж поднимается пар, красное солнце опускается за горизонт. Перед забегаловкой стоит знакомый синий трактор. Похоже, Исин на нём даже выпить ездит. К счастью, он из тех людей, что знают меру, да и кто его тут остановит? Дорожной инспекции в посёлке не существовало примерно никогда.       Дверь скрипит, открываясь. Цзяэр проходит в залитую тусклым электрическим светом комнатушку, где по старинке стоят низкие столики и табуретки, а в угоду современности имеется барная стойка. Он помнит этот странный интерьер, который в юности не казался чем-то из ряда вон, но теперь Цзяэр испытывает странный и нелогичный стыд. Ему неловко здесь находится, но голод сильнее неловкости. Вокруг много знакомых лиц, и Цзяэр уважительно кланяется то одному посетителю, то другому.       Исин сидит за столиком в углу с кружкой пива, задумчиво проводя кончиками пальцев по граням. На тарелке перед ним лежат овощные шашлычки и рёбрышки в соусе. У Цзяэра урчит в животе. Не задумавшись ни на секунду, он шагает в ту сторону, подошвы ботинок липнут к полу, десятками лет пропитываемому пролитым алкоголем. Не дойдя пару шагов до столика, он замирает. Они с Исином не очень-то приветливо расстались, но вряд ли им есть что делить на самом деле, и уж точно нет смысла мериться степенью упрямства.       — Это ты, — говорит Исин, подняв голову и ни капельки не удивляясь. — Ну, снова здравствуй.       Он крутит перед собой кружку.       — Привет, — Цзяэр слегка кривится от холодного приёма, но уверенно подходит ближе.       Исин окидывает насмешливым и нарочито оценивающим взглядом его рваные на коленях джинсы, глянцевую куртку и нелепые остроносые ботинки, купленные на выпускной из школы и почти моментально сдавшиеся мокрой грязи бездорожья. Цзяэр проводит рукой по непослушным от влажности волосам, сердце заполошно трепещет в груди.       — Ты так и не купил себе тачку, гэ, — говорит он, опускаясь на низкую табуретку. — Везде на своём тракторе, даже в бар на нём ездишь.       — Зачем мне машина? Ты как будто позабыл эти дороги, — смеётся Исин. Он совершенно расслаблен, и Цзяэр тоже переводит дух.       — Дороги? Какие дороги? Здесь построили дороги? — ему очень хочется вернуть ту естественность и лёгкость их общения, которая была в детстве и юности, и проблески которой ещё ощущались три года назад. До того, как Исин его оттолкнул.       Тот перестаёт смеяться и делает глоток из кружки. Цзяэру явно нужно сделать заказ, но он не может отвести глаз от влажных губ Исина, которые тот промакивает салфеткой.       — Угощайся, — он жестом показывает на тарелку с рёбрышками.       Цзяэр несколько раз моргает и поднимается.       — Я закажу себе.       На это Исин пожимает плечами и тянется к рёбрышку. Жир и острый соус — прекрасное сочетание. Цзяэр усилием воли отводит глаза и направляется к стойке. Там он некоторое время смотрит на короткое меню, а затем просит то же самое, что у Исина. Барменша кивает и передаёт заказ на кухню, после чего обеспечивает Цзяэра кружкой пива.       — Повтори мне, пожалуйста, Дин Мэй, — звучит мягкий голос возле уха, и Цзяэр вздрагивает.       Исин искоса поглядывает на него и улыбается, а затем полностью сосредоточивает внимание на барменше.       У этой женщины ловкие руки, миндалевидные глаза и родинка в центре щеки. Когда она смеётся, то запрокидывает голову назад, встряхивая короткими волосами. Её кожа загорелая, испещрённая тонкими морщинками. Она ведёт себя с Исином странно, как будто разделяет с ним неведомую Цзяэру тайну. Ему так и хочется увести Исина обратно за столик и закрыть собой от этой женщины.       — Ты что, серьёзно, гэ? — хмурится Цзяэр, переводя взгляд с барменши на Исина, когда они всё-таки уходят к своему столику и снова усаживаются. На лице барменши плохо скрываемые тоска и нежность, а в глазах Исина — теплота. Нет, этого не может быть. Невозможно. Просто нет.       — Что-то не так? — спрашивает тот, переводя на него ровный взгляд и приподнимая брови.       — Ну... — Цзяэр чувствует себя ревнивым ребёнком, чей лучший друг ушёл в другую песочницу подёргать за косички противную девчонку. Это глупо, хотя по части ревности недалеко от истины. — Она... Ей же лет тридцать. Исин вздыхает и делает глоток из своей кружки.       — Дин Мэй двадцать семь.       — Это всё равно слишком много! — не может сдержаться Цзяэр и тут же жалеет об этом, поскольку Исин откидывает голову назад и смеётся, но этот смех не кажется весёлым. Он ломкий и хриплый, и обрывается так же резко, как и начался.       — Слишком? Для кого? Между мной и ею — три года разницы. Разве это мешает быть друзьями?       «Три года — как у нас с тобой. И мы друзья, точнее — бывшие друзья, Цзяэр, не придумывай того, чего нет» намёком повисает во внезапно наступившей тишине. Как будто все посетители решили оставить в покое свои кружки и помолчать, а на радио — перерыв между песнями, возможно, техническая неполадка.       Это странное мгновение осознания чего-то очевидного, но всё ещё не произнесённого вслух. А затем тишина разбивается на осколки. Кто-то смеётся, серьёзный голос диктора сообщает о высокой вероятности дождя со шквальным ветром в западной части провинции, барменша звенит бокалами, а у парня, вышедшего из уборной, звонит телефон.       «Как и у нас с тобой, но, помимо этого, она женщина, и она здесь, в этой глуши, а тебя тут нет», — развивает мысль Цзяэр, молча кусая губы. Но до того, как он успевает проговорить сам себе оправдания — «Ты сам меня оттолкнул!» — всё заканчивается. Он мучительно пытается ухватиться за эти осколки и сложить их снова, чтобы прочитать всю историю целиком, но уже слишком поздно, разбитого не склеить.       Исин невозмутимо допивает пиво и встаёт.       — Я ещё одно возьму. Ты в деле?       Цзяэр растерянно смотрит на собственную кружку, где ещё больше половины.       — А как ты будешь потом рулить? Пьяный? — спрашивает он в недоумении. Этот новый Исин с мелкими морщинками вокруг глаз и загорелой кожей — неизведанная величина. Неужели сам он тоже так сильно изменился?       — А что мне будет? — спрашивает тот, вскидывая подбородок. — Кому я тут нужен? Здесь нет дорожной инспекции, нет правил, нет дорог, ничего нет. После трёх кружек меня не унесет, спасибо, что беспокоишься.       «Мне! Ты нужен мне!» — хочется закричать Цзяэру, но он топит этот крик в глотке холодного горьковатого пива и отставляет кружку.       — Я больше не буду, спасибо. Он наблюдает, как Исин уверенным шагом идёт к барной стойке, для него это привычный путь. Дин Мэй оживляется, её глаза блестят, но лица Исина не видно, и это хорошо. Видеть на нём аналогичное волнение было бы невыносимо.       Исин возвращается с полной кружкой пива и садится, сохраняя всё то же сосредоточенно-отстранённое выражение лица. Цзяэр грызёт рёбрышки, периодически делая глотки из своей кружки, но алкоголь почему-то вызывает лёгкое отвращение, и в какой-то момент возникает мысль заказать что-то другое, чай или воду, но мысль о том, чтобы по собственной инициативе отойти от Исина, вызывает ещё больше дискомфорта. Они молча сидят за столом, наблюдая друг за другом.       — Тебе понравилось? — интересуется Исин через некоторое время, по-прежнему избегая его взгляда. Цзяэр смотрит в тарелку. Он уже съел всю свою порцию да ещё и половину порции Исина. Почему-то в минуты волнения у него всегда прекрасный аппетит.       — Да, — отвечает он, — очень. Больше нигде не ел таких рёбрышек.       — Уезжаешь завтра утром? — звучит внезапный вопрос, но резкая смена темы неожиданно приносит облегчение. Исин выглядит невозмутимым и трезвым. Цзяэр откидывается на спинку стула и пристально его рассматривает. Раз уж им снова суждено разлучиться на неизвестный промежуток времени — скорее всего, слишком долгий и болезненный, — сейчас он хочет любоваться, впитывать и пьянеть без алкоголя от одного только вида человека, которого никогда не переставал любить.       — Да. Дождя вроде бы не будет, вся непогода ушла на запад. Пройдусь пешком до трассы, а там на попутке до Чинфэна.       Исин кивает и допивает пиво.       — Если ты закончил, могу подкинуть до дома.       Возможно, садиться в трактор к пьяному трактористу — это не самая здравая мысль, особенно с учётом всего прочего, но завтра Цзяэр уедет в Куньмин. У него есть всего один вечер, и он настроен использовать любой шанс, который идёт ему прямо в руки, чтобы не испытывать сожалений о собственной трусости и страхе. Когда ещё совершать ошибки, если не в двадцать один год?       И всё же, залезая в уже знакомую кабину, Цзяэр слегка встревожен. Это чувство не усиливается, когда мотор начинает урчать и трактор срывается с места, но и не утихает. Не то чтобы им было чего бояться в тёмном поле, кроме самих себя и собственных опрометчивых действий, да и руки Исина на руле кажутся уверенными. Но это ощущение безопасности и предсказуемости пропадает, как только тот сворачивает с грунтовки в сторону и ломится прямо через поле, к счастью, ничем не засеянное.       Цзяэр не успевает отреагировать достаточно быстро, он тоже слегка пьян и более чем склонен к авантюрам, но прямиком по полю, подпрыгивая на каждой кочке? Он ошарашенно пялится то в темноту, разрываемую светом фар, то на расслабленное лицо Исина, который словно знает точно, куда он едет и что ему нужно.       — И что бы это значило, а? — спрашивает Цзяэр, хватаясь руками за дверь и край сиденья.       — Мне захотелось на речку, — спокойно отвечают ему. Как будто нет ничего более обыденного — ночь, трактор, речка. — Помнишь, баобэй? Как мы ходили купаться?       Это воспоминание и, что самое главное, обращение, бьют Цзяэру под дых. Конечно же он помнит. Тёплая вода, ветви ивы, песок на коже, весёлый плеск и руки, хватающие его за плечи, и тело, скользящее по его телу, пусть даже в этом не было ничего, кроме юношеской шалости, без намёка на чувственность и желание со стороны Исина. Подобного хватало с избытком со стороны самого Цзяэра.       Это был не первый звоночек, к тому времени он уже смирился со своими желаниями и уже почти смог разобраться с чувствами, а потом... Что же, их расставание было неизбежно. Исин вернулся в посёлок почти одновременно с отъездом Цзяэра в Куньмин. В тот вечер они по-настоящему напились, да так сильно, что едва стояли на ногах. А сбивчивые фразы о том что «баобэй, так будет лучше для тебя, нельзя упускать возможности...» и «Исин, ты не должен, не обязан хоронить себя здесь, ты ведь хотел…» запутывали мысли, как пальцы в чужих волосах и эфемерные прикосновения губ к губам.       Родители Цзяэра успели приложить слишком много сил ради переезда в город, ему как раз пришло время поступать в университет, а странное и слегка пугающее чувство к Исину, которое невозможно было ни проговорить с самим собой, ни озвучить кому-либо, уж точно не могло стать причиной для отказа от переезда в Куньмин. К тому моменту, когда отец радостно объявил Цзяэру об их с матерью решении, тот уже третий год с воодушевлением рассуждал о возможностях, которые предоставляет большой город, и ставил в пример своего друга Исина. Исина, который вернулся в посёлок, чтобы заменить на ферме ставшего инвалидом отца. Какая ирония.       Исин останавливает трактор в нескольких чжанах от склона и выключает двигатель. В одно мгновение на них обрушивается мнимая тишина, которая и не тишина вовсе, а звуковой калейдоскоп, состоящий из плеска воды и шелеста веток, из треска цикад и крика ночной совы, из молчания двоих человек, которое внезапно кажется невыносимо громким.       — Будем купаться? — спрашивает Цзяэр. И нет, он ни на что не надеется, особенно после увиденного в баре. Просто ему крайне важно слегка остыть, иначе он взорвётся и сожжёт и трактор, и поле, и поселок к чертям, да ещё и речку испарит.       Исин сидит, задумчиво склонив голову. В темноте выражения его лица не прочитать, да он никогда и не был открытой книгой. Всегда слишком чуткий и внимательный к другим, всегда слишком строгий и требовательный к себе.       — Слабо, гэгэ? Боишься холодной водички? — подначивает его Цзяэр.       Локоть резко бьёт его в рёбра, дверь распахивается, Исин выпрыгивает наружу и потягивается.       — Кто быстрее до реки? — хитро спрашивает он, упирая руки в бока. В темноте, при свете фар, он выглядит совсем юным и немного безумным. Цзяэр всегда думал, что любить сильнее невозможно. Ошибочка вышла. Он вылезает следом, обходит трактор и становится рядом.       — На счёт три, — говорит Исин и снова толкает его в бок. Цзяэр пихает его бедром и смеётся. — Один, два, три…       Цзяэр начинает бежать на секунду раньше, хохоча и поскальзываясь на мокрой траве. Исин чуть выше, у него ноги длиннее, а трудовая жизнь явно способствует лучшей физической форме, чем корпение над учебниками.       — Так нечестно, баобэй, — кричат ему сзади.       Снова это обращение. Снова, снова. Цзяэру жарко и радостно. Он притормаживает на усыпанном галькой берегу, наплевав на явно убитые всей этой активностью туфли, и начинает быстро раздеваться, пока не передумал.       Исин отстаёт от него буквально на секунду, но Цзяэр не смотрит. Нет. Он снимает с себя всё — и нижнее бельё тоже — не время думать, сомневаться и тормозить. На этом берегу они купались сотни раз — непоседливыми детьми, строптивыми подростками, чуть более сдержанными юношами, а теперь они — взрослые люди, которые могут на мгновения отбросить условности, долг, страхи и неуверенность в правильности своих поступков, и просто вернуться к тому булькающему в горле смеху, беспечности и лёгкости, которых не вернуть, но попробовать-то можно? Цзяэр забегает в речку чуть выше колена и бросается в мутную воду. Он ничего не видит и не слышит, он в этом мгновении целиком, но на подсознательном уровне знает, что позади него тот, кому он доверяет больше, чем самому себе.       После дождя вода в речке холодная, пахнет тиной и лотосами. Цзяэр выныривает и не может подавить содрогание, но Исин стоит по пояс в воде, и вся эта светлая, гладкая кожа, и плечи, и грудь, и прядь волос, спадающая на один глаз — от этого зрелища становится жарко.       — Ныряй, гэгэ! — кричит он слегка хриплым голосом. — Сразу согреешься!       Исин вытягивает вперёд руки, которыми перед тем обхватывал себя за плечи и бросается в воду. Цзяэр наблюдает за сомкнувшейся над ним водой, уже зная, что будет дальше. Скользкие руки хватают его за бёдра, и это… слишком.       Исин выныривает, скользя руками по его бокам, отпускает и встаёт на ноги. Они видят друг друга при свете неполной луны и фар стоящего на пригорке трактора. Черты лица рассмотреть почти невозможно, как и румянец, который, Цзяэр знает наверняка, заливает его щёки. Глаза Исина блестят, а губы приоткрыты — как можно это проигнорировать разумом, если тело предательски тянется вперёд. Сильные руки толкают Цзяэра в грудь.       — Наперегонки вон до того дерева с тарзанкой!       Цзяэр смутно различает силуэт дерева в темноте. Сколько раз они раскачивались на нём на верёвке? Однажды такое вот желание повыпендриваться закончилось для него осложнённым вывихом руки.       — На раз, два, три? — спрашивает он, едва сдерживая смех. Это чистая, ничем не омрачённая радость.       — Ты считаешь, — отвечает Исин, разминая плечи. Его тело прекрасно, и Цзяэра снова бросает в жар и холод одновременно.       — Один, два… — считает он, предчувствуя, что будет дальше, — … три!       Исин бросается в воду на пару секунд раньше, как гладкая, резвая рыба, и Цзяэр старается не отставать.       Они плавают друг за другом в прохладной воде, брызгаясь и хохоча, срывая листья лотосов и устраивая шуточные драки. Краткие, скользкие прикосновения поджигают кровь, будят давно забытые мечты и фантазии, но рано или поздно всему приходит конец.       Исин резко замирает, и Цзяэр впечатывается ему в спину, всё ещё смеясь, цепляясь за плечи, тормоша и желая беспечно плескаться дальше.       — Хватит, Цзяэр, — мягко говорит Исин, не оборачиваясь, а Цзяэр прикрывает глаза, прижимаясь грудью к его спине, и нет никаких сил отстраниться.       — Нужно это заканчивать. Мы можем замёрзнуть и простудиться.       Что? Замёрзнуть? Простудиться? Когда внутри горит неистовый жар всех звёзд во вселенной?       — Ну гэгэ… — просит он, с сожалением отодвигаясь и обходя Исина по кругу, чтобы заглянуть ему в лицо. — Мне не холодно.       Исин опускает голову и тихо говорит:       — Сейчас. Мне тоже не холодно сейчас. Но обязательно будет завтра. И потом.       — Что? — хмурится Цзяэр. — Гэ, я…       Но Исин его не слушает, не даёт договорить, выскальзывает из рук и шагает к берегу — чёрная фигура в рассеянном свете фар. Цзяэру моментально становится холодно, но в груди расцветает упрямая решимость. Ему кажется, что нужен лишь крохотный толчок, чтобы последняя дымка неуверенности Исина растворилась. Но что потом?       Цзяэр вздрагивает, выходя из воды, которая теперь кажется гораздо теплее воздуха. Удивительное свойство.       Исин уже почти одет, застёгивает молнию на джинсах.       — Чем ты вытирался, гэ? — интересуется Цзяэр, совершенно не стесняясь собственной наготы.       — Трусами, чем ещё? — ворчит Исин. — У меня нет куртки.       Это правда. Он одет в преступно облегающую светло-серую футболку и джинсы. Цзяэр смотрит на водолазку и секунду раздумывает над вариантом надеть ветровку на голое тело, но затем тоже тянется к трусам.       — Последую твоему примеру, — говорит он легкомысленно, но в разуме мечется мысль о том, что они оба останутся без трусов. Не то чтобы это могло к чему-то привести. Или могло бы?       Исин демонстративно не смотрит на него, и это раздражает.       — Эй, гэ! У тебя есть пакет? Чтобы сложить мокрое?       Исин фыркает в ответ, а затем всё же оборачивается и протягивает руку.       — Давай сюда, — говорит он, но Цзяэр вместо того, чтобы вручить ему свои трусы, хватает прохладные пальцы и тянет его на себя. Ближе, вот так. Правильно.       Исин судорожно выдыхает.       — Цзяэр...       — Почему не баобэй? — шепчет Цзяэр, уткнувшись лицом в его шею, языком нащупывая пульсирующую вену.       — Хорошо, баобэй. Но прошу тебя...       Тут Цзяэр привстаёт на цыпочки и тянется к его губам, так приглашающе блестящих и умопомрачительно мягких на вид.       — Нет, — говорит он, выдыхая в эти совершенные губы. — Не хорошо и не проси.       Он и сам не понимает, как так вышло, что первым к нему тянется Исин, прижимается в отчаянном поцелуе, как будто давно уже сдерживался из всех сил, но наконец послал всё в диюй. Трусы выпадают из его рук куда-то в траву, пальцы зарываются в волосы Цзяэра, а вторая рука ложится ему на грудь — то ли чтобы оттолкнуть, то ли чтобы притянуть ближе. Цзяэр думает лишь об одном: «не проебать свой шанс, только не проебать…», и прижимается сильнее, до боли.       Они дышат друг другом секунду, а затем вновь начинают неловко целоваться, сталкиваясь зубами и сплетаясь языками, пошатываясь в неловком объятии. Они примерно одного роста теперь, хотя Исин всё равно чуть выше, и ему приходится наклонять голову вбок, тогда как Цзяэр напирает всем телом, пока не вжимает его в дверь трактора. Не только у него в штанах тесно, а значит — ему всё это не мерещилось, они действительно на одной волне.       — Баобэй, это неблагоразумно… — снова пытается Исин. Но, похоже, лишь для видимости. Они зашли слишком далеко, и поздно поворачивать назад.       Цзяэр тянет его за собой в кабину трактора, не потому, что там удобнее, а чтобы выключить наконец раздражающие фары, при свете которых они словно два актера на сцене. Внутри тесно, но Исин слегка отодвигает кресла назад, и Цзяэр почти моментально оказывается у него на коленях. Они ни о чём не говорят и не спрашивают друг друга, действуя инстинктивно, бездумно.       — Предупреждаю, я тяжёлый и беспокойный, — говорит он, покрывая мелкими поцелуями лицо Исина, а затем слегка округляет спину, чтобы дотянуться до губ, и задевает клаксон.       Резкий звук прорезает тишину, Цзяэр резко выпрямляется, а Исин со смехом утыкается ему в грудь.       — Что ты там говорил? Набибикаться от души, чтобы полегчало?       Цзяэр ещё несколько раз давит поясницей на руль, Исин гладит его бока, сигнал разрывает насыщенную тишину, темноту и реальность.       — Нет, так не сработает, — говорит Цзяэр, лаская его скулы, — это должен сделать ты.       Он встаёт и сталкивает Исина с сиденья.       — Вставай! Меняемся местами.       Тот не возражает, и пару секунд они неловко толкутся в тесной кабине. Усевшись, Цзяэр не позволяет Исину сесть себе на колени, удерживая за бёдра.       — Положи руки мне на плечи и никуда не убирай, слышишь?       Тёплые, чуть дрожащие ладони мимолётно касаются ворота водолазки, и Цзяэр на мгновение горько сожалеет, что дурацкий воротник мешает соприкосновению этих пальцев с кожей. Но эта мысль исчезает, когда он сосредоточивается на застёжке джинсов Исина, а в голове звучит только одно: «Сейчас, вот оно, вот, неужели…». Грубая ткань скользит по гладкой коже бёдер вниз, и как же удачно, что Исин не надел белья! Цзяэр обхватывает его бёдра рукой, практически вжимая в себя, уткнувшись носом во влажные волосы на лобке, вдыхая речку и лотосы, и эту опьяняющую ночь, и человека, которого он никогда не переставал любить. Исин возбуждён, он порывисто вздыхает, впиваясь пальцами в его плечи. А когда Цзяэр проводит языком по его члену от основания до головки, стонет и пытается оттолкнуть.       — Баобэй, я грязный.       — М-м, — мычит Цзяэр, прижимая его к себе ближе, не позволяя отстраниться, и облизывает головку. — Как раз для моего грязного рта, гэгэ, не понимаю, чего ты тревожишься?       Исин смеётся и хватка его рук слегка ослабевает.       — Какой ты…       — Ага, ты ещё узнаешь, какой я на самом деле, — самодовольно отвечает Цзяэр, второй рукой лаская его член, а затем снова берёт в рот. Исин дрожит и дёргается, прижимаясь ягодицами к рулю, и этого хватает для пронзительного гудка. От неожиданности он подаётся бёдрами вперёд и заставляет Цзяэра закашляться. Слеза стекает по щеке Цзяэра, и он расслабляет горло, чтобы принять больше.       — Чёрт, — шепчет Исин. — Ты и твои приколы!       Цзяэр сосёт и облизывает, помогает себе рукой, в темноте он не мог бы различить лицо Исина, даже если бы мог поднять голову. Но он не может, и это неважно, ведь есть эти вздохи и всхлипы, и дрожь, и пальцы, выпустившие плечо и вцепившиеся в волосы, и нежная кожа под ладонью, и терпкий вкус, и боль в губах и шее… Разве этого мало? Он потерян в ощущениях, лишь отмечая хаотичные гудки клаксона, когда Исин слишком активно двигает бёдрами, а потом сам же над этим смеётся.       — Я уже близко, — говорит тот. — Наверное, тебе всё же стоит…       Цзяэр пытается качнуть головой, отрицая, и продолжает жёстко сосать, принимать глубоко, прижимать к себе бёдра Исина уже двумя руками. Не отпускать.       — Цзяэр… Баобэй, я сейчас…       Он чуточку отодвигается, почти выпустив член изо рта, чтобы легче было проглотить сперму. Обычно Цзяэр так не делает, это впервые, когда ему по-настоящему хочется, и возможно, дело не в самом процессе, а в человеке. Исин кончает со стоном, откинув голову назад, и его руки обмякают на плечах Цзяэра. Он легко качается назад и снова впечатывается задом в клаксон, который издаёт пронзительный и долгий звук. Цзяэр слегка ослабляет хватку на бёдрах Исина и облизывает губы. Его собственный член упирается в ширинку слишком тесных брюк, и Цзяэр одной рукой торопливо расстёгивает молнию, второй скользя под футболку Исина, задирая её наверх и целуя в живот. Ему хватает нескольких торопливых прикосновений к себе, чтобы кончить, с каждой пульсацией толкая не оказывающего сопротивление Исина на руль и оглашая окрестности звуками, которые, вероятно, для него всегда будут ассоциироваться с этой ночью. Он прижимается щекой к животу Исина, который мягко перебирает его волосы, и несколько раз глубоко вздыхает, чтобы восстановить дыхание и избавиться от мельтешащих перед глазами звёзд.       — «Мы совсем захмелели с тобой, мы забыли дорогу назад», — тихо говорит Исин, а Цзяэр улыбается и обнимает его крепче.       «Я оставлю ему эту память навсегда, — думает он, — ему и себе. Как обещание. Я мог бы вернуться, наверное… Потом, когда доучусь. Может, я буду помогать ему на ферме и в полях. Научусь водить трактор. Мы могли бы жить вместе в старом родительском доме и собирать три урожая риса в год, и просыпаться по утрам в одной постели… Ходить по вечерам в бар, купаться в речке и любить друг друга…»       — Баобэй, — мягко говорит Исин, обхватывая его щёки ладонями. — Давай-ка всё здесь вытрем, а то дядюшка Го просил у меня трактор на завтра. Не думаю, что моя репутация в посёлке улучшится благодаря его чуткому нюху и склонности делать не столь уж преждевременные выводы.       — Поехали ко мне, — бормочет Цзяэр, не желая выпускать его из своих рук.       Исин тянет его за плечи наверх, пока они не оказываются лицом к лицу, и легонько прикасается губами к губам.       — Хорошо бы предупредить родителей, что я не буду ночевать дома. Скорее всего, мать будет беспокоиться, а у меня нет с собой телефона.       — Ты же взрослый мальчик, гэ, можешь не ночевать дома, — возражает Цзяэр, облизывая его скулу, лаская языком мочку уха. — Напиши сообщение с моего. Мол, «Цзяэр приехал и мы решили вспомнить старые времена». О новом опыте упоминать необязательно, не хочу шокировать тётушку Чжан. Не сегодня так точно. Она же наверняка мечтает о твоей свадьбе, на которой будет гулять весь посёлок, и вопящих младенцах.       Исин качает головой.       — Моя мать мечтает, чтобы я был счастлив. Даже если эта перспектива исключает свадьбу и внуков.       — Она знает, что ты?..       — Догадывается. И вроде бы не осуждает. Отец, однако…       Цзяэр не позволяет ему договорить, жёстко целуя в губы. Они не будут говорить о грустном прямо сейчас. В данный момент всё такое хрупкое между ними, любое произнесённое вслух слово, мысль или воспоминание могут разрушить эту близость. Цзяэр почти уверен в том, что теперь не отпустит Исина, вопреки всему и всем, он будет бороться за эти отношения, держаться за них зубами и когтями, не даст Исину ускользнуть и снова сказать: «Ты должен думать о себе». Он думал о себе три года, и где эти мысли теперь?       Они протирают трактор трусами, которые после всего этого можно только выбросить, и смеются, толкая друг друга локтями. Это так естественно, так легко, словно между ними не было трёх лет порознь, бесконечных рисовых полей, автомобильных дорог и недопонимания.       Назад к грунтовке Цзяэр едет за рулём, а ладони Исина лежат поверх его рук, поглаживая костяшки и помогая управлять трактором. Острый подбородок давит на плечо, дыхание щекочет скулу. Цзяэр едет, виляя во все стороны, как пьяный, и совершенно по-дурацки улыбается, а Исин периодически давит на клаксон и смеётся ему в шею.       Крайне удачно, что они едут к дому Цзяэра, который стоит на окраине, и не будят половину посёлка рычанием трактора и бибиканьем. Похоже, сама вселенная желает, чтобы они провели эту ночь вместе.       Горячей воды как раз хватает, чтобы помыться вместе в душе, изучая тела друг друга и реакции на ласки, а вынутые из шкафа простыни пахнут пылью и сыростью. Цзяэр теперь знает, что Исин почти не боится щекотки, в отличие от него самого, и как одержимый любит целоваться. Они засыпают, когда за окном начинает сереть слишком быстро наступившее утро.       Цзяэр просыпается от солнца, бьющего прямо в лицо. Он лежит, впечатавшись лицом в тёплое тело, где-то по центру грудной клетки, и чувствует размеренное дыхание и равномерный стук сердца, и гладкость кожи, и запах пота, возможно даже собственного, прямо сейчас каплей стекающего по лбу. Цзяэр мысленно воображает эту неровную дорожку, похожую на ту, по которой они с Исином шли друг к другу, к этому утру, к этим секундам совершенства.       Исин слегка шевелится и пытается спихнуть его голову с себя, вздыхая.       — М-м, ну ты и тяжёлый.       Цзяэр лишь прижимается сильнее, на всякий случай перебрасывая ногу через его бёдра.       — Неправда, моя голова сейчас легче пушинки, и всегда была такой. Это ты вечно заморачиваешься и грузишься тяжёлыми мыслями. Спорим, если бы ты лежал на мне, ты бы проломил мне ребра.       В ответ короткий смешок и...       — Проверим?       Исин переворачивает его на спину и тычется головой в грудь, бодаясь. А затем прижимается к соску губами, и по коже Цзяэра бегут мурашки.       — Так достаточно тяжело для твоих ребёр, баобэй?       Сколько нужно ленивых поцелуев, переходящих в жёсткие и страстные, чтобы было достаточно? Сколько прикосновений, жадных и нежных, чтобы научиться принимать их без неудержимых стонов и дрожи?       Цзяэру кажется, что этого никогда не будет достаточно, и даже если он позвонит родителям и отпросится ещё на день — это ничего не изменит между ними, если только не обещать друг другу что-то большее.       — Эй, ты чего такой грустный?       Исин хмурится. Ещё чуть-чуть, и он вспомнит о своих заморочках. Этого нельзя допустить.       — Я приеду на следующих выходных, — говорит ему Цзяэр. — А ты встретишь меня на тракторе возле трассы.       Наверное, это не та фраза, которую нужно было сказать, потому что лицо Исина становится ещё более настороженным и печальным. Он отталкивается руками от кровати и садится, поставив локти на колени и безвольно свесив руки.       — Не нужно, баобэй.       Цзяэр вскакивает и хватает его за плечи, заставляя посмотреть себе в лицо.       — Нужно. Теперь я точно знаю, что нужно. Ты от меня не сбежишь.       Исин смотрит ему в глаза и усмехается.       — Да уж куда мне. На самом деле, я думаю о том, чтобы осенью приехать в Куньмин.       Рука Цзяэра скользит по его предплечью       — Осенью? Куда? Как?       — Отец пригласил на ферму своего брата с сыновьями. Они оба женаты, с маленькими детьми и хотят попробовать экологическое земледелие, — Исин усмехается и бросает на него хитрый взгляд. — Тебе это должно понравиться. А меня он согласен отпустить в город, мне ведь нужно доучиться. Думаю, я восстановлюсь заочно и найду работу…       Он не договаривает, потому что Цзяэр обхватывает его лицо руками и целует, целует. Исин отталкивает его от своих губ и тут же прислоняется лбом ко лбу.       — Вообще-то я не планировал этого делать, но теперь...       — Я заставил тебя передумать, — довольно говорит Цзяэр и ухмыляется. Неужели? Он даже представить себе не мог…       — Мне нужно отдать трактор дядюшке Го в девять часов, — говорит Исин и пытается встать, но Цзяэр крепко хватает его за руку и тянет на себя.       — У нас ещё есть время, — упрямо говорит он. В голове слишком много мыслей, он передаст документы родителям, в понедельник выйдет на свою летнюю работу и будет жить с мыслью о выходных и о долгой дороге, которая приведёт в объятия, из которых так не хочется уходить прямо сейчас.       — Я отвезу тебя к трассе. Неужели ты откажешься ещё несколько раз нажать на бибикалку? — спрашивает Исин, безуспешно вырываясь, но всё равно со смехом падая на кровать.       — Только если буду нажимать на неё тобой, — отвечает Цзяэр. Похоже, у него появился новый фетиш, о котором он никогда не подозревал.       Исин торопится и немного волнуется, а Цзяэру вовсе не хочется заставлять его переживать, зная о том неотъемлемом и едва не патологическом чувстве ответственности, которым сам всегда восхищался.       — Можно мне ещё раз воспользоваться твоим телефоном? — застенчиво спрашивает Исин, а Цзяэр лишь поднимает брови.       — Оплата натурой.       — Заткнись.       Исин отходит в другую комнату и с кем-то тихо разговаривает, и нет, Цзяэр ни капли не ревнует, потому что тот наверняка звонит матери… Ну, разве что ревнует совсем капельку.       Невысохшая со вчера одежда отправляется в пакет и в рюкзак, папка с документами — туда же. Сладкие поцелуи сопровождают каждый шаг до порога, и этих шагов невыносимо мало.       Исин свистит, увидев грязные бока трактора, но машет рукой.       — Вечером вымою, вряд ли дядюшка Го отдаст его чистым после работы на дальнем поле.       По дороге к трассе он сворачивает к местной забегаловке. Дин Мэй стоит на крыльце, улыбаясь и прижимая к груди коричневый пакет. Цзяэр усилием воли пытается не хмурить лоб и не сжимать зубы, но у него не слишком хорошо получается. Исин подмигивает ему, выпрыгивает из кабинки и лёгким шагом подходит к ожидающей его женщине. Они коротко переговариваются и кланяются друг другу, после чего Исин забирает пакет и шагает к трактору. Цзяэр молчит всё время, пока тот включает зажигание и выезжает на дорогу. Пакет стоит на полу.       Исин останавливает трактор на обочине, неподалёку от того места, где вчера спас Цзяэра от необходимости идти несколько ли под дождём. Он поднимает с пола пакет и протягивает с загадочной улыбкой.       — Не нужно так напрягаться, там пирожки и кофе для тебя. Я позвонил Мэй-цзе и попросил собрать тебе еды в дорогу.       — Спасибо, — ворчит Цзяэр, потому что совершенно не желает быть в долгу перед госпожой Дин. Он и так, вероятно, забирает у неё мечту. Однако пакет с пирожками берёт, открывает и заглядывает внутрь. — Хочешь?       Исин качает головой, но его желудок с этим явно не согласен, потому что издаёт возмущённый звук. Цзяэр смеётся и протягивает Исину пирожок, который они в итоге делят пополам. Над полями рассеивается утренний туман, с трассы слышен шум изредка проезжающих машин.       — Между мной и Дин Мэй ничего нет, мы просто друзья. Она в курсе, что я не лучший кандидат в женихи для свадьбы на весь посёлок, — говорит Исин, хитро поглядывая на Цзяэра из-под ресниц. — Я довезу тебя до поворота на Гуантон. Там будет больше машин в сторону Чинфэна.       Цзяэр отряхивает руки и притягивает его к себе, целуя и целуя снова. Как теперь вообще можно уехать?       Полчаса спустя Цзяэр садится в попутку к приятной пожилой паре и оглядывается назад — на синий трактор, убегающую вдаль дорогу, бесконечные поля и человека, к которому он обязательно вернётся.