Взаперти

Не знаю, сколько прошло времени. Полагаю, я его просто не считал. Он просто замерло в тот миг, когда мы расстались уже, как мне казалось, навсегда. В этот миг, когда прозвучал мерзкий звук закрываемой стальной двери, неестественно громкий в звенящей тишине подземелья, моё сердце словно замерло, перестало разгонять по телу согревающую кровь, и мне резко стало холодно. Я замерзал не как обычно, начиная с кончиков пальцев до туловища, а как будто оледенело сразу сердце, а потом уже медленно начало замерзать и остальное тело. Я прикрыл глаза, наслаждаясь последними отголосками всё удаляющихся шагов, за которыми последовала… тишина. Опять. Но если всего пару часов назад она приносила тепло и удовлетворение, то сейчас она начала давить на мои плечи непосильным бременем. Но это ничего. Я привык к этому ощущению. Вернее, старался привыкнуть за долгие 7 лет. Но недавно, за каких-то пару недель сумел отвыкнуть. Даже забавно, правда? Я долго не хотел ни о чём говорить, ни о чём думать, а просто часами сидел, уставившись в стену. Даже ной ничего не говорил. Полагаю, он чувствовал моё состояние. Всё же, я не пытался от него закрыться. Если подумать, я никогда специально не считал бесконечно тянущееся время. Это за меня делал мой вечно ищущий, чем занять свой… ну, мозг у нас общий, так что, наверное, раздельный только интеллект. Мне этот механический скучный счёт казался слишком отчаянным. Какой смысл цепляться за время, если для тебя оно больше не имеет значение? Зачем его вообще считать? Но Неа никогда прямо не отвечал на этот вопрос. Возможно, ему было это важно. Ему тоже нужен спасательный круг в этом холодном жестоком море тоски и скуки. Не такой уж он и монстр, каким хочет казаться. О Канде я старался не думать, как и о моих чувствах к нему. Кем он был мне? Вернее, кем стал? А считал ли он меня кем-то близким себе? Или это мне лишь кажется? А был ли здесь Канда на самом деле? Мне до сих пор иногда мерещится его дыхание за стенкой и фантомные цыканья на мои разговоры с ноем. Я знаю, что его уже нет рядом, не должно быть, но частенько забываю об этом и… говорю с ним. Часами. Ни о чём. О сущих мелочах, о которых потом и не вспоминаю вовсе. Раньше, если я ему что-то рассказывал, он никогда не отвечал, но при этом почему-то внимательно слушал, а потому я привык… привык за жалких пару недель говорить с пустотой. В действительности с никем. Как вообще можно было привыкнуть к такому придурку, как Канда за такой срок, в то время как к ною я привыкал годами? Из-за чего? Может… конечно всему виной чувства. Какие? Не думаю, что хотел бы давать им точного названия. Это просто привязанность. Возможно, нездоровая. Канда был первым человеком, с которым я общался за 7 лет. Даже не знаю, стало ли это для меня даром или проклятием. Я больше… не хочу ни о чём думать. Было бы куда проще стань я частью этих холодных и мрачных стен. Может тогда и чувств бы не было? И тогда, мне стало бы легче. - Навряд ли. Ален Уолкер не умеет быть счастливым. Ему на роду написано вечное несчастье, - как-то грустно отметил Неа. Может, ты и прав. Человек привыкает ко всему: к одиночеству, к голосу в голове, к тоске, к боли, к собственному больному рассудку, который с каждым днём всё сложнее можно было назвать здоровым. Ален и не представлял, настолько далеко зашёл в своём безумии. Как сильно он изменился. Ему почему-то казалось, что всё по-прежнему, но он свято верил, что это не так. Но откуда у него такая вера, тоже объяснить не мог. Он давно потерялся в датах и времени. Разве что пространство всегда вокруг него было одно: его привычная за 7 лет скучная маленькая камера. Но даже она иногда исчезала, раздвигалась, осыпаясь каменной крошкой, уносимой тёплым весенним ветром, и перед Аленом раскрывались чистейшие светлейшие просторы. И ясное голубое небо разворачивалось перед ним бескрайним полотном, а его глаза всё не могли насмотреться на него. И даже взгляда вниз он не мог опустить, чтобы узнать, что же его окружает. От резкого запаха свежего воздуха и бескрайних голубых далей кружило голову. Ноги заплетались, теряя равновесие, но как-то всё равно умудрялись держать падающее тело, а голова в неудобном положении болела, шея выворачивалась до хруста, но Ален всё равно смотрел чётко вверх, как заворожённый каким-то неведомым заклинанием. Ум его, явно уже не такой твёрдый, как раньше, но всё равно чётко осознавал нереальность всего происходящего, но настойчивая память подкидывала ему самое чёткое воспоминание из прошлого, которое у него осталось за 7 лет: небо. Ален всегда любил его именно таким: светло-голубым и чарующим с лениво проплывающими по нему редкими маленькими облаками. Ален находит в себе силы на миг закрыть глаза, а когда снова открывает их, то видит лишь испещрённый трещинами, плесенью и паутиной потолок своей камеры. Но он не чувствует разочарования, а просто улыбается тому, что смог так чётко припомнить это прекрасное небо, на которое когда-то смотрел вместе с Маной, которое наблюдал во время путешествий с Генералом Кросом, которое разделял с близкими ему людьми из Ордена. Небо помнит всё. Оно хранит его самые светлые воспоминания, потёртые временем, потускневшие, почти забытые, но всё такие же… прекрасные. В один из бесконечно тянущихся дней, Ален мирно лежал на своей «кровати» в своей привычной позе с закрытыми глазами, перебирая светлые воспоминания своего прошлого, как любят перебирать фотографии в альбомах взрослые. Он мог заниматься этим очень и очень долго, но в тот раз его отвлёк голос: - Ален, - ной редко заговаривал с Аленом вот так, когда парень думал о своём прошлом, а потому это его насторожило. Он открыл глаза и уставился в потолок. Да, Ален не может посмотреть Неа в глаза, но этим действием показывал ему, что слушает. – Война заканчивается, - протянул он на выдохе с лёгкой дрожью в голосе. – Но они не смогут убить его. Не без тебя. Не без Сердца. - Думаешь, они его ещё не нашли? – удивился Ален. Сердце ищут все экзорцисты. Было бы странно, что сейчас, когда близится конец войны, его до сих пор не нашли. - Ты же знаешь, только Апокриф знает, где оно. К тому же… я чувствую, что, если ты не придёшь, они проиграют, - ной обычно не говорил с ним так… обречённо. Это заставило задуматься. Победа Графа в войне его совсем не устраивала. С другой стороны… сможет ли он сделать хоть что-нибудь, если вмешается? - Нужно найти Сердце. Нужно сделать, хотя бы это, - сделал предложение Неа. Голос у него был похоронный. Ален точно знал, что сейчас ему не врали. Сейчас ной сам был… разочарован и зол. Ему тоже… не хотелось вмешиваться. Если умрёт Граф, велик шанс того, что Ален станет им, и тогда… они уже не смогут бороться с ним. Они оба станут силой нового Графа, а этого не хотелось ни тому, ни другому. И мало ли что может произойти с и так поломанной психикой Алена. Но сейчас… им нужно было Сердце. Им нужен был Апокриф. А единственный человек, который может найти его… это Ален Уолкер. Перспектива выйти из камеры вызвала в его сердце жуткий животный страх. Мышцы свело судорогой. А в голове промелькнули жуткие картины того, как он собственными руками убивает близких ему людей. Но у Алена никогда не было собственной воли, так? Его судьба никогда ему не принадлежала. А значит ему придётся смириться и с этим. Ему больше не осталось ничего, кроме… смирения? Как глупо. Ален истерически засмеялся. Чёртов Бог никогда не давал ему ни шанса свернуть с выбранного для него пути. Вечер. Знал бы кто, который час. Знал бы кто, когда этот чёртов кошмар закончится. Чёртово Сердце так и не нашли ни нои, ни экзорцисты. Чёртов Апокриф после «смерти» Алена Уолкера исчез без следа, словно его никогда и не было. Чёртовы нои искали своего Четырнадцатого все чёртовы 7 лет. Чёртов Граф, как полоумный повторял, что тот ещё жив, как будто мог это как-то проверить. Даже сами нои не так уж сильно верили в это, но Тысячелетний был убеждён до мозга костей. Даже когда половина всех ноев была повержена, он продолжал искать чёртового Четырнадцатого. Знали ли нои, зачем? А что бы сделали, если бы узнали? Вот краткий пересказ событий, предшествовавших этому чёртовому дню. «Канда, нельзя столько раз повторять слово «чёрт», иначе он сам к тебе явится» - так некстати вспомнилась фраза чёртового шизика из подземелий Ватикана. Был ли он Аленом Уолкером, Четырнадцатым или просто сумасшедшим, Канда решительно знать не хотел. Ему хватило и того, что этот полоумный умудрился влезть ему в голову и засесть там, видимо, надолго. Сколько бы акума он не убивал, сколько бы ран не получал, сколько бы товарищей не терял, ему всё никак не удавалось забыть чёртов… голос. Даже не лицо, которое он никогда в своей жизни не увидит, если это и впрямь был шпендель. Да даже если и не он, тоже. Тогда как, кто может объяснить, как один только низкий бархатистый ласковый голос смог запасть в душу холоднокровного и жестокого Канды Юу? Что он вообще помнит о нём? Седые волосы, детское лицо, клоунская улыбка, проклятый глаз. Но точных черт вспомнить не получалось. Да и бессмысленно это. Прошло 7 лет. Даже его голос сильно изменился, что уж говорить о лице. И Канда ненавидит себя за то, что продолжает думать об этом. О том, каким стало его мальчишеское лицо сейчас. Ему уже за 20. Сам Канда так и не изменился, так как когда-то потерял способность даже умереть. Но каким мог бы стать чёртов шпендель в юности? А остались ли его волосы такими же седыми? А как вытянусь его смазливое лицо? Канда очень многое узнал о его характере, о его слабостях, о его страхах, о его сомнениях, о его убеждениях, но того, что обычно узнают о человеке только-только познакомившиеся люди, так и не увидел. Всё это глупости. Идёт война, умирают люди, умирают нои, умирает чистая сила, а Канда думает о сущих мелочах на фоне всего этого. - В мелочах кроется Дьявол, - говорит ему как-то Генерал, - но и Бог. Мелочи жизни делают нас счастливыми или глубоко несчастными. Не стоит недооценивать их значимость. Может быть, Генерал Тидолл был прав. Может, Канде не стоит пытаться быть чудовищем и забывать… его. Человека, который выбрал путь, по которому никто другой не смог бы идти. Самый тяжёлый и трудный: путь смирения. Канда не мог понять причины его выбора. Он бы никогда не смог настолько… отказаться от себя, от своей, пусть и мнимой, но свободы, от собственной жизни ради кого бы то ни было. Он пошёл в экзорцисты только потому, что не знал, можно ли иначе. А Ален видел мир не только серым и красным. Он видел все его краски. И этот человек, который был самым глупым и добрым из всех, кого встречал когда-либо Юу… сдался. И запер себя в вечно холодном и тёмном месте. Не ради себя, хотя от «себя» у него почти уже ничего и не осталось. И даже умереть он не может, но это уже из-за других. Из-за людей, которых за 7 лет шизик наверняка позабыл или не знал вовсе. Ради каких-то нелепых целей, ставшими кредо только потому, что иных уже больше нет и никогда не будет. Ему едва за 20, а он уже просто ждёт смерти. Старик в теле мальчишки. Он был таким и раньше: седым, потрёпанным жизнью, уставшим, но всегда притворяющимся жизнерадостным и наивным. Но сейчас стал… настоящим. Живым. Канда много месяцев пытался понять тупого горохового стручка, но так и не смог, зато его понял за две недели. А потому что тот Ален был… открытым. Хотя, это скорее всего результат психических заболеваний и психоза на фоне медленно разрушающегося рассудка, но… Канде плевать. Пусть он и сумасшедший, зато хотя бы… какой? Чёртов шизик врал ему через слово. Столько всего наплёл ему про себя и про других. Конечно, не все его слова были ложью, но всё равно как-то горько от того, что тебя водил за нос чокнутый. Хоть он в конце и признался. Хоть насчёт чувств он и был искренним. Но… а что, собственно, «но»? Канда просто придумывает оправдания своей злобы на него, чтобы поскорее забыть. Чтобы вновь испытывать к нему отвращение. На деле же он даже и не злится. Кому как не ему знать, какой же лицемер и лжец этот идиот. Тогда, почему же Юу так долго и упорно продолжает думать о нём? Что он испытывал к нему тогда? А сейчас? Какие глупости в голову лезут. Вокруг царит самый настоящий Ад, кучи трупов, кучи ран на медленно, но верно умирающем теле, всё больше и больше акум вокруг, всё громче и истеричнее смех Графа, а Канда думает лишь об одном. Даже сейчас. Даже в эту минуту, когда может в любой момент умереть. Говорят, на последнем издыхании думаешь о самых счастливых мгновениях своей жизни. Неужели у Канда ими были те две недели в темноте и сырости тюрьмы Ватикана в компании чокнутого бывшего клоуна? Даже смешно. Канда бы рассмеялся, но у него для этого слишком болят сломанные рёбра. От заполонивших пространство акум даже не разглядеть неба. А жаль. Канда бы хотел на него посмотреть. ОН говорил, что любит его, хоть никогда в этой жизни уже его не увидит. Вдруг Канда заметил, что рой акум начал исчезать. Один за одним они взрывались, как фейерверки и исчезали на глазах. И смех Графа стих. Повисло странное безмолвие. Канда повернул голову в сторону, где должны находиться нои и… там, стоял человек. Высокий, с серыми грязными спутавшимися волосами, полностью закрывающими его лицо в жёлто-серой рваной тряпке, которая, наверное, когда-то была рубашкой. Штаны были чёрными, а потому выглядели не настолько ужасно, хотя наверняка не были ничуть не слабее изуродованы временем. Канда, наверное, так и не опознал бы его, если бы не неизменная чёрная, будто бы нечеловеческая, покрытая коркой, как от сильнейших ожогов, с длинными чёрными неровными ногтями левая рука. Она торчала из груди Графа так, будто бы так и должно быть, а в её пальцах был зажат… светящийся объект. С такого расстояния Канда не мог понять, что это было. Но это что-то, в отличие от обычной чистой силы, смогло… обратить тело Тысячелетнего в пыль. Всего миг, и он осыпался серой золой на землю. Серый грязный неопрятный молчаливый человек швырнул зажатый у него в руке клочок света прямо в эту горстку пепла и развернулся, будто бы собираясь уходить. Где-то слева послышался знакомый обрывчатый шёпот: «Ален?». Но седой юноша, видимо, его не услышал и продолжил уходить. Как он оказался позади Графа, почему исчезали акумы, и что за чёрная дымчатая субстанция поднималась от пепла Тысячелетнего, принимая жуткую гротескную фигуру, которая, как тень, стала преследовать парня по пятам? Вопросы, на которые не кому дать ответ. Святящийся объект, как показалось Канде, возмущённо зазвенел, словно голосом феи, и сильно дёргаясь из стороны в сторону, полетел следом за ним. - Заткнись! – послышался знакомый возмущённый голос. – Я и без тебя это знаю! Иди к чёрту! – сказал он, повернув голову в сторону зависшего над его плечом огонька. – Отстань, а? – резко сменив злой тон на усталый обратился он к пустоте впереди себя. – Можно же мне выбрать, где сдохнуть? Я может не хочу умирать здесь, - в ответ на это «огонёк» снова возмущённо зазвенел. – Отвянь! Тебя вообще не спрашивали! И не говори со мной! Мне и одного голоса в голове достаточно, чтобы чувствовать себя чокнутым! И не трогай меня! И вообще держись подальше! Ты меня угнетаешь, - тяжёлый вздох. – Нахуя я вообще тебя с собой брал, если я уже не человек? Одни проблемы от тебя! И Апокриф твой меня заебал. Я думал, он меня убьёт! Если бы я не был ноем, то не смог бы ему ничего сделать! И после этого ты зовёшь себя Сердцем? Да ты просто бесполезный кусок камня, от которого одни проблемы! Как и от Графа, кстати. Вы очень похожи, - «светлячок» опять что-то возмущённо пропел. – Да-да-да… мне по-о-офиг, - слегка пошатываясь при ходьбе продолжил диалог сам с собой чокнутый, совершенно не замечая окружающих его людей и ноев, застывших в недоумении. Он резко переменился, став вновь похожим на Четырнадцатого. Его голос, интонации, даже походка. От этого у Канды похолодело в груди. Но улыбки на его губах не было, и Юу не мог понять, кто сейчас стоит в паре десятков метрах от него: человек или ной. Как назло, из-за чёртовых отросших волос не видно серых или жёлтых глаз. Он сам-то за такой шевелюрой хоть что-нибудь видит? Хотя, ему и не надо. В подземельях Ватикана всё равно вечно темно. Шизик вздохнул. Опять, будто и его недавняя злость и весёлость – только маски хорошего актёра, а под ними всеми лицо уставшего от жизни старика в юном теле. - Где грёбаное пианино? – уже устало спросил у непонятно кого Ален. И прямо перед ним из пустоты материализовалось… пианино. Несколько больше и с какими-то странными механизмами, выползающими из-под крышки, но тоже белое. Прямо как то, что стоит в Ковчеге. Человек-ной не стал на нём играть, а хорошенько вмазал по нему кулаком, раздробив его в деревянные щепки, и одновременно с этим всё исчезло. С мерзким всё не утихающим звуком умирающей касатки или ещё какой, но непременно морской и непременно мерзкой и злобной твари, мир резко погрузился в темноту. Исчезли люди, дома, земля и небо. Это были самые страшные и одинокие 10 секунд в жизни Канды Юу. Он никогда бы не подумал, что почувствует ужас от темноты и одиночества. Ведь до этого он провёл в темнице Ватикана две недели без возможности нормально пошевелить руками и видеть свет. Но тогда был… голос. Голос другого человека, как ни странно, успокаивал, а его дыхание, едва слышимое за стенкой, убивало одиночество. Но сейчас на всего лишь 10 секунд Канда был по-настоящему… один. А потом мир вернулся. Трупы, люди, нои, которые почему-то потеряли свои метки и пепельный цвет кожи, словно стали людьми. Всё вернулось так, будто никакой войны и не было. Ни на ком не было ран, одежда даже не запачкана. Разве что мёртвые не воскресли, но… кто в этом мире, кроме Бога способен на такое чудо, как воскрешение? Но в обмен на всё это исчез ОН. Как будто его никогда здесь и не было. И этого полубезумного монолога. И этого усталого голоса, словно он из последних заставлял себя что-то делать. И… лица Канда так и не разглядел. Опять. Но ему и не нужно было видеть его глаз, чтобы… чтобы что? Понять его? Узнать его? Соскучиться… Бред! Он собирался умереть, судя по его словам. Ну, или нёс чушь. С другой стороны, не похоже, что в его действиях полностью не было логики. Значит, он куда-то ушёл. Экзорцисты постепенно собирались в группы, ловили и связывали людей, которые совсем недавно были их злейшими врагами, а сейчас даже не понимают, где находятся и почему их куда-то тащат, Генералы раздают приказы, и все медленно, но уверенно собираются возвращаться «домой». А Канда всё никак не мог перестать думать. О нём. О его словах. Юу привык к тому, что тупоголовый шизик болтает сам с собой, и по его словам можно уловить основной смысл разговора с ноем и частично узнать, о чём думает этот идиот, поэтому Канда не мог перестать размышлять об этом. Линали с Лави тоже. Но Юу не стал им говорить, что уже встречался с ним, как и то, во что превратился Ален Уолкер после слияния с Четырнадцатым, а оно-таки было. Он уже перестал быть человеком, а от его личности, скорее всего, остались только воспоминания и… эмоции, с которыми, видимо, ной не смог справиться, и они сломали его психику. Шпендель никогда не был здоровым на голову человеком, и своим же безумием заразил ещё и того, кто должен был его убить. Возможно, он просто Ален, который считает себя ноем, но… это можно проверить только одним способом: убийством Графа. И для этого нужно Сердце. Как выяснилось сегодня, ничто не может убить это чудовище, кроме Сердца. И его половина осталась в теле Уолкера. Логично предположить, что её нужно уничтожить, чтобы победить в войне. И Сердце как раз таскается за ним по пятам. Он говорил, что не хочет умирать «здесь». А тогда где? Где бы он пожелал умереть? В голову почему-то приходило только одно место. Но оно же было просто глупой мечтой. Такого дома и существовать-то не может! Если только… Ален никогда бы не подумал, что найти место своей смерти будет едва ли сложнее, чем вспомнить лица родителей, которых он не видел с рождения. Но он нашёл. Неа был прав, это место не было мечтой Алена Уолкера, не было желанием Неа Де Кампела. Это было… воспоминанием Тысячелетнего Графа, которое почему-то стало для Алена чем-то… важным. Он всегда удивлялся, что во снах этот лес, этот дом, эта опушка представлялись ему на удивление чётко, хоть и слегка затёрто. Он знал, где найти маленькую грязную почти заросшую чудесными то ли лотосами, то ли обыкновенными цветущими розово-белыми крупными цветками кувшинками, речку, полянку с грибами или ягодами черники, на какое болото нужно идти за брусникой, и куда лучше не соваться, например, в пролесок, где на деревьях оставляют свои рваные метки медведи, которых, правда, никто не видел, но… лучше их не тревожить, правда же? Чем ближе Ален подходил к дому, тем отчётливее становились воспоминания. И Неа тоже молчал, словно думая о том же. Что это было за место? Что здесь когда-то произошло? Почему они оба об этом помнят, хотя даже сам Неа не разделяет воспоминания Графа? Тайны, разгадки которых они оба уже не узнают. В жизни Алена и так уже слишком много этих… загадок. Они дают блаженную неопределённость. Поэтому он не искал глазами своих друзей там, где сражались и умирали экзорцисты и акума, поэтому не смотрел на ноев и на трупы. Десятки трупов. Он не хотел этого видеть, знать и чувствовать. Это и не его, собственно, дело. Сегодня, Ален Уолкер, Неа, Граф или как там его ещё зовут, умрёт. Умрут. И, наверное, для них будет лучше умереть в неопределённости, чем в сожалениях. Ален медленно шагал по заваленной снегом земле, проваливаясь в сугробы. В его насквозь дырявых ботинках хлюпала растаявшая вода. Весна ли сейчас или зима, а может и осень, ему было абсолютно безразлично. Сезон и чувства теряют свою значимость, когда ты идёшь на свидание с собственной неизбежной смертью. Ален много лет лишь чудом умудрялся избегать встречи с ней, а последние семь лет прожил весьма… спокойно? С каких, мать его, пор «спокойно» можно обозвать всю ту херню, которая произошла с парнем за это время? Разве «спокойно»? Разве он хоть раз за всю свою жизнь чувствовал себя «спокойно» дольше, чем пару долбанных секунд?! Беспричинная злость прогоняла леденящий душу холодок страха, не давая ему подобраться поближе к и так всласть настрадавшемуся сердцу. Все люди, умирая, проявляют свою истинную природу. Кто-то кричит, кто-то плачет, кто-то как… как Канда, принимает её, словно дар свыше, а кто-то, как Ален, злится. Холод пробирал до костей. Юноша даже не удосужился одеться, прежде чем перемещаться в грёбанную Сибирь. В глухую Сибирь, надо заметить. Вряд ли здесь на ближайшие сотни миль есть хоть одна вшивая деревня. Вряд ли он в ближайшие пару часов найдёт то самоё чёртово место. Но Ален не думал об это и просто шёл. В той же одежде, в которой сидел в своей, хотя бы чуть-чуть отапливаемой камере. Медленно, но верно коченели руки. Ног парень уже не и не чувствовал, но упрямо продолжал идти по сугробам и злиться. Это чувство согревало хоть немного и помогало на время забыть о безнадёжности, страхе и боли. Прошло… а пёс его знает, сколько времени. Ален так толком и не сориентировался на местности. А может его вообще не туда закинуло? Ну и чёрт с ним! Гнев всё-таки прошёл, а на его место встал страх, быстро убитый безразличием и усталостью. В край заёбанный шизофренией и самим Аленом мозг просто включил логику – стальную цепь, связавшую вечно уплывающую в чёрт пойми какой край подсознания цель Алена с действительностью. И всё. Парень тяжело вздохнул. Остановился. Посмотрел на себя. Посмотрела на путь, который он уже прошёл, посмотрел на путь, который ему ещё только предстоит пройти. Посмотрел в небо. Увидел дым где-то вдали. И просто пошёл к людям. Эмоции как будто уже сожгли все ментальные силы Алена, так что теперь просто дохли в зародыше, не успевая даже повлиять на холодный и впервые, наверное, в жизни проклятого, трезвый рассудок. Умирать от мороза здесь он не собирался. Это сейчас главное. А об остальном можно подумать потом. Если постараться, людей можно отыскать даже в таком далёком от любых благ цивилизации месте. Они есть везде. Их столь же много, как тараканов, расплодилось и разбросалось по свету. Только в отличие от последних люди куда живучее и приспосабливаемее, чем маленькие всеми ненавидимые насекомые. Даже в самой что ни наесть глуши Ален отыскал себе кампанию. По-русски он говорил откровенно плохо, да новые знакомые русскими тоже не были. Ален не знал, какой они национальности, но всё же те немногие слова, которые мог выцепить из своей скудной и спутанной памяти юноша, они понимали. В Сибири нет народов, которые вообще не владеют языком страны, в которую их определил… кто? Эти народы живут в этих землях поколениями, в лесах, где никогда не ступала ноги цивилизованного человека, и им по большому счёт нет никакого дела до политики и принадлежности к чему-то большему, чем их крошечный, пусть и суровый мир. Что встреченные Аленом в лесу охотники, что сам парень едва ли говорили на единственном языке, которым они хоть чуточку владели, так как привычного английского тут и в помине не слыхали, как и французского, но это не помешало им подружиться. Как странно. Слова на всех языках имеют разные значения, но почему-то невольно понимаешь, о чём идёт речь. По интонациям, по жестам, по выражениям лиц, по взглядам, по намёкам, и это поражало своей… простотой. Оказывается, не нужно быть полиглотом, чтобы общаться с людьми других народов. Достаточно просто… быть человеком. И тебя поймут, и ты поймёшь, ведь, несмотря на различия, все люди рождаются с одним и тем же набором инстинктов и органов. Все люди плачут, когда им грустно, смеются, когда им весело. И у всех одни и те же интонации, пусть и разные слова. Одни и те же эмоции. Ален всегда любил людей за это, замечал эту особенность не раз в своих путешествиях с учителем, но отчего-то забыл. Может, из-за того, что проклятый слишком привык видеть мёртвых и несчастных людей, и забыл, как выглядят счастливые? Ален проторчал в Хуторе (так называли своё поселение местные) неделю, толком ничем и не занимаясь. Помогал по хозяйству, колол дрова, и так по мелочи. Люди приняли его очень радушно, хоть и со свойственной любому оторванному от мира племени настороженностью. С ним общались только молодые и старые, да и то, общением это не назовёшь, но Алену и так было неплохо. В отличие от его кампании в Ордене, здесь у него было достаточно личного пространства. Он и не искал себе собеседников, привыкший к жизни в одиночной камере, а скорее просто наслаждался присутствием людей вокруг. Это умиротворяло. Ему даже начала нравиться такая дистанция в общении с людьми. К нему не лезли, не доставали, в то же время и не сторонились. Это состояние напомнило Алену о его общении с Кандой. Тот тоже любил держать людей на расстоянии от себя. Когда юноша 7 лет назад был душой кампании, то не понимал, как можно всегда всех от себя отталкивать. Ведь у всех есть потребность в общении. Даже у БаКанды! Но теперь сам невольно начал его понимать. Ален чувствовал умиротворяющее спокойствие и лёгкость от простого присутствия рядом других людей. Это не давало чувствовать себя одиноко, но при этом оставляло место для раздумий, самокопания и просто для мыслей. У каждого человека есть период, когда ему хочется побыть одному и подумать. Раньше, Ален не любил это состояние, так как его пространные рассуждения вгоняли и так вечно грустного мальчишку в депрессию, а сейчас он просто привык. Привык к одиночеству, боли и тоске, а потому уже и не требовалось ему заглушать непрошенные гадкие мысли разговорами ни о чём. Теперь ему нравилось подолгу молчать, любуясь необычной для зимнего неба голубизной. Может быть, и не зима на дворе, но… Алену было всё равно. Если снег лежит, то пусть будет зима. Когда Ален уходил его никто не провожал. Лишь помахали вслед рукой, будто он пошёл на речку воды набрать. Эта странность тоже располагала. Раньше экзорцисты уходили на войну и прощались каждый раз, как в последний. Сейчас же Ален точно знал, что последний раз видит этих людей и этот хутор, но его провожают так… легкомысленно. И это нравилось ему только больше. Он больше не воин. Ему больше не нужно сражаться и проливать свою и чужую кровь. И никто из окружающих не знает ничего о его прошлом, о его грехах, и уж тем более о постепенно угасающей священной войне. Они просто машут рукой тому, кого уже никогда не увидят и принимают расставание с ним так легко и непринуждённо. Ален уже и забыл это чувство, когда в дороге встречаешься и расстаёшься с невольными попутчиками, каждый из которых может и не запоминается, но тем не менее пересекает твой путь. Люди просто живут своей жизнью. И Ален тоже… жил. И его путь заканчивается, но сейчас ему как никогда в жизни легко и хорошо. Ноги, обутые в снегоходы и тёплые сапоги бодро и приятно отталкивались от земли. Ален шёл почти вприпрыжку и чествовал себя как никогда хорошо. Ему не хотелось ни о чём думать. Он просто шёл, хрустя только-только выпавшим снегом, слушая безмолвную тишину леса, почему-то точно зная, куда идёт. Дорога нашлась сама, закончилась правда, только вечером, но Ален не заметил этого до тех пор, пока не наткнулся на чистую, чуть заросшую молодыми соснами и елями опушку. В голове чётко промелькнуло: «Здесь». Естественно, он знал, что от того дома из его снов не могло остаться хоть что-то, кроме воспоминаний, а потому обидно не было. Разве что легко кольнуло разочарованием, так как хотелось увидеть хотя бы… что-то. Ален нашёл самую красивую ель в округе, уселся под ней, снял с ладони толстую жёсткую варежку и посмотрел на два светящихся зеленоватым цветом креста на тыльной стороне ладони. Теперь уже два. От присутствия в руке Сердца, она страшно болела и почти не двигалась. Голова Алена гудела ничуть не меньше, но это было лишь лёгким неудобством по сравнению с теми ужасом и ментальными самоистязаниями, что ему пришлось пережить в тюрьме. Боль скорее доставляла какое-то мазохистское удовольствие, заставляла чествовать себя живым. Ален уже не был человеком, а потому Чистая Сила приносила ему только боль и агонию. У Неа страдала ещё и душа. Может быть, поэтому он и не разговаривал с Аленом уже довольно давно. А может уже и умер. Уолкеру пока страшно было об этом спрашивать. В его тени клубилось и чернело пугающее существо, подозрительно похожее на тень Графа. Сердце пока не давало чудовищу вторгнуться в итак вечно загаженный чем бы то ни было разум парня, но это ненадолго. С каждым днём боль от ношения Чистой Силы в руке лишь усиливалось. Когда-нибудь она просто заставит Алена исторгнуть её оттуда. Или оторвать себе руку. Но сегодня он вроде как уже умрёт, а потому на это ему, в общем-то, было плевать. Секунда превращались в минуты, а потом и в часы, а проклятый бывший экзорцист продолжал сидеть на снегу и смотреть на свою руку. Как приятно было сейчас никуда не спеша, отмораживая себе пятую точку, не рискуя заболеть, так как до этого состояния он уже просто не доживёт, просто не думая ни о чём наслаждаться стылым морозным воздухом, тишиной и своими последними мгновениями на этом свете. Даже боль не омрачала его умиротворённого состояния, а мороз приятно холодил щёки. Почему-то сейчас умирать было вовсе не страшно. Его никто не торопил, не мучил, не заставлял, и даже не смотрел. Он мог сколько угодно быть идиотом, страдающим фигнёй в лесу, пялясь на свою руку, и никто об этом не узнает. Одиночество, отличное от того, которое Ален чувствовал в подземелье, было до дрожи приятным. Оно создавало иллюзию вседозволенности, пьянило глупой свободой и раскованностью, расслабляла безмолвием. Ален не знал, сколько он просидел вот так: оперевшись спиной о жёсткий ствол, спрятав голову под пушистыми иголками ели, но наверное, мог бы ещё дольше, если бы не странные поспешные шаги, разносившиеся чуть ли не по всему лесу из одного конкретного направления. К нему приближался человек. От этого осознания невольно сжались зубы и скривились губы. Ален хотел бы сейчас побыть один, но ему почему-то этого не давали. Парень резко встал и пошёл в другом направлении от неумолимо приближающихся звуков скрипящего снега. Ему было не интересно, кто прерывает его покой. Ему просто хотелось ещё немного насладиться своим последним днём в этой жизни. Вернее, уже ночью. Умирать ночью почему-то казалось Алену неприятным. Лучше уж на рассвете, а потому он постарался свалить от нежеланного гостя. Вот только тот, видимо, каким-то чудом умудрился расслышать его шаги, и грубо окликнул: - Ален! – голос был знаком Алену, но звучал как-то хрипло, надрывно, приглушённо, а потому парень не сразу сообразил, кому он может принадлежать. Зато увидев чёрный на белом снегу силуэт, юноша замер. От него невозможно было отвести глаз. Ален не видел его лица 7 лет, хоть и совсем недавно слышал его голос. Или давно? Неа теперь не подсказывал ему даты и время. Но важно ли оно было? Особенно сейчас? Канда… его лицо ни капли не изменилось, и длинна его невероятных чёрных и прямых, как Муген, волос. Разве что теперь его лицо не выражало прежних презрения или равнодушия, а скорее… волнение? Грусть? Радость? Злость? Столько эмоций. Ален никогда не думал, что Канда может быть таким. Он бежал, утопая по колено в сугробы со скоростью чуть меньшей, чем обычный человеческий шаг по ровной поверхности, его лицо было чуть красноватым от интенсивности движений, в своём привычном плаще, под которым не видно, форма ли Ордена ни нём, или простая одежда. Канда без утайки смотрел Алену прямо в глаза, не обращая внимания на то, что у него под ногами, периодически из-за этого спотыкаясь, и от этого на душе почему-то становилось тепло. Ноги словно приросли к земле и отказывались шевелиться. Ален не мог пошевелить ни единым мускулом своего тела, а лишь смотрел на неумолимо, как цунами, приближающегося мечника. Глаза почему-то пекло, а губы непроизвольно сжались в тонкую линию, словно сдерживали всхлипы, хотя плакать Ален разучился уже давно. Он до крови закусил губу и заставил себя резко дёрнуть плечами, освобождаясь от непонятного оцепенения, и отвернулся от Канды. Но тот позвал его ещё раз, словно вновь накладывая на него какое-то обездвиживающее заклятье. Ален опять замер, уже подняв ногу для того, чтобы сделать шаг от приближающегося вторженца в его маленьких холодный одинокий мир. Наконец, Канда подошёл к нему. Возле дерева снега был не таким глубоким, а потому парни могли невооружённым взглядом заметить разницу в росте. А ведь когда-то Канда был выше, старше, сильнее, надёжнее. А теперь его глаза были на одном уровне с носом Алена, и тому пришлось чуть приподнять голову, чтобы смотреть в пустые серые глаза врага всего человечества. Проклятый так и не удосужился подстричься, а потому неровные длинные седые пряди всё ещё закрывали его лицо, хотя теперь они уже были не столь неопрятными. Ален даже не потрудился их никак завязать, так теперь это попросту не нужно. Он же всё равно вот-вот умрёт и не ожидал встретить кого-либо сегодня ночью. Канда смотрел ему в глаза через дурацкую отросшую чёлку и молчал. Он, видимо, тоже не понимал, что должен сказать сейчас. Как и Ален. Что он здесь делает? Как оказался тут? Как узнал про это место? Как успел за какую-то неделю преодолеть полконтинента? Зачем пришёл? С чего взял, что Ален будет здесь? Почему так спешил к нему? Чем занимался после той битвы? Или просто как у него дела? – все эти вопросы не казались Алену важными. Да и Канда вряд ли будет на них отвечать. Сегодня Ален умрёт, а потому какой смысл тратить время на бессмысленный разговор. Если Канда хочет что-то сказать, пусть говорит сам. Алену же нечего было ему сообщить. Он уже всё сказал в ту их последнюю ночь, как соседей по камерам. Путь Алена Уолкера подошёл к концу, и ему не нужен конец с недомолвками. К счастью, кроме Канды, других друзей Алена с ним не было. Иначе он не смог бы вот так глядя в глаза им, молча слушать обвинения, упрёки или слова о том, как они беспокоились или скучали. Ален уже не человек. Он уже не экзорцист. Он уже… не их друг. И только с Кандой его связывали хоть какие-то отношения, образовавшиеся уже после его слияния с ноем. Но и они тоже пришли к своему логическому концу. Если Канда хочет их продлить, то пусть начинает разговор сам. Но Канда, видимо, никуда не спешил. Или забыл, что хотел сказать. Он с каким-то недоумением во взгляде пялился на Алена, как на восьмое чудо света, будто в его внешности было что-то удивительное. Да, 15-летний мальчишка превратился в юношу, но его внешность не стала от этого слишком примечательной. К тому же за волосами его лицо всё равно было… Вдруг, Канда резко выбросил руку вперёд и схватил Алена за чёлку и грубым жестом оттянул её назад. Юноша слегка нахмурился больше от неожиданности прикосновения, чем от боли. Её он почти не почувствовал за буквально разрывающими кости ощущениями в левой руке от находящейся в ней Чистой Силы. Канда смотрел на него, не отрываясь от силы минуту, пока Алену это не надоело. Он схватил его за запястье и сжал с такой силой, что тому пришлось отпустить седые волосы и прийти в себя. По иронии судьбы, рука, чуть не сломавшая запястье Канды, была левой. Это сразу же вернуло Алена в воспоминания хрен пойми какой давности. Во время их первой ссоры, первой драки. Тогда Ален точно так же сжал руку мечника своей проклятой. И взгляды у них были такими же, как в тот день. Ален был слегка раздражён присутствием и действием Канды, а тот злился… а чёрт его знает, почему. Только в этот раз Ален молчал. До скрипа сжимал зубы и молчал. Он не собирался ничего говорить этому придурку. А Канда, видимо, из-за этого ярился только больше, но Муген так и не достал, хотя он наверняка, как обычно, был при нём. Оба были напряжены, застыв в странной позе. Странно, что Ален так и не отпустил его руку. Странно, что Канда не пытался вырваться. Но взгляды у обоих были дикие, как в старые добрые времена. Неизвестно, сколько ещё они бы так простояли, если бы не вмешался тихий усталый голос: - Что ж вас двоих мир никак не берёт. Неа не говорил с Аленом уже очень давно. Его голос уже не пугал, не раздражал, а скорее приносил облегчение, рассеивал одиночество и успокаивал. Парень тяжело вздохнул, сбросив с себя груз мыслей об исчезновении его давнего соседа по телу, отпустил руку Канды и вновь уселся на снег под елью. - Ты чего молчал столько времени? Или тебя настолько бесит Сердце, что и говорить со мной не хочешь, - как обычно вслух поинтересовался Ален, смотря снизу вверх на всё ещё не двигающегося Канду. - Да, так. Думал, оставить тебя одного. Наверняка тебе есть о чём подумать без моих нравоучений. - С каких пор ты стал таким заботливым? – усмехнулся Ален, даже сумев чуть улыбнуться. Настроение было хорошее, ной в кои-то веки соизволил с ним поговорить, и ещё сумел перед смертью увидеть лицо Канды. Чем не повод для праздника? - Ты же не об этом хотел поговорить? – раскусил его Неа. – Вы уже год не виделись. Я думал, ваша встреча будет потеплее. - Как год? – удивился Ален. – Уже год? - Даже больше. Ты вообще не считаешь время? - А зачем? – отмахнулся тот, всё ещё не сводя взгляда с Канды. Тот тоже не спешил отворачиваться. – Как будто оно что-то значит. - Для тебя уже нет, - как-то больно обыденно и весело ответил Неа. – Что он от тебя хочет? - Не знаю. Как видишь, мы ещё не говорили, - не сдержал смешок Ален. - Зато в драку полезли, - упрекнул тот. - Как будто это я начал, - проворчал Ален. - Может, спросишь его? - Неа, - легкомысленно мотнул головой он. – Ему надо, пусть и разговаривает. Мне вообще пофиг. - А если он хочет тебя убить? - Пусть убивает. Я всё равно собирался сегодня умереть. А вообще, по нему не скажешь, что он жаждет со мной поговорить, - пространно рассуждал Ален, мерзко ухмыляясь. Да, он знал, что Канда его слышит, и видел, как дёргается уголок его губ от злости. Но сегодня скорая расправа его не пугала. Дразнить Канду было до того приятным, что Ален не мог отказать себе в этом, даже будучи лицом к лицу с его злобным величеством, а не за каменной стеной. - Ты…! – Канда набрал в грудь воздуха, видимо, для того, чтобы либо успокоиться, либо наорать на Алена. - Я, - в ответ улыбнулся ему Ален. - Ты зачем его злишь? – спросил Неа, явно недовольный поведением своего соседа по телу. Больно-то потом им обоим будет. Даром, что больнее, чем Сердце, выжигающее сущность ноя, в левой руке, Канда уже сделать не сможет, даже если сильно постарается. - А чё он молчит и делает вид, что у него бесконечное терпение. - Тебе ли не знать, какое оно на самом деле, - таки смог выдать хоть что-то информативное Канда. - … - на это Ален ничего не ответил, а серьёзно посмотрел Канде в глаза. Его лицо потеряло все напускные клоунские краски, оставив под собой только серую скучную усталую физиономию. Канда быстро успокоился, что для него было необычно, и уселся на снег перед Аленом. Он заговорил. До этого шизик мог болтать сам с собой и вести себя так, будто никого рядом и нет вовсе, но Канда заговорил с ним. Это ознаменовало начало диалога, который Ален не хотел вести или продолжать. Говорить должен Канда, так как это нужно ему. Это он пришёл сюда. Это он влез туда, куда его никто не приглашал. - Что ты… планируешь делать… дальше? - перемежая с раздражённым цыканьем выдал Канда, сделав такую кислую мину, словно проглотил лимон. - Умереть, - удивительно серьёзно и холодно ответил Ален. Все слова, которые он мог бы сейчас сказать в их последнюю встречу уже сказаны. Ему нечего было добавить. И притворяться смысла не было. Уже ни в чём нет смысла. Канда же в ответ почему-то вздрогнул. Дёрнулся, как от удара током и посмотрел как-то убито, затравленно, обречённо. От такого взгляда всегда спокойного и равнодушного мечника захотелось взвыть. Неужели лицо Алена сейчас выглядит ещё хуже, чем его, раз он скорчил такую мину? - И ты уверен, что не выживешь? – почему-то решил уточнить Канда. Удивительно сейчас вот так просто говорить о серьёзных вещах, когда всего год назад (до сих пор не верится, что уже столько времени прошло) они могли часами говорить ни о чём. О всяких глупостях, спорить, ругаться, отвечать колкостями на упрёки, а сейчас они смотрят друг другу в глаза и разговаривают о… жизни. А всё только потому, что Ален вёл себя серьёзно, потому что молчал, когда мог говорить и говорить, потому что Канда пришёл сюда и никак не мог оправдать свой поступок так, чтобы не показать свою привязанность к этому тупому шизику, но тот, почему-то… молчал. Для него необычно долго ничего не говорить. Канда к этому тоже не привык. Он не ожидал, что ему придётся самому вести диалог. Но вместо того, чтобы предпочесть праздным разговорам действие, Канда задушил свою гордость и нелюдимость и… общался с Аленом. Они оба вели себя непривычным им образом. Как будто сегодня их поменяли местами. - Процентов на 90, - бесцветно ответил Ален, опустив взгляд в землю. - Но шансы всё-таки есть, - почему-то цеплялся за соломинку мечник. - Я ной, Канда. Даже если я и выживу, то что останется от моей личности после этого? Буду ли я собой? Или стану прежним? Может, я и вовсе всё забуду? Одно я могу сказать точно: что-то во мне неотвратимо поменяется, - Ален продолжал прятать взгляд под чёлкой, смотря только на свои ноги. Голос его был сухим и равнодушным. Он знал свою судьбу, знал, на что идёт и смирился с этим. - Ты… - Канда не знал, что сказать. Он и не должен знать. Юу не тот человек, который способен понять чувства других, поэтому он и не мог сказать ничего важного. Но пытался. И это странно. – Чёрт! – видимо, решил забить на попытку придумать правильный ответ Канда. – И что ты будешь делать? - Ну, посижу здесь до утра. Ночью умирать как-то не хочется, - задумчиво потянул проклятый, взглянув на ночное небо. Оно было тёмным и облачным. Даже жаль. Звёзд не видно. - Ясно, - это всё, что мог сказать Канда. А больше и не нужно. Этого достаточно. Он сидел напротив Алена, смотрел ему в глаза и молчал. Ален так и не спросил у него ничего, а тот и не спешил что-то рассказывать. Да и не важно, в общем-то, это было. Если Ален выживет и всё ещё хотя бы на чуть-чуть будет собой, то ему было бы интересно узнать. О Лави, о Линали, о Миранде, Кроули, о Комуи, о Джони, обо всех остальных его друзьях из Ордена. Даже о Линке. Ален всё никак не мог отбросить его в сторону и считать предателем, врагом, да кем угодно, кроме друга! Потому что Линк тоже человек со своими желаниями, страхами, обязательствами и… чувствами. А ещё он тоже одинок. Возможно, Ален видел в Линке себя, а потому не мог его игнорировать, перестать желать ему счастья и уважать его. Если подумать, о Линке он вспоминал куда чаще, чем о своих друзьях, и даже знал, почему. Он стал одним из многих его сожалений. И одним из самых отягощающих. Вспомнить бы, что именно Линк говорил ему. Почему Ален так невнимательно его слушал? Почему так редко вспоминал о его исповеди? Эх… Вот опять. Одни сожаления. Сейчас уже поздно. Слишком поздно и для них тоже. - А что ты будешь делать? – спросил вдруг его Ален, чтобы отвлечься от грустных мыслей. - Останусь здесь, - слишком легко и доверчиво ответил Канда. - А потом? - А «потом» не должно тебя волновать, раз уж собрался умирать, - а вот и вернулся раздражающе скрытный Канда. - А если ещё не собрался? - Вот не умри, и расскажу, - и что это? Попытка пошутить? Или приободрить? Или заставить жить? Как это не похоже на Канду. Но в то же время это означало, что Ален ему дорог, что он беспокоится о нём. - Расскажи, - улыбнулся Ален, наконец, решившись посмотреть ему в лицо. Он встретился с его синими-синими глазами, западавшими прямо в душу. Канда смотрел на него серьёзно и так… по-доброму, что у Алена защемило сердце. Канда никогда так не смотрел на него. - А ты выживешь? – голос был бесцветным, но всё равно прозвучало как-то… жалко… обречённо… с надеждой на лучшее. А его взгляд… Это… невыносимо. - Зачем? – с надрывом почти истерически спросил Ален, поджав губы. – Почему ты это говоришь? Почему ты так смотришь? Почему… пришёл сюда? М-мой путь уже… уже закончился и… зачем тебе… - А сам не можешь хоть раз подумать своей пустой головёшкой?! – мгновенно вспыхнул, как пороховая бочка, Канда, встав на ноги. – Хоть раз ты можешь попытаться понять меня не когда тебе этого хочется, увидеть не то, что ты хотел бы увидеть, а хотя бы раз взглянуть правде в глаза?! Каким был трусом, таким и остался! Ведёшь себя, как идиот, хотя уже до всего додумался сам, но продолжаешь отрицать и повторять одно и то же, как попугай! Ты хоть раз можешь принять… - Нет! – повысил голос Ален. – Не могу! Я не могу это принять, Канда, - его голос дрожал, руки тряслись, глаза пекло. Оказывается, чужая любовь причиняет куда больше боли, чем ненависть. – Не сейчас. Не сегодня. И уже никогда. Я… я устал, Канда. Павда устал. Не заставляй меня… - Заставлю! – буквально сквозь зубы процедил Канда с такой злостью с таким разочарованием и… болью? Совесть Алена просто не могла смолчать. Его сердце не могло остаться равнодушным, тело не могло не покрыться мурашками, взгляд не мог не попросить прощения. Но от этого Канда ярился только больше. – И не смотри на меня так! Бесишь! Семь лет прошло, а твой взгляд так и не изменился! Смотришь так, будто все люди – брошенные под дождём беспомощные котята! Но при этом, как бы тебе не было жаль, ты каждый раз проходишь мимо! И каждый раз за это считаешь себя конченной мразью! Бесишь! Ты не Бог! И никому ничего не должен! Так какого чёрта ты ведёшь себя, как тряпка! Либо делай что-то до конца, либо не делай вовсе! Думаешь, полумеры спасут тебя от боли и одиночества? Ты идиот, если так думаешь! – Канда поднял Алена за грудки и приблизил его лицо к своему. Юноша в его руках висел безвольной тряпичной куклой, даже не пытаясь отстраниться или сопротивляться. Он просто удивлёнными глазами смотрел на Канду и молчал. Молчал достаточно долго для того, чтобы у мечника кончилось терпение. Канда бросил проклятого обратно на землю. Тот упал на спину и так и не встал. Раздражённый парень решил, видимо, остыть, и отойти в сторону. Но далеко не ушёл. А Ален смотрел в чёрное небо и только сейчас заметил, что идёт снег. Легко и непринуждённо в безветренную погоду крохотные снежинки медленно опускались на землю. Зрелище было не менее завораживающее, чем безбрежное голубое небо. Ален вздохнул. Пора бы уже ему перестать быть ребёнком и тряпкой. От его смерти кому-то будет больно. И этот «кто-то» сейчас совсем рядом, принимает выбор Алена бросить его, бросить всех, кто его любит. И не уходит. А сам он… делает глупости. Впрочем, как и всегда. Пора уже перестать быть ребёнком и, наконец, взять себя в руки. Канда тоже не железный. Ему тоже… больно. А Ален должен… по крайней мере сделать хоть что-то. Опять это слово. «Должен». Он всю свою жизнь кому-то что-то должен. Без этого «долга» Ален перестаёт быть Аленом. Без него он просто разваливается на части, теряет смысл своей жизни. И если Ален опять что-то и должен Канде, то только потому что сам в этом виноват. Как и говорил мечник, Ален всегда обходится полумерами: покормил котёнка, приласкал, но с собой не забрал. Он действительно сволочь. А раз так, то хотя бы раз перед смертью стоит взять ответственность хотя бы за одного «котёнка». - А ты думаешь, я не привязываюсь? Ты думаешь, у меня нет чувств? – спросил Ален, всё ещё лёжа в снегу. - Но ты не хочешь, чтобы привязывались к тебе, - послышался ответ откуда-то слева. – Ты мазохист? - Я бы предпочёл, чтобы больно было только мне. - Много хочешь. - Может быть, - Ален улыбнулся. – Вообще, о чувствах обычно не говорят прямо. - А наши отношения подходят под категорию «обычные»? – усмехнулся Канда. - Не думаю. Ты хочешь поговорить о «наших отношениях»? - А ты хочешь сформулировать этот вопрос так, чтобы я ответил тебе «нет»? - А как тогда мне его сформулировать? У нас нет времени на праздные разговоры. О чём ты хочешь поговорить Канда? Или ты и сам не знаешь? – спросил Ален с теплотой в голосе. - А сам как думаешь? - Я не хочу играть в загадки. У меня нет на это сил. Вернее, у нас, - исправился Ален. – Либо ты формулируешь свои мысли в слова, либо молчишь. - Как у тебя всё просто, - сарказм прямо сочился из каждого слова. - Да. Если ты не хочешь говорить, я скажу. Канда, каким бы гадом ты не был, каких бы гадостей ты мне не наговорил, ты… дорог мне. Я считаю тебя своим другом, хочешь ты того, или нет. Так всегда было, и так всегда будет. Что бы ты ещё хотел от меня услышать? Признание в любви? – это была шутка. По крайней мере, Ален на это надеялся. Любовь – одна из многих вещей, о которых Ален никогда не хотел бы думать. Особенно на пороге смерти. - Я… - начал было Канда и смолк, не в силах продолжить. Честный Канда был бы уже не Кандой. Но он хотя бы пытался. Ален на это лишь тепло рассмеялся. - Я знаю. Правда, - убеждал его Ален. - Тогда какого чёрта…! – Ален специально приподнялся, чтобы посмотреть на его чуть покрасневшее злое лицо. - Просто мне нравиться видеть тебя злым, - усмехнулся он. - А по зубам получить не хочешь? - А ты будешь бить лежачего? - Если только добивать. - Ты где таких фраз набрался? – в шутку удивился Ален. - А ты думаешь, как я сюда добирался? – в ответ усмехнулся Канда. Он… улыбнулся. Не своим злорадным или яростным оскалом, а тёплой, немного кривой, но всё-таки совсем обычной улыбкой. А взгляд у него был таким тёплым… Ален не мог его выносить, а потому опять завалился на спину. - Канада. - Что? – привычный недовольный тон, совершенно не сочетающийся с расслабленным добрым лицом Канды пару секунд назад. От этого хотелось только смеяться, что Ален и сделал, не таясь. А Юу в ответ даже не возмутился. Значит, на самом деле он не был возмущён. Какой же ты притворщик. - Я не умру. - Ты уж постарайся, - насмешка-вызов. Потом шаги. Медленные, хрустящие, громкие. А потом Канда уселся рядом с лежащим Аленом. - А ведь вы впервые провели вместе несколько часов, и умудрились не подраться при этом, - подметил Неа. - Да. Если я выживу, то буду скучать. - Звучит как-то зловеще, - усмехнулся Неа. – И давай без «если». А то не звучит как угроза. - Какой ты противный. - Ты тоже не подарок. - Долбанный шизик.