Буря капитана Леона

То, что буря рано или поздно должна была разразиться, понимали все — кто-то осознавал это холодным и ясным рассудком, как Атос, кто-то чувствовал сердцем, как Анжелика, кто-то подмечал по едва заметным деталям и особенностям поведения окружавших его людей, как Арамис. Нельзя было принимать в команду того, кто только что был злейшим врагом, и при этом не ожидать неприятностей. Ничего не ощущали, пожалуй, только Анри и Жаклин, увлечённые своей страстью, вспыхнувшей не менее внезапно и жарко, как злополучная гостиница господина Кемпа. В дороге у мушкетёров и их детей было не так много возможностей поговорить — самое большее, что они могли, это перекинуться словом-другим, перекрикивая шум ветра. Но даже самым стойким и выносливым людям, готовым отдать жизнь за королеву и её сокровища, необходимо эту самую жизнь как-то поддерживать. Именно поэтому все девять всадников остановились на небольшом постоялом дворе — перекусить, выпить вина и дать отдых измученным лошадям. Мушкетёры исходили из того, что де Круаль и де Жюссак (раз уж он снова обрёл земной облик) тоже нуждаются в отдыхе, значит, они не смогут уйти слишком далеко за то время, что их преследователи пребывают на постоялом дворе. В произошедшем позднее взрыве нельзя было обвинить даже вино, поскольку его было выпито совсем немного. Постояльцев в этот вечер почти не было, так что мушкетёры и их дети заняли длинный стол возле камина и могли свободно разговаривать, не опасаясь чужих любопытных ушей. Они, стараясь сохранить бодрый настрой духа, перебрасывались ничего не значащими шутками, и только Леон, косясь на новоприобретённых отца и сестру, с каждой минутой становился всё мрачнее. Атос негромко упрекал Рауля за его безрассудное поведение с де Круаль, едва не приведшее к гибели всей четвёрки, а молодой граф де Ла Фер покаянно вздыхал и изредка пытался оправдываться. — Но отец, вы же сами учили меня не оставлять без внимания попавших в беду, особенно если в беде женщина! Кроме того, госпожа де Круаль так красива, что я... ммм... на некоторое время забыл об опасности. — Эта женщина столь же красива, сколь опасна! — строго изрёк Атос. — Поддавшись минутной слабости, вы забыли о ваших друзьях, сын мой, забыли о вашей цели, позволили использовать себя в нечестной игре... От капитана Леона как будто ожидалось, что он будет молча сидеть в углу, восхищаясь отцом и сестрой и не предпринимая никаких решительных действий, поэтому все с удивлением оглянулись на него, когда он подал голос: — Ладно вам, граф, не судите вашего сына слишком строго. Перед де Круаль невозможно устоять, уж я-то знаю! — Знаете? — Рауль едва заметно вздрогнул. — У вас с ней тоже... Она вас тоже целовала? Леон неожиданно коротко и сухо рассмеялся. Это было похоже на смех безумца или приговорённого к смерти, так что Анжелика зябко поёжилась, а Анри оторвался от созерцания Жаклин и, нахмурившись, посмотрел на капитана. — Да. И целовала в том числе, — произнеся это, Леон обвёл глазами всю компанию, желая убедиться, что смысл его слов дошёл до каждого. Все отреагировали на это по-разному. Д’Артаньян хмыкнул, Анри еле слышно присвистнул, Атос сокрушённо покачал головой, Арамис возвёл очи к небу, пытаясь при этом скрыть улыбку, Рауль побледнел ещё больше и поморщился, словно все полученные в столкновениях с монахами раны внезапно дали о себе знать. Анжелика, ещё не до конца поняв, о чём идёт речь, заворожённо приоткрыла рот, и тут Жаклин с поистине д’артаньяновской прямотой решила прояснить ситуацию. — Капитан, вы что, с ней спали? — Да, — бросил Леон. Анжелика тихо ахнула и прикрыла рот ладонью. Портос усмехнулся: — А ты, сынок, я погляжу, времени даром не терял! Когда же ты успел?.. — На корабле, по пути во Францию. — А через несколько часов после этого она целовала меня и умоляла о помощи, — тихо проговорил Рауль. — Теперь всё понятно... — А я пытался предупредить вас о непорядочности этой женщины... — торжественно начал Атос, но умолк, видя бледное и печальное лицо сына. — Не переживайте, граф, — тем временем продолжал Леон, пристально наблюдая за Раулем. — В конце концов, не вы первый, не вы последний... — Я не нуждаюсь в ваших утешениях, — сухо отозвался Рауль. — Действительно, куда уж мне до вас, благородного человека, — отозвался капитан. — Вы настолько благородны, что без оглядки бросаетесь на помощь всем: прекрасной даме в беде, человеку, которого собираются арестовать! Становитесь на пути у служителей закона, называя их преступниками... — Прекратите, капитан, — Атос остановил пламенную тираду Леона. — Рауль был ранен, ему требуется отдых, сейчас не время и не место выяснять отношения. — А когда же оно будет — подходящее время и место? — Леон откинул голову. — В тёмном переулке, где граф сначала выставляет себя образцом благородства, а потом прячется за спину монахини? На Королевской площади, где вся ваша четвёрка пользуется случаем и сбегает? На берегу моря, где вы обманом выманиваете бумагу у человека, который всего лишь выполнял свой долг, и осыпаете его насмешками? Я всё уже выяснил о вашем благородстве и своём отношении к вам, господа! — Не вам рассуждать о благородстве! — блеснула глазами Жаклин, кажется, задетая больше ситуацией де Круаль, чем состоянием Рауля. — Не очень-то благородно — затащить в постель женщину, нуждающуюся в вашей помощи! Леон, казалось, только этого и ждал. Он повернулся к Жаклин, как человек, который вытаскивает шпагу из тела одного поверженного врага и готовится расправиться с другим. — Вообще-то мне её помощь была нужна едва ли не сильнее, чем моя помощь ей. Но куда уж мне до вас — истинно благородной леди, которая рядится в чужую одежду, берёт себе чужое имя, забирает чужой кошель и чужую шпагу, а потом ещё и глумится над поверженным врагом! — Моя одежда принадлежит мне, как и моё имя, и не вам указывать мне, что мне делать! — тёмные глаза Жаклин засверкали ещё ярче. — Скажите спасибо, что мы не убили вас в трактире, или когда вы запутались в сети на берегу моря! — Поверьте, лучше было бы, если бы вы меня убили! — отозвался Леон, не скрывая яда в своём голосе. — Не понимаю, почему вы этого не сделали. После кражи чужого кошелька и чужой шпаги истинно благородный поступок — отнять чужую жизнь, к тому же жизнь безоружного и беспомощного человека! И после этого вы ещё называете меня — меня! — человеком, который не может одолеть противника в одиночку! К вашему сведению, я отлично справился с монахом, охранявшим ларец, хотя при мне вовсе не было оружия. В одиночку, — последние слова Леон произнёс почти по слогам, словно желая убедиться, что до девушки дошёл их смысл. — Ах, я бесконечно за вас рада, господин капитан, — прошипела Жаклин, в этот момент становясь очень похожей на красивую и смертельно опасную змейку, ищущую подходящее место для укуса. — Не смейте, чёрт возьми, так разговаривать с ней! — Анри д’Эрбле вскочил с места, пылая праведным гневом и стремясь защитить честь любимой. Арамис хотел удержать сына за руку, но тот вывернулся и сделал несколько шагов к капитану, который тоже поднялся на ноги. — Я и сама могу за себя постоять, Анри! — девушка сердито поглядела на своего возлюбленного. Леон снова неприятно хохотнул. — Теперь, когда мы все знаем о том, кем на самом деле является Жак д’Артаньян, вам уже нет нужды скрывать свои чувства, господин д’Эрбле? Держу пари, вы на седьмом небе от счастья, что Жак оказался девушкой... или нет? Может, вы сожалеете, что предмет вашей любви — не прекрасный юноша? — Будь мы в другом положении, за такие намёки я бы немедленно вызвал вас на дуэль, — проговорил Анри, краснея и тщетно пытаясь сдержать свой гнев. — Так как сейчас мы все должны действовать сообща, я не буду этого делать, но не думайте, что я забуду о сказанном вами! — Вы можете вызвать меня на дуэль в любое время, — капитан издевательски вежливо поклонился. — Уверен, это предприятие не будет представлять для вас никакой опасности: даже если я окажусь сильнее, чем вы, вы наверняка найдёте способ перехитрить меня, как вы сделали это в порту, поскольку ваша изворотливость явно превосходит ваше умение фехтовать. И даже если это не сработает, рядом любезно окажутся ваши друзья, чтобы помочь вам расправиться со мной. И баронесса дю Валлон разобьёт мне голову о стену, на этот раз окончательно. — Но я же нечаянно! — Анжелика, вскочив с места, впопыхах смахнула на пол свою чашку, но даже не заметила этого. — И я же попросила прощения! — Так же «нечаянно» вы забрали мою шпагу? — язвительно осведомился Леон. — И я снова прошу у вас прощения! — Анжелика шагнула было к брату, но её остановил отец, мрачной горой возвысившийся над столом. — Это уже чересчур, — пророкотал он. — Я понимаю, что всё произошедшее выбило у тебя почву из-под ног, сынок, но сейчас сядь и успокойся, пока кто-нибудь из нас сильно не пожалел о сказанном! Леон и не думал последовать совету. Он развернулся к Портосу, и в этот миг все поняли, что всё предыдущее было только прологом, а основное действие началось лишь сейчас. — Я вам не сынок, — сквозь зубы пробормотал он. — Что? — грохнул Портос. — Вы слышали, что я сказал, — не повышая голоса, ответил капитан. — Вы мне не отец. Отцы, чёрт возьми, не ждут тридцать лет, чтобы явиться к сыну и угрожать надрать ему уши! В комнате после этих слов повисла тишина, нарушаемая лишь треском огня в камине. Анжелика прижимала руку ко рту, словно сдерживала рвущиеся из него слова. Анри и Жаклин, казалось, были готовы испепелить Леона взглядами, как, впрочем, и д’Артаньян. Арамис беззвучно шевелил губами — он молился, и на этот раз на его лице не было даже намёка на улыбку. На лицах Атоса и Рауля застыло почти одинаковое выражение глубокой печали. Портос тяжело дышал, словно бык, вот-вот готовый ринуться на тореадора. — Но ты признал меня! — выдохнул он наконец. — Ты согласился ехать с нами! — Потому что поступить иначе значило бы подвергнуть опасности и королеву-мать, и короля, и саму Францию. Потому что я не могу и не хочу больше подчиняться приказам Кольбера. Но скажите, — в голосе капитана зазвучала нескрываемая боль, — чего вы ожидали? После того, как ваши дети всячески мешали мне выполнять свой долг, сопротивлялись мне и моим людям, унизили меня перед моими же гвардейцами, едва не убили меня? Чего вы ожидали от меня? Что я просто перейду на вашу сторону, забуду всё случившееся и стану вашим другом — до следующего случая, когда вам заблагорассудится оглушить меня головой о стену или бросить связанным в углу таверны? — Я ожидал, что ты будешь рад наконец узнать своего отца! — прогремел Портос. — Что ты встанешь на сторону своей крови, своей семьи! — У меня нет семьи, — с надрывом ответил Леон. — Я лишился её, когда умерла моя мать. Все эти годы я мечтал найти отца, это верно... чтобы бросить ему в лицо перчатку! За то, что я всю жизнь прожил, не зная своего отца, нося имя бастарда! Вы хоть знаете, каково это — когда каждый норовит высмеять тебя из-за твоего происхождения, а ты не можешь ответить ему ничем другим, кроме как клинком шпаги? Никто из вас этого не знает: Рауль и Анжелика росли со своими отцами, Анри вырос в полной уверенности, что его отец — герцог де Лонгвиль, Жаклин хотя бы знала, кто её отец! Кольбер знал правду, наверняка знал, но он никогда бы мне не рассказал. И вот теперь я наконец-то встречаюсь с отцом — чтобы узнать, что через несколько часов он покинет меня навсегда. Чтобы снова лезть вон из кожи, как я делал это всю жизнь, чтобы доказать, что я, чёрт побери, достоин своего отца! Чтобы услышать угрозы надрать мне уши, как мальчишке, которым я уже давно не являюсь, — вместо просьбы о прощении, хоть вы и опоздали с ней лет на тридцать! Леон замолчал, выдохшись, и на этот раз тишина казалась ещё более оглушительной: даже огонь будто прекратил свой бесконечный танец и стал трещать тише. Анри сделал несколько шагов назад и опустился на своё место, Анжелика украдкой вытирала слёзы, Портос стоял, опустив голову, и за эти несколько мгновений превратился из гиганта, которого не смогла остановить сама смерть, в глубокого старика. — Послушай, сынок, — Леон поморщился при звуке этого слова, но не стал перебивать отца. — Я знаю, что виноват перед тобой. И я, пусть разразит меня гром, прошу у тебя прощения, пускай и с опозданием на тридцать лет! Это мой грех, но я, чёрт возьми, сполна расплатился за него и на этом свете, и на том! И Арамис заодно со мной! — Жаль, что вы меня тогда не убили, — тихо обронил Леон в сторону аббата. После своего отчаянного взрыва он словно лишился последних сил, стоял, опираясь на спинку скамьи и дышал прерывисто, будто сдерживал слёзы. Несчастный владелец постоялого двора, привлечённый криками, заглянул в щель, но счёл за лучшее отступить к себе в комнату и не вмешиваться. Анжелика всё ещё вытирала глаза, а остальные дети мушкетёров смущённо переглядывались. Только в этот миг они смогли поставить себя на место другого человека — не для того, чтобы узнать все его секреты, а для того, чтобы сполна ощутить, что переживает этот другой человек. Они словно заглянули в самый центр бушующего урагана, в кратер пылающего вулкана, в сердце человека, который пережил много страданий, и зачастую причиной этих страданий становились дети мушкетёров. Только сейчас все приключения перестали казаться им игрой, и молодые люди впервые осознали, что своими хитростями и коварством, которые они считали удальством, своими насмешками, которые они считали шутками, они могли причинить Леону настоящую боль и тем самым навсегда разорвать хрупкую нить, которая ещё могла связать капитана и их всех вместе. — Какая крамольная мысль, — поморщился Арамис, нарушив затянувшееся молчание. — Это почти как желание наложить на себя руки. Самоубийство — один из страшнейших грехов. Кроме того, это удел слабых людей, а вы вовсе не кажетесь мне слабым. Леон дёрнул углом рта и уже собирался что-то ответить, но тут голос подал Рауль: — Послушайте, капитан, — он изо всех сил старался говорить мягко. — Я не могу понять всех ваших переживаний, но поверьте, я вам сочувствую... — Что мне с вашего сочувствия... — пробормотал Леон. — ... и вовсе не жду, что вы примете всех нас с распростёртыми объятиями. Но вы же сами сказали, что не желаете служить Кольберу, что его намерения угрожают королеве-матери и всей Франции! Полагаю, что вы, человек, привыкший командовать людьми, знаете, как важно отбросить все разногласия и действовать сообща. У нас у всех здесь одна цель — остановить де Круаль, де Жюссака и Кольбера. Потом, когда всё это закончится, мы сможем разобраться между собой. — Если останемся живы, — Леон усмехнулся, на этот раз скорее грустно, чем язвительно. — А если нет? — Тогда встретимся на том свете и выясним, кто был прав, а кто виноват, — д’Артаньян с мальчишеской лёгкостью поднялся со своего места. — Господа, а не кажется ли вам, что мы здесь засиделись? — И вдобавок напугали своим шумом хозяина, — Атос поглядел на неплотно закрытую дверь. — Так вы по-прежнему остаётесь на нашей стороне, капитан? Даже после всего сказанного? — Рауль внимательно посмотрел на Леона. — Остаюсь, куда же я денусь, — хмуро ответил тот. Он не отводил взгляда от стола — точнее, от лежавшего на столе пистолета, который был отвоёван детьми мушкетёров в одной из жарких схваток. Анжелика проследила за взглядом брата и, испуганно вскрикнув, метнулась к столу. — Нет! — она закрыла пистолет и стол своим телом. — Не позволю! Вы не можете застрелиться! — Я и не собирался, — Леон снова расхохотался, на этот раз своим обычным смехом. — Поверьте, баронесса, я не собирался пускать пулю ни в себя, ни в кого-либо из вас. Господин Арамис был прав: это удел слабых людей, а я себя таким не считаю. — Почему же вы тогда так смотрели на пистолет? — Я смотрел не на пистолет, я смотрел в одну точку. Такое бывает у людей, которые серьёзно о чём-то задумываются, — в голосе капитана звучали отголоски былой язвительности. — Всё равно я его уберу, от греха подальше, — Анжелика решительно взяла оружие. — Смотрите, баронесса, как бы случайно не выстрелить в себя, — предостерёг её Леон. — С украденными шпагами вам уже приходилось иметь дело, а вот с украденными пистолетами — вряд ли. — Я же вернула вам вашу шпагу! — Анжелика вспыхнула и крепче сжала ствол. — И я знаю, каким концом его надо держать! — Позвольте, я его заберу, — Рауль вмешался раньше, чем Анжелика смогла-таки нанести себе увечье, и принял пистолет из её рук. — И не называйте меня баронессой. Моё имя Анжелика, все близкие меня так зовут! Вы мой брат, значит, тоже можете звать меня Анжеликой. — Какой же я вам брат, — вздохнул Леон. — Братья и сёстры растут вместе, а не сталкиваются впервые на улице, где пытаются размозжить друг другу головы. — Если вы не перестанете напоминать мне о случившемся, я и правда стукну вас чем-нибудь тяжёлым! — возмутилась Анжелика, но на Леона угроза не произвела никакого воздействия. — И я ещё спасал вас от огня! — он покачал головой. — А вы снова мне угрожаете! Где простая человеческая благодарность? — Я благодарна! — Анжелика просияла и тут же забыла о произнесённой мгновения назад угрозе. — Только понимаете, я ведь не знала, что это вы меня спасли. Там было столько дыма, и я тогда ужасно закашлялась... словом, мне было не до того. Я узнала, что это вы оттащили меня, только когда мне рассказал отец. — Ну да, отец, который наблюдал за нами с того света, — пробормотал Леон. — Умом тронуться можно... — Вот это точно, — заметил Портос. — Иногда мне самому кажется, что кто-то тронулся умом: или я, или весь белый свет! Мушкетёры и их дети уже поднимались из-за стола и собирались в путь. Анжелика, немного успокоившаяся после того, как пистолет перекочевал к Раулю, потянула брата за рукав. — Но вы же ведь останетесь? Не уедете, когда всё это закончится? Мне столько надо вам рассказать, о стольком расспросить... — Ничего не могу обещать, — Леон снова помрачнел. — Чувствую, мне вот-вот придётся сражаться с собственными гвардейцами. Кольбер после всего случившегося проклянёт меня самыми страшными проклятьями, да я и сам к нему ни за что не вернусь. Среди мушкетёров меня ждут насмешки и постоянные напоминания о том, что я когда-то был на стороне ваших врагов... Анжелика решительно замотала головой, а Рауль пробормотал что-то вроде «Нет-нет, почему же...», но Анри и Жаклин по-прежнему прожигали капитана яростными взглядами, и тот, тряхнув головой, продолжил: — Не скрою, я испытываю к вам некоторое уважение, как к достойным противникам, но не думаю, что когда-либо смогу стать одним из вас — вы не примете меня, да я этого и не хочу. Никому из нас не удастся забыть всё, произошедшее ранее, а для меня эти воспоминания невыносимы. Вы стали для меня кровными врагами, и я не смогу простить вас только потому, что двое из вас — мои кровные родственники. Бог простит... может быть, уже простил, раз отцы-мушкетёры вернулись сюда. А я не могу простить. Я не святой, — он грустно усмехнулся. — В святые у нас вроде как Анжелика подалась, а не я... Именно поэтому я считаю, что лучшим решением для меня будет уйти со службы и уехать в какую-нибудь глушь, подальше от всего этого. Эти слова упали между ними, как кусочки свинца, как комья земли на крышку гроба. Никто не стал возражать Леону, отчасти потому, что времени уже не хватало и надо было садиться на коней, отчасти потому, что ни у кого не нашлось нужных слов. Только Анжелика на самом выходе развернулась и заглянула капитану в лицо, впервые обратившись к нему на «ты». — Может, ты всё-таки передумаешь... брат? Может, когда-нибудь... ты всё же вернёшься? Леон лишь печально покачал головой. Буря, бушевавшая в его душе много дней, месяцев и лет, наконец утихла, но остались последствия — сломанные ветви, сорванные листья, вывороченные с корнем деревья, разбитые окна домов. Потребуется ещё много времени, чтобы исцелить нанесённые раны, и он был уверен, что лучше сделать это вдали от Парижа, от мушкетёров и их детей. Может, когда-нибудь он всё же вернётся — проскачет на коне по пыльным парижским улицам, нырнёт под сень домов, взойдёт на крыльцо — пропахший потом и солью, уставший от пережитых приключений и дальних странствий, с новыми шрамами и новыми историями. И дети мушкетёров встретят его, и у Анри с Жаклин уже будет ребёнок, возможно, даже не один, и у Анжелики с Раулем тоже, потому что Леон видел, как они смотрят друг на друга. Снова наступит весна, они будут сидеть все вместе, вспоминать былые приключения, поднимать бокалы в честь своих отцов и петь «Мы — команда!» хмельными голосами. Может быть, когда-нибудь боль прекратится, и дети мушкетёров с Леоном смогут стать если не друзьями, то хотя бы союзниками. Но это, возможно, произойдёт в далёком будущем, когда отгремят грозы, утихнут метели и расцветёт засохшее миндальное дерево. А пока что Леона ждёт новая дорога и новая битва.