Новые зори

В лодочку воображенья Сядьте, милые мои… Ш. Петёфи

      Когда шипящий репродуктор голосом консультанта-советника Кронина две недели назад сообщил ученикам школы имени Рузвельта о их новом учителе истории, который появился так же внезапно, как ушёл прежний, они встретили эту новость с радостью. Прошлый учитель запомнился им монотонным зачитыванием благополучно пропускаемой мимо ушей информации из отживших своё книжек, а потому в душе у многих теплилась надежда — новый хоть как-то разбавит серость исторического кабинета.       Правда, после первого дня, проведённого с ним, узнавшие, как именно педагог решил разбавлять их будни, ученики готовы были и на коленях упрашивать своего старого учителя вернуться — только бы согласился. Новым историком оказался мужчина с копной седых волос, в больших круглых очках, из-за которых язвительно блестели его серые глаза. В синем двубортном пиджаке и орденскими ленточками на нём он напоминал не то древнего — как мир — политика, живущего по заветам своей молодости, не то вечного обитателя университетской кафедры, попавшего в школу совершенно случайно. Представившись Шандором Борбели и сообщив, что до конца года вести историю будет именно он, приехавший из Венгрии по какой-то программе обмена опытом доктор академии, учитель сразу дал понять, что он забросал учеников этими сложными для восприятия с ходу словами не просто так. Каждая его реплика будто говорила: «Я один знаю больше всех вас» — и заранее затыкала любого, кто вдруг захочет поспорить с важным доктором. За первый урок Борбели одним своим взглядом умудрился убедить всех, что в истории они не смыслят ровным счётом ничего, осыпал градом насмешек парочку незадачливых учеников, объяснил тему, едва ли не перевоплощаясь в тех, о ком рассказывал, и дал такое количество домашнего задания, которое, казалось, не осилили бы даже студенты истфака. И тогда многие поняли правильность фразы: бойтесь своих желаний (или хотя бы формулируйте их корректнее).       Так — стремительной чехардой — пронеслись две недели. В кабинет истории, обычно наводнённый одними лишь книгами, Борбели натащил кучу карт, портретов и бюстов, а на своём столе и вовсе устроил филиал музея. Как он только что-то мог на нём отыскать, не понимал никто. Внушительная кипа бумаг; раскрытые в середине толстые монографии; заточенные до остроты лезвия карандаши; чёрно-белые фотографии; портрет какого-то усатого мужчины в массивной рамке; красный гроссбух, одно прикосновение учителя к которому внушало благоговейный ужас; стеклянный стакан в добытом прямиком из анналов истории мельхиоровом подстаканнике, каждый урок увенчанный паром от горячего чая; равный ему по возрасту кипятильник — чего только не было на этом столе! Но его главным украшением был, конечно, сам историк, умевший расположиться за ним так, что смахивал на правителя, вершившего судьбы целого народа.       Так было и сегодня. Борбели, подперев рукой щёку, прищуренными глазами озирал свои «владения». Ветер — композитор от природы — заунывно подвывал и заносил, играя, опавшие листья в распахнутые окна, но никто из учеников не смел и заикнуться, чтобы их закрыли, ведь все точно знали, что преподавателю отчего-то нужен сквозняк, на который он же потом станет жаловаться. Взгляды всего класса были прикованы к парню, жавшемуся у доски и пытавшемуся найти таинственные направления, откуда в далёком тридцать девятом году Германия двинула свои войска на Польшу.       — Ну-у-у?.. — протянул Шандор, глядя в самый центр класса. Ученики чуть ли не в первый же день заметили за ним эту странную привычку: он, моргая глазами по очереди, в минуты особо неприятных (для самих учеников) разговоров почти никогда не смотрел на того, к кому обращался.       — Я думаю…       — Приятно знать, что хотя бы мой предмет заставляет вас это делать!       Вновь повисло молчание, нарушаемое лишь ветряным концертом. В эти минуты каждый стремился уйти в себя, понимая, что помочь однокласснику можно, если только самому подставиться под удар учителя, а лишняя жертвенность нынче не в большом почёте. Так же поступила и Эйприл. Прикрывшись учебником, рыжеволосая девушка давно перестала думать о бомбардировках Велюня и о корабле «Шлезвиг-Гольштейн», о которых — перед тем как вызвать ученика к карте — Борбели говорил так, будто лично видел всё, что описывал. Как и все, поняв добрую часть причуд учителя, она вряд ли бы удивилась, если бы тот начал имитировать рёв моторов или выстрелы корабельных орудий. Но, к счастью, обошлось без концерта. Эйприл вздохнула. Кейси бывал в школе набегами, историка видел лишь один раз, а потому обо всех его нововведениях знал только понаслышке. Парень предпочитал травить собственные байки, чем слушать про очередную пытку, придуманную учителем, хотя сам наверняка понимал, что и ему придётся пройти через неё. Эйприл уже давно поймала себя на мысли, что банально не может выговориться. Ведь раньше всё, что происходило в школе, она всегда обсуждала с Ирмой, а теперь… Теперь каждый урок, проводя ручкой по своему гроссбуху, Борбели спрашивал: «Ну что, сегодня мисс Лангинштейн почтит нас своим присутствием?» Как же ему, такому отстранённому от всех человеческих проблем, объяснить, что мисс Лангинштейн, которую ты так долго считала своей лучшей подругой, оказалась лишь прикрытием для злобного инопланетянина? Как передать ту опустошённость, которая последовала вслед за осознанием того, что Ирмы — той говорливой, надоедливой и язвительной Ирмы, которую ты частенько обижала своим невниманием, — нет и никогда не было, и что все дни, проведённые с ней, оказались всего-навсего этапами чьей-то большой игры? Ответ напрашивался сам собой: никак. У Эйприл не было десятков друзей, а потому она дорожила каждым, кого посылала ей судьба. И даже сейчас, когда крэнги были повержены, когда можно было вздохнуть с облегчением, уйдя с головой в прелести мирной жизни, встающий перед глазами образ Ирмы нагонял тоску. В классе же никто о Лангинштейн ничего особо не знал, поэтому раз за разом ответом на вопрос учителя было его же: «Значит, в другой раз…»       Минуты тянулись до неприличия медленно, словно предвосхищая что-то стремительное. Уставший восседать в позе мыслителя Борбели покачал головой, поднялся и подошёл к карте, тотчас вцепившись пальцами левой руки в пуговицу пиджака. Внимательные ученики сразу заметили, что их историк уж слишком активно жестикулирует именно этой рукой, размахивая ею, как мечом, и скрючивая пальцы во всевозможные фигуры. Юные наследники Шерлока Холмса несколько дней наблюдали за учителем — и всё-таки смогли раскрыть его тайну. Оказалось, в минуты покоя рука Шандора, сотрясённая сильным дрожанием, ходила ходуном. Но стоило привести её в движение — и тремор практически исчезал. Сложив дважды два, сыщики пришли к выводу, что, размахивая рукой, историк просто-напросто прятал сильно смущавшее его дрожание, о чём на следующем же уроке заявили ему самому. Простодушные, они не понимали, что дрожание не смущает, а пугает учителя, меньше всего желавшего закончить свои дни в объятьях болезни, о которой думает практически каждый, обнаружив у себя этот мерзкий тремор. Демонстративно прятать его в движении «разоблачённый» Борбели, конечно, не перестал, но и не конфузился, если он вдруг начинал проявляться у всех на виду.       Сейчас, прокручивая в пальцах пуговицу, Шандор навис на учеником — и уже был готов устроить ему публичную казнь, если бы в дверь не постучали. Учитель рывком дёрнул голову в её сторону. Ещё секунда — и в проёме показалась голова мужчины с седыми волосами, открывавшими высокий лоб, с маленькими, но густыми бровями, нависшими над такими же маленькими мутными глазами, что прятались за огромными чёрными очками. Мужчина улыбнулся, обнажив частокол ослепительно белых, но жутко маленьких и кривых зубов, и от улыбки же глупо прищурился, будто бы прося тем самым извинить его за вторжение. Борбели оторвался от прокручивания пуговицы и обвёл левой рукой класс со словами:       — Вы тоже это видите? Или от головокружительных знаний вашего одноклассника у меня галлюцинация?       В проёме торчала голова консультанта-советника Кронина (остальной консультант-советник Кронин пока не спешил появиться). Он работал в школе всего год с небольшим, но уже успел стать местной достопримечательностью. Пришёл он сюда очень хорошо выглядевшим для своих пятидесяти лет чернявым мужчиной с аккуратно уложенными волосами и подстриженными бакенбардами, в простеньких небольших очках и строгом чёрном костюме. Если бы ученики в тот день не видели своего директора, они бы точно решили, что этот человек пришёл его сменить. Но год прошёл — и от представительного мужчины не осталось и следа. Кронин располнел, волосы его осеребрились, бакенбарды превратились в какие-то пушные кустики у самых висков, очки заняли пол-лица, а чёрный костюм сменился на бежевую тройку. Но отнюдь не столь резкое старение превратило его в знаменитость. Оказалось, что консультант-советник, человек, который должен был выстроить с учениками самые доверительные отношения, человек, к которому ученики могли обращаться с любыми проблемами, этих самых учеников панически боялся. Пару раз прилюдно грохнувшись в обморок, Кронин с того времени предпочитал сидеть в закрытом на ключ кабинете и передавать поступающие ему на почту сообщения по всей школе через шипящие репродукторы. Как биологи, увидевшие исчезающее животное, ученики радовались, если консультант-советник попадался им на глаза. Заприметить его — на удачу, поэтому сейчас весь класс (особенно — мучавшийся у доски парень) заметно приободрился, надеясь, что, раз уж Кронин сам пришёл, сегодня же должно случиться что-то очень хорошее.       — М-м-можно? — своим мягким, почти птичьим голосом спросил консультант-советник и тотчас, не став дожидаться ответа Шандора, вошёл в кабинет. Одет он был в свою неизменную тройку. Продолжая глупо улыбаться, Кронин почему-то придерживал дверь, не давая ей закрыться. — У м-м-меня для в-в-вас нов-в-вость.       — Слушаем, — ответил Борбели, скрестив руки (левая тотчас пустилась в пляс) на груди. Развернувшись к классу, он вынудил Кронина сделать то же самое, и теперь неуклюжий консультант-советник вынужден был стоять на одной ноге, сместив весь корпус влево, чтобы придерживать дверь. Дуэт высокого Борбели и маленького пухловатого Кронина, раскорячившегося посреди кабинета, выглядел настолько комично, что по классу прошлись ничем не скрываемые смешки. — Что вы, Эрнест, вцепились в эту дверь, как Робеспьер в террор?       — Я… д-д-да, с-с-сейчас… — Решая, отпустить дверь или, не выдержав позы перекошенного журавля, грохнуться на пол, Кронин помотал головой. В конце концов он всё же решил остановиться на первом варианте, хотя, конечно, ему очень хотелось ещё немного сохранить ту интригу, с которой он сюда пришёл. Широко распахнув дверь, консультант-советник выпрямился и заложил руки за спину. — З-з-з-заходите.       В следующую же секунду класс разразился радостными возгласами. Одна лишь Эйприл удивлённо и — вместе с тем — испуганно вытаращилась на дверь. Там, около неё, стояла… Ирма. Ничуть не изменившаяся, с оценивающе вперившимися в историка зелёными глазами, с выкрашенными в фиолетовый прядками, в извечном, явно навеянном готикой прикиде, прижимавшая к груди учебник истории Ирма. Но… как же это? Ведь Эйприл сама видела, как её подруга превращается в громадного робота! Девушка обхватила руками колени, пытаясь собраться с мыслями. Неужели крэнги хотят реванша — и готовы вновь играть теми же картами, подсылая давно рассекреченных шпионов? Или всё то, что было прежде, — всего-навсего наваждение, продолжительный дурной сон? Может, того, что произошло в логове черепах, и не было вовсе, может, всё это время совершенно живая и здоровая, совсем не роботизированная Ирма была рядом, но по какой-то причине постоянно выпадала из памяти?..       Испытующего взгляда девушки было достаточно, чтобы отбить у Борбели желание смотреть на неё в ответ. Вновь уставившись в центр помещения, он едва слышно произнёс:       — Ти-хо, — и разразившийся приветствиями класс мигом умолк. Шандор прищурился. Нет, на его уроках все должны играть по его правилам, а наглый вид заявившейся девчонки ясно говорил о том, что её ещё предстоит к этим правилам приучить.       — Эт-т-тто м-м-мисс Ланг-г-г-гинштейн, она уч-ч-ченица эт-того клас-с-сса, но… эм… в с-с-силу нек-которых п-п-причин она н-н-н-не могл-ла п-пос-с-сещать занятия, — еле выговорил Кронин. Стоило ему разволноваться — и заикание тут же давало о себе знать. Но когда к волнению добавлялись ещё несколько десятков смотрящих на консультанта-советника глаз — оно готово было играть на бис.       — Istenem! И это вас я искал? — спросил Шандор, расплываясь в улыбке. Умудрённые опытом ученики прекрасно поняли по лицу учителя, что он нашёл себе мишень на ближайшее время.       — А эт-тто в-ваш н-н-новый…       — Уже две недели как старый.       — Н-н-ну хорош-ш-шо, в-ваш д-д-две н-нед-д-дели к-как стар-рый уч-читель и-и-ист-тории м-м-мистер Б-б-борбели.       Конечно, для полного приличия Эрнест мог перечислить и все регалии историка — начиная от степеней и званий и заканчивая орденами, чьи ленты украшали его грудь, — но, понимая, сколько с его заиканием на это уйдёт времени, от подобной идеи сразу же отказался.       — А это, — Шандор тоже решил подключиться к взаимным представлениям и указал своей трясущейся рукой на Кронина, заставив его вздрогнуть и забегать глазками по классу, — если кто не знает, ваш консультант-советник Кронин. Представьте, какой сегодня воздух чистый, раз он из своего бункера выполз на поверхность!       — Я…       — Теперь с вами, — обратился Борбели к Ирме, продолжая смотреть куда угодно, но только не в её сторону. Девушка недовольно хмыкнула, надеясь заставить учителя повернуться, но он и не думал вестись на такие провокации. — Садитесь вон туда, там свободно. — Историк указал на пустое место прямо напротив распахнутого окна.       — Но я… — начала было Ирма, решив сообщить учителю, что никогда там не сидела и сидеть не собирается, тем более — под таким ветром. Девушка даже палец указательный вверх подняла, придавая всему своему виду больше значимости, но Борбели, видимо, решил пойти на принцип — и не давать никому говорить, пока не выговорится сам.       — Вон туда.       — Но…       — Вон ту-да.       Класс (и уже готовый шлёпнуться в обморок Кронин) замер в ожидании. Насупившись, Ирма подалась вперёд и замерла в этой грозно-важной позе. Учитель же, казалось, превратился в памятник — и из всех восприимчивых частей его тела осталась лишь треморная рука.       — Не зли его, — шепнули Ирме с первой парты.       — Повторяю в третий раз, — вновь подал голос Борбели, — садитесь…       — Ладно-ладно, подумаешь, — буркнула Лангинштейн и поплелась к парте. Первый день в школе явно не задался. Нет, конечно, она и не думала, что после всего того времени, что она просидела в лаборатории мерзких мозгоподобных инопланетян, запуганная и принуждаемая помогать в управлении с неё же скопированного робота, ей удастся сразу же включиться в школьную жизнь, но демонстративно унижающий тебя своей отрешённостью учитель — последнее, о чём она могла подумать, когда прокручивала в голове все возможные варианты развития событий. Во всех этих вариантах, впрочем, имелась одна общая деталь… И стоило Ирме усесться на место, она тотчас посмотрела в сторону Эйприл, но — ничего. Рыжеволосая даже не думала смотреть в сторону своей некогда лучшей подруги. Ирма поджала губы. Она уже пыталась представить, как бы повела себя, если бы узнала, что близкий ей человек внезапно оказывается инопланетным роботом, но в голове вырисовывались лишь картины, смахивавшие больше на маразматический бред. Разве поверила бы она сама в подобные истории, если бы не стала их невольной участницей? Вряд ли. И убедить Эйприл в том, что настоящая Ирма — вот она, будет сложно. Но девушка не планировала бросать дело, даже не взявшись за него, а потому вырвала из тетрадки лист и принялась что-то на нём писать.       И это, разумеется, не укрылось от всевидящего ока историка. Быть может, сейчас бы он и запел всеми орудиями «Шлезвиг-Гольштейна», быть может, сейчас в его голосе заревели бы разом моторы бомбардировщиков люфтваффе, но судьба в лице консультанта-советника Кронина распорядилась иначе.       — Ш-ш-шандор, н-надо п-п-поговорить, — вдруг шепнул Эрнест и дёрнул Борбели за рукав. — В-в-выйдем?       Историк, чей бенефис был так нагло сорван, лишь пожал плечами и, в очередной раз оглядев класс, направился к двери. Стоявший у карты парень, благополучно всеми забытый, только этого и ждал. Если учитель выйдет, у него будет возможность посмотреть те треклятые германские направления, правильно ответить — и тогда от него наконец отстанут. Поэтому, стоило ноге Шандора пересечь порог, молодой человек был готов рвануться с места, но не учёл одной детали: историк только делал вид, что не смотрит ни на кого, а на самом деле видел всех и сразу, в том числе выучился каким-то непонятным способом чувствовать всё то, что происходило за его спиной.       — Куда собрались? — спросил он, не оборачиваясь. — Стойте на месте, друг мой, к вам я обязательно вернусь.       Затылком почувствовав недовольство раздосадованного ученика, Борбели только ухмыльнулся и закрыл дверь, оставшись один на один с Крониным в пустом коридоре. Теперь свидетелями их разговора могли быть только одинаково угрюмые шкафчики да барахливший фонтанчик. Тишина в коридоре стояла такая, что для полного антуража не хватало пустить здесь по полу перекати-поле, как нередко делают в фильмах. Но беспокойному консультанту-советнику и этого казалось мало, поэтому он предпочёл отойти подальше от кабинета истории и, спрятавшись за стеной, жестом подозвал к себе Шандора.       — Ну, вскрывайся, — сразу перешёл к делу тот.       — Я… я даже не знаю, к-как тебе сказать… П-понимаешь, это… это она! — почти забыв о прежнем заикании, выпалил Кронин.       — Неужели сама Дева Мария?! — широко раскрыв рот, воскликнул Борбели и ударил себя руками по щекам.       — Ш-ш-шандор!       — Да я шучу. Кто она?       — Н-ну… та, которую эти, — Кронин приставил руки к голове и пошевелил пальцами, изображая щупальца, — в с-с-своей лаборатории д-держали.       — И мне надо узнать, где остальные лаборатории, да? Отлично. Тогда с тебя — утюг и пять метров верёвки, остальное — с меня.       — Шандор!       Борбели ещё раз ухмыльнулся. Конечно, он не мог забыть причину, по которой оказался в этой школе. Не мог забыть поставленной перед ним задачи. С превеликим удовольствием Шандор бросил бы всё и вернулся в свой родной университет, но долг и опыт прошлого, приведший его сюда, останавливали. Пока «эти», как сказал Кронин, до сих пор прячутся по городу, а американское правительство не придумало ничего лучше, чем позвать на помощь из Европы тех, кто боролся с «этими» ещё лет тридцать назад, пока некоторые люди томятся в тщательно скрываемых лабораториях, а над освобождёнными витает угроза вновь стать подопытными, — он не может просто хлопнуть дверью перед носом тех, кто его пригласил.       — Знаешь, Эрнест, ты мог бы меня и предупредить.       — Д-да откуда же я з-знал, что она р-р-решит сегодня прийти?       — А она в курсе, что ты…       — Н-нет, когда наши л-люди вскрыли эту л-лабораторию, меня т-там не было. П-поэтому…       — Хорошо, — тихо сказал Шандор и обхватил пальцами подбородок, — значит, продолжаем работать так, как работали. Эх, вот скажи мне: оно мне надо? Я академик, профессор, мне скоро семьдесят лет стукнет, а чем я занимаюсь? Пытаюсь подогнать университетский курс к школе, вспоминаю молодость и играю в спецагентов.       — Н-но в-ведь ты сам г-говорил, что л-лучше вас никто этих к-крэнгов не знает, ты же сам с-с-согласился…       — И это одна из тех вещей, о которых я наверняка буду сожалеть до конца дней.       Пора возвращаться в класс. В класс, который, говоря откровенно, по учителю никак не скучал. Большая часть учеников принялась осаждать Ирму вопросами, где она всё это время была и почему не приходила, на что девушка лишь отмахивалась, продолжая что-то писать на вырванном из тетради листе. Мученик у карты продолжал напрягать мозг, пытаясь «вспомнить» то, чего отродясь не знал, и никак не решался обратиться к помощи интернета, ведь историк, верный себе, действительно может появиться в самый неподходящий момент. Одна Эйприл, казалось, вообще не могла понять, что сейчас происходит и что будет происходить дальше. События мчались, нарастая, как снежный ком. Девушка и не заметила, как прямо перед ней оказалась сложенная записка. «Я знаю, теперь ты можешь не верить ни одному моему слову, но надеюсь, что ты хотя бы выслушаешь меня. Давай поговорим после этого урока?» И подпись: «Ирма». Рядом с подписью — смайлик в очках, который Лангинштейн ставила и в соцсетях, и в таких вот «письмах». Но, быть может, и эта мелочь была всего лишь очередной деталью плана крэнгов, которая даёт о себе знать вновь? Мельком глянув на Ирму, Эйприл увидела, как та мягко улыбается, видимо, ожидая реакции на своё послание. Однако улыбка быстро спала с её лица — исписанный лист был скомкан и заложен между страниц учебника. Но и это не могло остановить настырную девушку. Нет, она должна добиться своего! Она должна поговорить с подругой и всё ей объяснить, должна рассказать о всех тех тревожных днях, что она провела в освещённой гнетущим фиолетовым светом камере. Иначе и быть не могло. А ещё…       Правда, что ещё — Ирма придумать уже не успела, потому что дверь открылась, и Борбели вошёл в кабинет. Весь класс моментально затих. Историк, заканчивая разговор с Крониным, крикнул ему:       — Консультант-советник, не хотите поприсутствовать на уроке?       — Н-нет, п-простите, оч-чень занят, — ответил ему уходивший Эрнест.       — Что же, ладно. Сладких снов! — отозвался Шандор, прекрасно зная, что никаких дел у Кронина нет, и он, пока его никто не ищет и не дёргает, просто спит на стареньком диванчике, который сам же и распорядился поставить в своём кабинете. Хоть Борбели и был почти на двадцать лет старше, ему казалось, что образ классического дедушки подходит совсем не ему, а простодыре (и как его только до секретной работы допустили?) Кронину.       — Я не… — хотел возразить консультант-советник, но дверь кабинета истории закрылась, громко хлопнув. Оставшись наедине с самим собой, Кронин почесал затылок. — А вп-п-прочем… П-почему бы и нет?       — Ну что, продолжим экзекуцию, — сказал Борбели и подошёл к столу. Взяв в руки стакан с уже подстывшим чаем, он отхлебнул из него… и снова уставился в центр класса. Не желая удостаивать своим вниманием одного человека, он одновременно заставлял чувствовать себя крайне неуютно всех тех, кто попадал в его обширное поле зрения. — Итак, откуда войска вермахта начали наступление на Польшу?       — Во-о-о-о-от отсюда, — протянул уставший «картограф» и ткнул указкой в первую попавшуюся страну. Учитель наконец развернулся к своему ученику, но и не подумал взглянуть на него, сосредоточив своё внимание на карте.       — Выходит, по-вашему, вторжение Германии в Польшу началось с территории Латвии? — спросил Борбели таким тоном, что парень нервно сглотнул. Но вдруг лицо Шандора расплылось в улыбке. — А! Я, кажется, вас понял. Да-да, вы наверняка имели в виду точку зрения британского историка Ричарда Крэмптона, который писал, что заключение договоров о ненападении между Германией с одной стороны и Латвией и Эстонией с другой служило… чему? Правильно, созданию на территории этих стран барьера в случае, если Советский Союз решит вмешаться в польскую кампанию вермахта. Верно? Вы же об этом хотели сказать?       — Э-э-э… да. Да, конечно, именно об этом! — гордо ответил парень, мысленно празднующий подвернувшуюся ему удачу. Видимо, приход Кронина действительно сделал своё дело.       Но Борбели думал иначе.       — Как это замечательно, что вы читаете не только учебник. А ещё прибеднялись! Думаю, вам тогда не составит труда подготовить для нас доклад о польской кампании. Страниц так на десять. А мы вас с удовольствием выслушаем.       — Н-нет, мистер…       — Можете садиться, — прервал ученика Борбели и вновь развернулся к классу.       — Но…       — Са-ди-тесь.       Под сочувственно завывающий ветер парень вернулся на своё место и понурил голову. Вот так вот — одной неосторожной фразой можно было заработать себе лишнюю головную боль. А Борбели наверняка ликовал в этот момент. У многих школьников из разных классов вообще сложилось впечатление, что главная цель этого историка — не пытаться чему-то научить, а попортить жизнь тем, кто волею расписания оказывался в его власти. Правда, никто почему-то не задумывался, что, быть может, дело-то совсем и не в историке, а в них самих…       — Продолжим? Давайте проверим… — Класс вновь замер в ожидании, догадываясь, кого Борбели под каким-нибудь идиотским предлогом собрался вытащить к доске сейчас. Но коллективные молитвы предотвратили готовящуюся показательную порку. Прозвенел звонок. Шандор разочарованно посмотрел на свои часы и вновь вцепился дрожащей рукой в пуговицу. — Что же, проверим в другой раз. Да, кстати, меня попросили передать вам: последнего урока у вас сегодня не будет. Ваш математик… или как он у вас называется? — заболел. Очень предусмотрительно.       — Ура! — громогласно прокатилось по классу.       — Нет-нет, прошу прощения, я неправильно выразился, — Шандор хитро улыбнулся, и у те, кто в эту секунду посмотрели на него, сразу поняли: ничего хорошего он сейчас не скажет. — Последний урок у вас будет, но не тот, что в расписании. Да, друзья мои, у вас будет ещё одна история. На этом всё. Все свободны!       Когда недовольно гудящие ученики наконец вышли, Шандор опустился в кресло и снова отхлебнул чай из стакана. «Что-то задерживаются», — подумал он, достав из кармана сотовый телефон. Посмотрел журнал — пропущенных звонков нет. Значит, друзья, которые уже должны были прилететь, не объявлялись. Вздохнув, Борбели протянул вперёд свою дрожащую руку и провёл пальцами по стеклу, за которым пряталась чёрно-белая фотография. На ней были изображены пятеро молодых людей, что стояли в линию, положив руки друг другу на плечи, и улыбались во весь рот. Порой Шандору и не верилось, что один из изображённых юношей — это он. Молодой, с бегущими вперёд планами, бурной жизнью, заря которой только-только занималась, и — самое главное — без страха превратиться в заторможенную развалину. Теперь же перед ним, по сути, была лишь одна глобальная перспектива: приближаться к собственному закату. И за то, что безысходность не поглотила его с головой, он всегда благодарил своих друзей, знаком с которыми был уже пятьдесят лет. Это именно они напоминали ему о прелестях жизни. И это именно их долгожданный звонок наконец раздался громкой трелью.       — Ну что, старые друзья снова в деле, — усмехнулся Шандор и поднял трубку.       А по коридору, пробиваясь через праздно шатающихся подростков, бесцельно прожигающих время перемены, бежала Ирма. Она надеялась догнать Эйприл, которая выскочила из класса едва ли не самой первой (хотя она сама с удовольствием бы бежала впереди всех — с таким-то преподавателем). Лангинштейн нагнала подругу около кабинета Кронина, в который она сама уже сегодня наведалась, застав консультанта-советника за кормлением рыбок, чей аквариум он от неожиданности чуть не сбил со стола.       — Эйприл! Эйприл! Стой! — запыхавшаяся Ирма резко затормозила, чтобы отдышаться, и едва не поцеловалась с дверью (за которой уже вовсю храпел консультант-советник). — Давай поговорим. Пожалуйста…       Девушка сложила руки вместе. Рубикон перейден. Сейчас — или никогда.