Slap me

      Запах табака приятно проскальзывает в лёгкие, отдавая никотином, а дым лишь медленно струится из самокрутки с кубинским табаком. Освальд всегда выбирает только самое лучшее, поэтому аккуратная самокрутка прихвачена у основания мундштуком из красного дерева. Кольца из чёрного золота и вкрапления аметистов — вот его стиль. Даже в мелочах, будь то запонки или любимый мундштук. Одной рукой Кобблпот элегантно прихватывает его у основания, лениво втягивая дым, чтобы тонкой струйкой выдохнуть его спустя долгие секунды, а другой…       — Ты точно уверен? — едва ли можно сказать, что он обеспокоен, по тому, как он смотрит на Эда сквозь полуприкрытые веки, смотрит из-под ресниц и снова вдыхает дурманящий никотин сквозь тонкий наконечник мундштука.       На щеке Эда — след от не такой уж сильной пощёчины.       — Ещё раз спросишь, и я сам отвешу тебе пощёчину, — сквозь зубы выплёвывает Эд, смотря на Освальда снизу вверх, стоя перед ним на коленях и нервно ёрзая. Любуется, хоть и явно раздражён. А как не засмотреться на каждую деталь, утопая в исходящей самоуверенности и этом блистательном превосходстве? Дорогой костюм, каждой, скромной и не очень, деталью кричащий о том, кто его владелец, множество дорогущих аксессуаров, начиная от цепей на жилете и заканчивая запонками с инкрустацией… Всё это величие приумножается, стоит только снова оглядеть Освальда от носов лакированных туфель и до струйки дыма, выдыхаемой через тонкие, такие манящие губы. Интересно, а Эд быстрее умрёт от бесконечного ожидания действий Освальда, от того, насколько же тот ахуенен, или от медленно зарождающегося возбуждения? А ведь Эд не касался себя, этого не делал и Освальд, но, тем не менее, от одной этой картины во рту пересыхает и в висках стучит. А разгадка причины планируемой в ближайшем времени смерти Эдварда Нигмы проста: всё вместе. Освальд Кобблпот. Целиком и полностью.       После этой фразы Освальд изящно крутит в пальцах мундштук, перехватывая его другой рукой, и незамедлительно, не размахиваясь, хлёстко бьёт ладонью по другой щеке Эда. Уже жёстче, так, что теперь от смущения лицо горит намного меньше.       А после этого — Освальд улыбается. Ухмыляется так самодовольно, что и правда хочется влепить пощёчину. Или стереть эту улыбку рваным жадным поцелуем.       — Заметь, — говорит Освальд, оглядывая Эда и секундно наклоняясь совсем близко, едва ли не сталкиваясь кончиками носов. — Не у меня от этого в штанах дымится, — а затем очередная тяга и выдох дыма прямо Эду в лицо, в самые губы. Освальд наклоняет голову вбок, будто и впрямь собирается поцеловать, но лишь хрипло усмехается. Эду сейчас чертовски хочется податься вперёд, чтобы кусаться и рычать в поцелуй, пропитанный горечью. Но чёрта с два он это и вправду сделает. По крайней мере, сейчас.       Поэтому Эдвард лишь глубоко вдыхает дым, чётко осознавая, что сейчас его так дурманит далеко не никотин. Он утопает в возбуждении, стыде и самодовольстве Освальда. Опять же, неизвестно, отчего он захлебнётся первее.       — Иди нахуй, — выплёвывает Эд и снова неловко, как только Освальд отдаляется, и, в противоположность своим же словам, ёрзает на месте, даже не рассматривая мысли в ближайшее время встать с колен. Да, с нарастающим возбуждением надо что-то делать, но блять… как же хочется больше. Больше пощёчин, больше касаний, больше язвительности и горьковатого дыма.       Едва ли полчаса назад Эд зашёл к Освальду, чтобы просто выговориться после тяжёлого дня. Конечно, после эмоциональных разговоров он рассчитывал на секс в качестве утешительного приза. Грязный, развратный и вытесняющий из головы любые мысли как раз подошёл бы. Но Эду было этого мало — ему всегда мало, когда дело касается их с Освальдом.       В этот раз Эдвард Нигма сам вырыл себе могилу и с огромным удовольствием в неё лёг — он решил открыто обсудить с Освальдом его давний… пунктик. Кинк. Фетиш. Как угодно, но… да, всё это привело к тому, чего так искренне хотелось. К тому, что сейчас этот фетиш нещадно тешится.       Эдвард ловит дикий кайф с того, как кожа горит после хлёстких ударов. Ему нужно жёстче, ему нравятся пощёчины.       И сейчас, на пути к изначальной цели — грязному и развратному сексу — ему придётся сильно постараться, чтобы его, наконец-то, выебали. Потому что он раздражён, потому что он устал, потому что такого желанного хочется как можно скорее… и потому что только что он послал вершителя его судьбы нахуй.       — Хорошие мальчики так не разговаривают, — и снова извечная ухмылка, а после — пощёчина всё по той же щеке, сейчас горящей огнём.       Эд толкается бёдрами вверх, стараясь сделать это как можно более незаметно. Потому что Освальд в очередной раз прав. Эд дико возбуждён сейчас от того, что щёки прижигает поцелуями недавних ударов. Его это заводит, ему нравится… Возможно, он больной извращенец, но кому какая разница, если Освальд, очевидно, тоже ловит от этого кайф. Это видно по глазам, жестам, интонации. По тому, как Кобблпот и сам входит в кураж. Им обоим нравится.       — И что же они говорят? — вымученно спрашивает Эд, смотря на Освальда с любовью и ненавистью одновременно. И если с любовью всё кристально ясно, то ненависть весьма противоречивое чувство. Эдвард в очередной раз поднимает взгляд снизу вверх и смотрит. С нежностью и злобой на то, как сейчас это всё больше напоминает сладкую пытку. А Освальд — весьма искусный палач, так что мучать он может долго и изящно, лишь провоцируя и наблюдая за тем, как же Эду не терпится.       Но Нигма и слова об этом добровольно не скажет, не кинув издёвки или провокации. Ему нужно довести Освальда быстрее, чем тот доведёт его. Доведёт до загнанной, постыдной дрочки прямо перед ним, на коленях.       — Например, — наигранно задумывается Освальд, крутя в пальцах мундштук и только-только выдохнув дым большим облаком, теперь рассеивающимся где-то под потолком. Он наклоняется к Эду, взяв его за подбородок, и проговаривает на самое ухо: — «Трахни меня, папочка», — и он буквально чувствует, как Эда потряхивает от раздражения и возбуждения. Его всегда забавно дразнить, водить по грани и провоцировать на ответные ходы: на мольбы, просящие жесты и интонации. Потому что Эд — любитель получать то, что хочет, и как можно быстрее. И Освальду нравится, как его желание потешить собственное эго соревнуется с желанием кончить. — Или что-то в этом духе.       Освальд договаривает это так спокойно, снова делая тягу, будто не он только что прошёлся кончиком языка по краю уха, будто не он прикусил мочку, слегка оттянув. Будто он и не знает, как действует на Эда всё это.       Но он, конечно же, знает. Знает каждый жест, фразу и действие из огромного списка «доведи Эдварда Нигму до оргазма». Список этот — вещь вполне неординарная, поэтому Освальда и завлекает с каждым разом всё больше. Он уже и так знает наизусть, каждый пункт, каждую строчку… Абсолютно всё. Всего Эда.       — Повтори-ка, — издевается Освальд, а затем — ещё одна пощёчина. Он не хочет, чтобы Эд так быстро выходил из игры. Ведь гораздо интереснее, когда каждый хочет победы. Когда они хотят друг друга, но по-разному. И оба, как всегда, в победителях, так или иначе.       После этого Эд долго молчит, не поднимая взгляда, а только лишь вдыхая табачный дым и сверля взглядом пол. Он пытается справиться с силами и всё взвесить. Нравится ли ему игра, которую он сам и затеял? Чёрт, да, аж перед глазами плывёт. Властный Освальд, диктующий свои правила и заставляющий подчиняться? Эда ведёт от каждого слова и жеста. Устраивает ли его то, что нужно заткнуть свою гордость, чтобы получить желаемое? А вот это уже дилемма…       — Я не слышу, — чётко проговаривает Освальд, чтобы Эд поднял на него взгляд, а после отвешивает ещё одну пощёчину. Блять, как же Эду плохорошо… Член неприятно упирается в ткань брюк и это превращается всё в более извращённую пытку с каждой секундой. С каждым ударом.       — И если… — Эду нужна пара секунд, чтобы подавить стон от всё нарастающего возбуждения. И всё из-за каких-то пощёчин. Блядство. — И если я скажу это, — дилемма? Нет, теперь это и правда игра на двоих. — То папочка выебет меня? Наконец-то, а то терпеть уже не могу, — и Эд не может скрыть ухмылки, потому что видит, как ведёт Освальда. На одну сотую секунды очередная маска спадает, а в глазах с ещё большей силой загорается возбуждение. Возбуждаться от пощёчин? А что если возбуждаться, отвешивая эти самые пощёчины? Освальд удивился бы собственной реакции, не взгляни он на Эда ещё раз. Карие глаза, сейчас совсем чёрные из-за увеличившихся зрачков, щёки покрытые румянцем и кожа ярко горящая от пощёчин, а дыхание слишком шумное и тяжёлое. В сознание приводит наглая ухмылка, ведь Эд отмечает свою маленькую победу — ему удалось вывести Освальда.       — Проси искреннее, малыш, и тогда я подумаю, — прежние эмоции возвращаются на место за считанные секунды, но от осознания происходящего в брюках всё равно до неприличия тесно.       Ещё одна пощёчина — и Эд стонет. Громко, искренне, но сам тут же опускает голову, глядя в пол, потому что ему не хотелось так откровенно. Сейчас в его же интересах и скрыть то, насколько ему хорошо, и наоборот не сдерживаться. И, конечно же, он выберет то, что будет тешить его эго. Ни капли не удивительно.       — Посмотри на меня, Эд, — зовёт Освальд, стряхивая пепел в хрустальную пепельницу, поставленную на стоящей рядом тумбе. Он перехватывает мундштук другой рукой, пока ждёт увидеть упорно упрямый, но такой нуждающийся взгляд Эда.       И когда, наконец, сталкивается с карими глазами, то отвешивает пощёчину уже на другую щёку, сразу же подхватывая пальцами подбородок, заставляя смотреть на себя.       — Тогда, малыш, давай попробуем по-другому, — и Освальд, наклоняясь почти лицом к лицу, продолжает говорить, убирая руку с подбородка и прикладываясь тыльной стороной ладони к горящей от ударов щеке: — Касаешься себя — я бью сильнее, — и да, Освальд знает насколько глупо ставить такие ультиматумы, учитывая, какой кайф ловит от происходящего Эд. Но ему просто интересно узнать предел терпения Нигмы. Посмотреть, насколько тот будет возбуждён от одних только пощёчин. Насколько он будет твёрдым и насколько пошло будет требовать хоть чего-то от Освальда. Посмотреть, как он борется сам с собой и своей гордостью ради удовольствия. Стоящее зрелище.       И Эдвард, в ответ, лишь улыбается. Он понимает, к чему вся эта игра, и точно знает, что выиграет даже проиграв. Поэтому в его же интересах попасться на крючок и подыгрывать столько, насколько его хватит.       И ведь нарываться на хлёсткие удары будет весело лишь поначалу, но Эд и не думает о том, что будет дальше. Что будет дальше, когда его будет распирать от желания продолжить, но он не будет знать, что ещё сделать, ведь только что сам нарывался на своеобразное и абсолютно фальшивое «наказание».       И Эд правда чрезмерно ёрзает, сводит колени и даже пару раз пытается себя коснуться, получая лишь ещё и ещё пощёчин, которые ему нравятся до звёзд перед глазами и до невозможного для его терпения стояка.       — Не трогай себя, Эдди, — шепчет Освальд, но его тон остаётся почти командным. Он откладывает мундштук с почти докуренной самокруткой к пепельнице, и на этот раз снова наклоняется к Эду. — Я хочу видеть, насколько ты возбуждён только от моих касаний. Только от того, как я оставляю на твоих щеках пощёчины одна за одной.       Ладонь Освальда на этот раз полностью на щеке Эда так, что тот может потереться о неё, чтобы лишь сильнее прижигало раскрасневшуюся кожу.       — Так дело не пойдёт. Мне кажется, или ты специально такой непослушный, Эдвард? — и снова эта игра, снова эти наигранные реплики. Образы — не более. Ведь обоим кристально ясно, что Эд специально. Что Эд нарочно, ведь ему пиздец как не терпится. И Нигма правда не рассчитал, что делать в случае того, если их с Освальдом шкалы терпения не совпадут. Ведь Кобблпот, войдя в кураж, долго может мучать Эда, в то время как тот уже не будет знать, куда себя деть. Эдварду это одновременно и нравится, и нет.       Поэтому, секундно улыбнувшись, вместо того, чтобы просто потереться о ладонь Освальда, словно кот, он резко мотает головой в сторону, заставляя растерянно отстранить руку, но тут же достаточно быстро, пока Кобблпот не убрал ладонь вовсе, спешно лижет пальцы. Лижет, чтобы остановить, чтобы оставить ладонь перед своим лицом. И всё для того, чтобы, в конце концов, втянуть два пальца в рот, тихо постанывая и вскидывая бёдра.       Ведь ни Эд, ни Освальд ничего не могут поделать с тем, что им обоим ебейше нравится то, как Нигма сосёт. И если Освальда понять гораздо проще, то с Эдом всё чуть иначе. Ему просто нравится сосать Освальду. Отсасывать ему, и, конечно, дело частично в том, что он и сам ловит кайф, доставляя удовольствие, но есть аспект и проще. Ему нравится чувствовать член у себя во рту. Нравится вылизывать, брать за щеку или наоборот глубже в рот, принимать в глотку. Нравится наращивать темп и резче насаживаться самостоятельно, втягивая щёки.       И именно всё это он сейчас делает с пальцами Освальда, глядя прямо в глаза. Глядя на растерянность Освальда, пока он меняется в лице. Можно буквально видеть, как он взвинчивается за какие-то несколько секунд, пока его пальцы в горячем, влажном рту Эда. Можно видеть, как он вот-вот слетит с катушек окончательно. Как его терпению настанет конец.       — Ты не Загадочник, Эд, — он медленно проводит пальцами по губам, вытаскивая их изо рта. — Ты Заблядочник, — и остервенело целует, переместив влажные пальцы на щёку Эда. Целует так, что, кажется, в ушах звенит звук того, как рвутся цепи его сдержанности. Освальд Кобблпот — хозяин множества масок, целой их коллекции. Изредка он показывает их Эду, скрывая истинные эмоции. Но Эд отличается от всего остального грёбаного мира тем, что, во-первых, это происходит чертовски редко, а во-вторых, Нигма каждый раз знает, что на Освальде именно маска. Маска презрения, маска поддельной злости или недовольства. Знает, словно зритель, смотрящий из-за кулис, вместо того, чтобы находиться в зале. Он знает, что он особенный и нагло пользуется этим в своих корыстных целях. Да, чтобы кончить от рук Освальда Кобблпота. В идеале — не только рук.       Эд кусает губы Освальда, подаваясь вперёд, показывая, что ему не нравится. Нет, не поцелуй, а коверкание его имени. Не нравится, но Освальду можно. Потому что Освальд, как и Эд, особенный. Они такие друг для друга единственные. Но в знак фальшивого протеста Эд всё равно прихватывает нижнюю губу Освальда зубами, оттягивая, и проходится языком по дёснам. Лижет губы и проникает языком в рот, хоть Освальд несколько секунд назад переплетался с ним языками так, что слюна течёт по подбородку. Всё страстно и неаккуратно, потому что сейчас на это абсолютно плевать.       — Встань, — командует Освальд, и это звучит особенно горячо его сейчас хриплым голосом, с придыханием из-за долгого поцелуя. Поцелуя со вкусом табака и чистой эссенции доверия.       Освальд отходит от Эда, делая несколько шагов назад, садясь в кресло. Долго без Эда рядом настолько, чтобы и миллиметра между не оставалось, он не протянет.       — Иди ко мне, — и он подзывает недопонимающего Эда жестом руки, поудобнее устраиваясь в кресле. — Быстрее, — а терпение то и правда на исходе.       И как бы этому не был рад Эд, он всё равно невольно тешит самодовольство Освальда тем, что абсолютно неуклюже встаёт с колен, забывая про собственную гордость и отчаянно идя к Освальду на ватных ногах.       Щёки горят, на стояк неприятно давят брюки, от которых давно пора бы избавиться. Эдварду Нигме хочется как можно скорее, мать его, Освальда Кобблпота. Абсолютно везде: на себе, внутри себя, сам хочет касаться и скулить от того, как же всего много.       — Развернись, — звучит из уст Освальда, как только Нигма оказывается возле кресла и это, как минимум… странно. Эд в лёгкой растерянности, ведь он уже надеялся на то, что будет сам насаживаться на член Кобблпота, расположившись у него на бёдрах в этом самом кресле. Надеялся испытать первые глубокие толчки сразу после растяжки пальцами, пока Освальд прикусывает его соски сквозь рубашку, а затем вовсе её снимает и продолжает толкаться быстрее и глубже, кусаться сильнее и несдержаннее.       Тем не менее, Эд поворачивается к Освальду спиной, борясь с желанием развернуться и заглянуть в эти голубые глаза, по которым, казалось бы, абсолютно никогда и ничего нельзя понять, но Эд научился. У-ни-каль-ный.       — Расслабься, дорогой, — и Освальд оглаживает задницу Эда ладонями, потягивая его за бёдра ближе. Если пощёчины были инициативой Эда, то сейчас время Освальда потешить их очередные общие кинки. — И позволь сделать тебе ещё приятнее.       Да, от их общей игры с наказанием, казалось бы, не осталось и следа, но на самом деле это просто очередные трещины одной из масок Освальда. Эду чертовски нравится.       Освальд обвивает бёдра Эда руками, дотягиваясь до ширинки брюк и расстегивая и ремень, и молнию, резко спуская штаны вместе с бельём. Эд приглушенно тяжело выдыхает от того, что ткань теперь не давит на стояк, и что до его члена, наконец-то, хоть как-то дотронулись. Уже что-то. Дальше — больше.       — Мне было бы гораздо приятнее, если бы твой член как можно скорее оказался во мне, — и Эд понимает, что он далеко не в том положении, чтобы говорить такое, но его цели за несколько минут — если и правда минут, и он абсолютно не потерял счёт времени — никак не изменились. Довести Освальда.       Но едва он успевает договорить, как по заднице прилетает звонкий шлепок, после которого Эд, на своё удивление, так же довольно звонко стонет. Блядство.       — А я смотрю тебе не только пощёчины так нравятся, — усмехается Освальд, откровенно наслаждаясь происходящим по максимуму. Но тут же быстро произносит снова едва ли приказ, не давая Эду и нескольких секунд на очередную колкость. — Наклонись.       И было бы честно проще, если бы контекстом стало наказание. Чтобы создавалась хотя бы видимость того, что каждый хлёсткий удар — наказание за что-то. Но нет. В таком состоянии Эд сначала делает, а потом думает, потому что с Освальдом по-другому не получается. Он весь — сплошное исключение из любых правил Эдварда Нигмы. И поэтому скорее резкий вздох от неожиданности, чем от наслаждения, разносится по комнате, когда Освальд проходится языком по его заднице. Проводит, широко облизывая красный след от собственного шлепка, тут же прикусывая чуть выше.       Честно? Эдвард в жизни не мог бы подумать, что будет получать кайф от того, что любовь всей его жизни — опаснейший человек Готэма, настолько властный, насколько и представить без тесноты в штанах не выйдет — ласкает его задницу языком, явно кайфуя от этого процесса. Возможно, в общем и целом то, что его задницу сейчас вылизывает человек, которому он при одном лишь властном взгляде станет и сам ботинки вылизывать, считается странным. Но всех, кто сейчас находится в этой комнате, всё даже больше, чем устраивает.       На задницу Эда обрушивается ещё один хлёсткий удар, в то время как Освальд проходится языком по напряжённому входу, расслабляя и самым кончиком проникая внутрь.       — А теперь только подумай о том, малыш, — и Освальд одной рукой касается члена Эда, сжимая. — Насколько ты возбуждён только из-за шлепков и пощёчин. Насколько ты твёрдый, насколько ты на пределе… — и Освальд, размеренно дрочит ему, чертовски медленно водя вверх вниз, едва ли задевая чувствительную головку.       В этот момент Эд абсолютно точно не знает, куда себя деть, ведь теперь скрывать стоны во имя своего драгоценного эго не получается, ведь теперь ему и стоять то сложно, учитывая позу, хоть дело и не полностью в этом. Далеко не в этом. Освальд держит его бёдра, носом ведя по горящему от удара красному пятну на заднице, тут же вылизывая и прикусывая, а после снова возвращаясь к тому, чтобы подготовить Эда. Потому что, как бы ни казалось, Освальд — не железный. Ему до чертей сейчас хочется нагнуть Эда прямо в этом кресле и втрахивать в дорогую обивку, пока тот хватается за позолоченные ручки, требуя больше и больше.       Освальд дрочит Эду, кажется, всё медленнее, и вылизывает, подаваясь языком чуть глубже и чувствуя, как Эд напрягается прежде, чем расслабиться и отдаться ситуации полностью. Ноги — ватные, не держал бы его Освальд — упал бы. Никакой опоры, кроме собственных ладоней упёртых в подрагивающие колени, и рук Освальда, крепко обхватывающих бёдра.       К великому сожалению для Кобблпота, смазка у них только в непосредственной близости кровати — надо исправить — и поэтому прямо сейчас он не сможет насладиться тем, как его пальцы растягивают Эда, пока тот несдержанно стонет и подаётся навстречу, несмотря на до жути неудобное и неустойчивое положение.       — Блять, Освальд, — стонет Эд, когда язык Кобблпота ощущается особенно глубоко, хоть на самом деле Освальд едва ли вылизывает Эда изнутри. Медленные движения лишь дразнят, ни капли не облегчая возбуждение, а внутри Эда, где-то под рёбрами, вот-вот взорвётся сверхновая.       — На кровать, — Освальд без особого желания отрывается от задницы Эда, напоследок огладив обеими ладонями. Он смотрит, как Эд неспешно, на не держащих его ногах подтягивает брюки с бельём, чтобы Освальд закончил начатое и снял его с них полностью уже в кровати. Раздел его и уделил внимание каждому миллиметру его изученного до мелочей тела так, как умеет только он. Но, глядя на это зрелище, на эту ахуенскую задницу и её не менее ахуенского обладателя в целом, Освальд, наконец-то, сжимает собственный член через натянувшуюся ткань брюк, низко и тихо простонав, тут же маскируя это выдохом. Но подаёт голос снова, лишь услышав ухмылку Эда. Довёл, всё-таки. Целеустремлённый какой. — Быстро, — у Эда голова кругом идёт от этих рычащих ноток.       Кажется, не проходит и двух минут, как Освальд, следуя неоглашённому вслух плану Эда, стягивает с него брюки с нижним бельём. Следом за пределы их общей зоны внимания летит и белоснежная рубашка, пропитанная потом. Их зона внимания — собственные тела без единой лишней вещи. Взгляды, чувства, эмоции… больше ничего и не нужно. Разве что внимание к каждой детали и миллиметру, много грязных поцелуев, укусов и касаний, ненадолго прикрывающих неподдельную нежность. Сейчас всё быстро, резко и так, черт возьми, горячо.       — Коленно-локтевая, — и Эд переворачивается даже чуть раньше, чем Освальд произносит команду. Послушный? Ментально повязанный. Нав-сег-да.       Освальд вновь любуется задницей Эда, ведь тот не в силах держаться на локтях, упираясь грудью в кровать и только выше приподнимая задницу. Откровенно прося то, что Освальд так хочет ему дать.       И прежде, чем войти в Эда щедро смазанными пальцами, Кобблпот больно прикусывает нежную кожу с правой стороны, не утруждаясь зализать, и тут же на контрасте вставляя пальцы. Их отношения полны контрастов, и именно поэтому свободной рукой Освальд ещё раз шлёпает Эда по заднице, наслаждаясь измученными, но такими похотливо-довольными вскриками-полустонами. Звучит завораживающе прекрасно.       — Я смотрю, тебе и правда не только пощёчины настолько нравятся? — дразнится Освальд, трахая Эда пальцами, навалившись на него всем телом, грудью к спине, и шепчет он это чертовски порочно и грязно прямо на ухо. Ведёт языком по шее, сгибая пальцы внутри Эда, и продолжая толкаться только ими. Стояком он потирается о бедро, только больше распаляя и побуждая просить. Сдаться, умолять и упрашивать.       — Не только. Ещё твой член в моей заднице тоже ничего так, — умудряется огрызаться Эд, подаваясь навстречу пальцам и до невозможности контрастно мило вжимаясь щекой в подушку.       — Я тебя услышал, малыш, — усмехается Освальд и, так и быть, сдаётся сам, наконец, входя в Эда. Они стонут в унисон: Эд прикусывает подушку, и его стон скорее похож на скулёж, а Освальд до невозможности приятно грубо сжимает пальцы на бёдрах Эда, секундно запрокидывая голову.       Сейчас он поддался искушению, потакая желаниям Эдварда Нигмы. И он сделал бы это снова и снова. Он делал так всегда и собирается не изменять себе и дальше. Потому что, говоря совсем не про секс, Освальд отдаст Эду всё, что только может. И то, что не может, тоже отдаст. Абсолютно всё, всего себя. Весь Готэм. Целую Вселенную.       — И почему ты раньше не говорил об этом, м? — Освальд набирает темп, залипая на то, как его член быстро входит в Эда. — Мы ведь столько всего упустили… — Освальд снова шепчет это на ухо, всё быстрее и грубее вбиваясь в такое желанное тело так, как им обоим нужно, прижимаясь грудью к спине и оттягивая за волосы, отрывая от подушки и заставляя стонать громче и ниже, почти гортанно.       — Ну так… наверстай, — сдавленно говорит Эд, едва собирая остатки мыслей, чувствуя как ахуенно идеально наполняет его Освальд. Как ахуенно ощущать его руки у себя в волосах и на бёдрах. Как ахуенно слушать его голос и тонуть в ощущениях.       Вместо ответа Освальд снова отвешивает удар по левой ягодице, отстраняясь от спины Эда, чтобы вновь взяться за бёдра, трахая глубоко, резко и быстро. Именно этот шлепок и разгоняет остатки мыслей Эдварда ко всем чертям, в каждый уголок Ада, откуда и тянутся его их развратные желания. Куда они сами и попадут в конце концов. Вместе.       Обязательно попадут, несмотря на то, что эта порочная игра во власть — всего лишь игра, не больше. Ведь они любят друг друга до безумия за стенами Аркхема. До смерти и до жизни. До ласки, заботы, грубого секса и насилия. Обоюдная любовь, стоящая целой Вселенной и даже больше. Они — всегда на равных. Они могут во благо передавать друг другу мнимый контроль, когда нуждаются в этом, а могут и подраться за него в постели, в самом пошлом смысле перегрызая друг другу глотки, но тут же зализывая раны. А могут и купаться в нежности, когда сил даже на такие сражения нет.       И пока по спальне разносятся громкие стоны и шлепки кожи о кожу во всех возможных вариациях, а воздух пропитан похотью и наслаждением, на тумбочке вместе с очками Эда покоятся бережно оставленные кольца. Каждое из них — неизменно-вечный талисман Освальда Кобблпота, которые он так нечасто снимает. Кольца, которые бы слишком больно били по скулам, щекам и коже, оставляя синяки и ссадины. И среди прочих одно блестит чёрным золотом ярче всех остальных — обручальное. Такое же, какое сейчас на безымянном пальце Эда, который вместо простыней сжимает руку Освальда, отдаваясь удовольствию без остатка. Они вместе, они рядом, и так будет всегда.