Один сон в «Белой Лошади»

Хоб не помнил точно, когда сны прекратились, зато их возвращением захлебнулся как тяжелой морской волной. Ему снился самый главный день в его жизни. В приятной алкогольной дымке он хвастался приятелям своим пока вымышленным бессмертием. Вот только дальше ничего не произошло. Никто не пришёл. Не посмотрел насмешливо, не подошёл, не посулил встречу спустя сто лет. Нет, он сидел в таверне до утра, а потом ещё несколько дней. Тошнота и паника подкатывали к горлу. Он всё помнил! Всё было не так! Он прожил ещё тринадцать скучных лет и умер от камня в почке, не дотянув до старости. На его похоронах никто не плакал, на могиле не поставили ни креста, ни надгробия, а гроб и саван были самыми дешевыми. Какая жалкая смерть, какая пустая жизнь… Хоб яростно покачал головой. Это всё было ложью! Он помнил себя, помнил свой путь. Он видел рождение и смерть тысяч людей, жил в бедности и богатстве, нежно любил и жгуче ненавидел, был с мужчинами и женщинами, бился на полях сражений и учил детей, принимал королеву и якшался с нищими и проститутками Ковент-Гардена, грешил и благодетельствовал, падал на самое дно и взлетал выше небес, объездил весь мир от пустынь до вечной мерзлоты. Он видел войну и чуму, мракобесие и жестокость, но также расцвет искусства и науки, святость и великие чудеса. Ему дарили все возможные награды и титулы мира. И его же пытались убить, сажали в тюрьму за государственную измену, обвиняли в колдовстве и признавали сумасшедшим. Он помнил, чёрт возьми! Проснувшись в мокрой от пота пижаме и с текущими по лицу слезами, Хоб чувствовал себя парализованным. Когда оторопь прошла, тело стало разбитым, слабым и непослушным. Он жадно смотрел на технические достижения двадцать первого века, доказывающие, что это был всего лишь сон. Впервые он был так рад рекламным оповещениям на экране смартфона. Никогда раньше не улыбался, глядя на зашкаливающий пульс на фитнес-браслете. После пришли и другие сны. Плохие и хорошие, как у всех: работа, ученики, бывшие, детство, секс, абсурд и порой липкий страх. Только Хоб был не таким как все. Ему не снились кошмары уже несколько столетий. Как будто бы что-то или кто-то оберегали его от всего дурного, что есть в царстве сновидений. И ещё было кое-что… Раньше у Хоба часто бывали сны о его таинственном друге. Разные: о том, как они встречаются чаще, чем раз в сто лет, выпивают и разговаривают о мире вокруг, посещают театры или другие модные в том веке места, будь то охота, скачки или балы. Иногда сны были другими — в них безразличный взгляд зажигался страстью, а губы находили применение не только для разговоров и выпивки. Хоб никогда этого не стыдился и не противился своим желанием. Да, он не мог получить то, что хотел, но он собирался выжать из этого хотения всё возможное удовольствие. Однако после ссоры Хоб всё же задумался. Его другу так претило даже невинное слово «дружба», что уж говорить о более интимных отношениях. Не пересёк ли он какую-то негласную договоренность в реальности и не стёр ли её в прах в своих мыслях. Впрочем, прошло не так много времени по его меркам, когда сны прекратились вовсе. Хоб любил жизнь. Так, как ни один человек до и ни один после, но видеть мир за пределами реальности ему нравилось тоже. Ночь всегда напоминала о том, что за пределами его земного существования есть нечто большее, нечто благоволившее ему. Теперь же всё вроде как вернулось на круги своя, только в отсутствии главного действующего лица все сны казались пресными, пустыми. После воссоединения Морфей приходил, когда хотел, а хотел он не слишком часто. Это могли быть ночь, день, раннее утро. Единственное условие — Хоб должен бодрствовать. Они виделись исключительно в реальности, исключительно на условиях Морфея. Не то чтобы Хоба это не устраивало, но он бы не отказался снова увидеть это бледное лицо, уродливо и одновременно прекрасно расчерченным наслаждением. День был примечателен только тем, что в столовой подавали его любимые коричные булочки. А вот ночь… Хоб погасил экран телефона, поставил его на зарядку и почти сразу уснул. Это была Белая Лошадь. Естественно, это была она. Его рубашка уже валялась в ногах, джинсы были наполовину расстёгнуты. Морфей жадно целовал его, держа за волосы. Ого, вот так сразу? С места в карьер? Ну и правильно, что зря время терять. На пол упал стакан. Хоб случайно задел кран, и по ногам потекло пиво. Он забрался на барную стойку, чтобы больше ничего не сбить и начал стягивать джинсы. Морфей заставил их исчезнуть одним щелчком пальцев, боксеры испарились следом. Сам он при этом не снял даже плаща. Что ж, так даже горячее, никаких возражений со стороны Хоба. Под обнажёнными ягодицами скользило протёртое дерево барной стойки. Хоб потянулся за поцелуем, но Морфей придвинулся ближе и пригвоздил его своим телом. А дальше он почувствовал руку на своём члене, и Белая Лошадь утонула в ватном мороке. С губ слетел тихий стон. Да, боже, он так долго этого ждал. От поцелуев уже болела челюсть, а бёдра жгло от проступающих красных пятен, но это было идеально. Как же он скучал по своим снам, по снам, принадлежащим только ему. И тут, боковым зрением Хоб увидел его. В смысле его. Настоящего Морфея, который как ни в чём не бывало сидел за одним из столиков и пристально наблюдал. Хоба обдала ледяная паника. Пропали руки с его бёдер, исчезло горячее дыхание с его шеи. Они остались вдвоём. Что Морфей тут делал? Собирался надрать задницу за непотребные мысли о нём? Справедливо, но немного обидно. Вообще, узнав о том, кем является его друг, Хоб должен был предположить, что способность видеть и контролировать сны включает и его сны тоже. Достаточно логично. Но Хоб не любил излишних размышлений. Возможно, это и сохранило его рассудок на протяжении стольких веков. — Что ты здесь делаешь? — спросил он хрипло, со страхом, который не хотел признавать. — Я хотел показать тебе кое-что. Вместо паники теперь пришлось скрывать смех. — Прошу прощения, это эвфемизм? Морфей нахмурился. — Нет. Это моё желание показать тебе часть своих владений в Царстве снов. — Подозреваю, что это не подразумевало жаркой прелюдии в пабе? — Верно, — ответил Морфей. Возможно, уголок его губ действительно дёрнулся в подобии улыбки. Но вероятнее всего, Хоб всё-таки сошёл с ума. Человеческой сущности противна вечная жизнь, начинает мерещится всякое, и ты становишься настолько дерзновенным, что надеешься на взаимность бога. — И что теперь? Хоб моргнул и открыл глаза сидящим у себя в комнате на кровати. С момента его засыпания ничего не изменилось, хотя… — Я действительно проснулся? Морфей склонил голову набок, как будто удивляясь его проницательности. — Нет, мы всё ещё в твоём сне. — Так, хорошо, отлично. Ты не передумал показывать мне свою волшебную страну? — Почему я должен был передумать? У Хоба вспотели ладони. Он действительно должен был проговаривать это вслух? Он и так чувствовал себя как на одной из своих казней, только сейчас ему реально грозила опасность. — Потому что я похотливый сукин сын, оскорбивший нашу крепкую дружбу, например. — Если бы я оскорблялся каждый раз, когда человек находил меня привлекательным, я бы уже не помнил существования без этого чувства. — А у тебя неплохо с самооценкой. — Очень легко вызвать у людей желание. Сложнее — не вызвать. Никогда не устану этому поражаться. — То есть всё это время ты знал, как я смотрю на тебя, о чём думаю? — поразился Хоб. Хотя почему он этому так удивлялся? Парень подарил ему бессмертие, в конце концов. Что для него какие-то мыслишки в голове у мелкой букашки? — Я знаю всё, — ответил Морфей так, как будто это было в порядке вещей. — Вообще всё? Разве это не скучно? — Разве жить вечно не скучно? Хоб рассмеялся, впервые за время разговора чувствуя обычную лёгкость. В Морфее сложно было заподозрить хорошее чувства юмора, но божественные сущности умеют удивлять. — Нет, вечная жизнь — это лучшее, что может случиться с человеком. — Обладать бесконечными знаниями тоже неплохо. — Вот тут я бы поспорил. Не хочу знать, что делает мой сосед сверху, который выглядит как серийный убийца. Морфей всё же улыбнулся. — Увлекается вязанием крючком. — О! Они немного помолчали. Скорее всего Морфей не чувствовал неловкости, зато Хоб очень даже чувствовал. Он поёрзал и поправил подушку. — Ну так что? Ты наблюдаешь за эротическими снами всех людей? — Нет. — Постой, ведь ты же контролируешь царство снов! То есть ты, мой мрачный друг, причина всех ночных полюций? Очаровательно. — Я не удостою эти слова вниманием. — Да ладно, это была хорошая шутка, — заметил Хоб. — Итак, получается, только я жертва твоего вауйеризма? — Получается, что так. — О, я особенный. — Он приложил руки к груди. — Приятно это осознавать. — У тебя в планах продолжать нашу увлекательную беседу до утра? Или всё же примешь моё предложение прогуляться? — Коне… — слово Хоб не договорил, провалившись в сон ещё глубже. Поднявшись на ноги, Хоб увидел то, что никогда не мог вообразить даже в самых цветистых фантазиях. Он всё же был человеком дела, предпочитающим получать от реальной жизни всё, а не витать в облаках. Наверное, если бы ему показали нечто подобное в четырнадцатом веке, он бы расплакался и обмочился от яркости впечатлений, от захлестнувшего абсолютного счастья. Да что там в четырнадцатом, даже в девятнадцатом. Но сейчас он успел просмотреть столько фантастических фильмов, сколько успели наснимать голливудские киноделы. Он видел Хогвартс и Асгард, Средиземье и Неверленд. Однако ничего из придуманного человеком не могло сравниться с полётом мысли Бесконечного. Когда первый шок прошёл, Хоб почувствовал, как разрывает грудь нежность, восхищение и благодарность. Всё это претворил в жизнь Морфей, всё это творение его души, сознания, его рук. Эти уходящие в облака шпили и зависшие в воздухе, бесконечно длинные мосты, лабиринты-библиотеки со всеми знаниями всех реальностей и бескрайние поля, которые убаюкивали и возвращали в детство, густые леса, живущие своей бурной жизнью, и горы, в которых можно потерять и голову и душу. Огромные замки и пряничные домики. Кипучие реки и ледяные недвижные озёра. Живые существа невообразимых форм и видов: крошечные птицы и гигантские ящеры, милейшие и опаснейшие, с перьями и рогами, чешуей и шерстью, лапами и крыльями, хвостами и клювами. И всё это только его, им создано, ему принадлежит, его любит. Морфей улыбался. В его глазах сияли далёкие звёзды. Мог ли он быть прекраснее, чем сейчас, ловя лучи переливающегося солнца своим бледным лицом. И Хоб почувствовал себя таким маленьким, таким незначительным. Как он мог заслужить просто стоять здесь, видеть всю эту красоту? — Я… Не знаю… — Его горло стальным кольцом сжимали слова благодарности, но он не мог, он бы разрыдался и упал на колени, если бы не решился сохранять лицо. — Раз уж мы теперь стали ещё ближе и ты видел мой член, расскажи, будь любезен, чем я заслужил такое внимание? Морфей немного помолчал, глядя в сторону леса. — Сначала это было между мной и моей сестрой, ничего личного. А потом я увидел в тебе кое-что… Встретившись с божественной силой, ты сразу же подумал о плотских утехах. Это любопытно. Глупо, мог бы сказать я, но нет, это было бесстрашно. — «Плотские утехи»? Правда? Хуже может быть только «коитус» или «срамные делишки». А если серьёзно, то в интернете набирает популярность сообщество желающих трахнуть сверхъестественных сущностей разной степени антропоморфности. А я просёк фишку до того, как это стало мейнстримом, как и всегда. Помнишь, книгопечатание? Ну так вот… Кроме того, ты не просто вполне себе антропоморфный, но ещё и бессовестно горячий, так что не понимаю, в чём проблема. Несмотря на свой беззаботный монолог, Хоб почувствовал разочарование от этого ответа. Впрочем, и он сказал не то, что хотел. Морфей заметил его печаль. — Роберт Гэдлинг, я видел невероятное множество людей, которые цеплялись за жизнь. Это всегда был страх — сильнейший, главный, первородный. В тебе же, друг мой, нет страха, только желание жить. Истинно, по-настоящему. Это восхитило меня тогда, это продолжает восхищать меня и по сей день. — Спасибо, — сказал Хоб, задыхаясь. Он уже не знал, за что — за эту ночь или за эти слова. Нет, ни за то, ни за другое. Вообще за всё, наверное. За жизнь, за сны, за надежду, за любовь, которую он сейчас чувствовал каждой клеточкой своего тела, каждой частичкой души. — Пожалуйста. «Мы потратили столько веков», — подумал Хоб, вглядываясь в солнце, которое не слепило глаза. — У нас впереди целая вечность, — сказал Морфей. Шесть сотен лет, а жизнь продолжала удивлять его, как ребёнка, начинающего исследовать мир. Только теперь он был не один. Или на самом деле он никогда и не был одинок?