Не по плану

      Кисаки Тетта явно не хороший парень. Его можно назвать умным, хитрым, амбициозным, целеустремлённым. Однако наряду с этими прилагательными идут: жестокий, собранный, равнодушный. Родители впрочем наверняка скажут, что их сын милый и послушный мальчик. Возможно даже они будут правы, перед ними Кисаки будет именно таким. Всё же есть определённый круг людей, умолчим, что их можно пересчитать по пальцам одной руки, которым он будет симпатизировать, даже любить в лучшем случае. Остальные же будут видеть одно из истинных и не самых приятных лиц Кисаки. Если ребёнок упадёт — он посмеётся, если будет выгодно убийство — убьёт. Причём, не своими руками. Так что Кисаки Тетту можно назвать злодеем, если мягко, и отъявленным ублюдком и мразью, если не приукрашивать. Таким образом, Тетта никогда бы не помог без своей выгоды, да и заметил бы только в том случае, если бы хотел использовать человека или уничтожить его.       Шуджи Ханма казался странным, чудаковатым и очень опасным. Высокий рост, длинные руки и худощавая фигура помогали ему в драках, а о выносливости ходили легенды. Бог Смерти, так его окрестили. Такая пафосная кличка льстила Ханме, но не более того. Драки быстро наскучили, пропал вкус жизни. Только Шут смог вернуть краски, причём почему именно эта кличка приклеилась его умному и хитрому товарищу Шуджи не знал. Он просто следовал за Кисаки от скуки. Если посмотреть, то многие вещи делаются просто из скуки или лени, так что в этом нет ничего такого. Были ли они друзьями? Точно нет. Об этом сказали бы сразу оба и одновременно. Товарищами? С натяжкой. Кисаки воспринимал Шуджи как полезный инструмент, тот же… Скорее всего тоже, только использования у них разное. Они просто тусовались вместе, когда у Кисаки было время, просто участвовали в драках и просто воплощали в жизнь безумные планы по захвату преступного мира Японии. Так что они явно не хорошие люди.       Впрочем, они всё же люди. Кто бы что ни говорил. И это был тоже всего лишь обычные день. Не сказать, что Кисаки внимателен к другим людям, пока дело не касается его плана, но тут он не мог не заметить странное поведение Ханмы. Вернее, поведение то не изменилось: те же дурацкие шутки, кривляния, сигареты, но при этом чего-то не хватало. Кисаки сначала даже и не понял чего, слишком нормальным было поведение этого сумасшедшего. Правду он выяснил только через пару дней наблюдений. — Киса, я знаю, что выгляжу сногсшибательно. Чувствуешь, как быстрее начинает биться сердце? — тянет Ханма, когда они зависают напротив реки.       Погода прекрасная для середины осени. Ветерок небольшой, чтобы о нём необходимо было беспокоиться. Кисаки даже бровью не повёл на сокращение имени, глупое, как и сам Шуджи, на подтрунивание. О его привязанности к Хине Ханма знал, поэтому и отпускал всегда подобного рода шутки. Впрочем, выглядел он всё же хорошо, наверняка во вкусе многих девушек. — Ты перестал покупать сухарики. Свои любимые. С пивом ты всегда их берёшь. — Киса так хорошо меня знает. Я польщён, — улыбнулся Ханма одной из тех улыбок, которые бесили       Кисаки, ибо они значили, что парень будет раскалываться долго. Тетта потер переносицу, удерживая ругательство. Иронично, что пить и ругаться он начал совсем недавно, но всё равно не особо любит это дело. Забавно и то, что Ханма знает об этом и берёт ему только безалкогольное. Вечер проходит в незатейливых разговорах, но темы кириешек никто не касался, до того момента как Кисаки не заметил другую странность.

***

— Ты ненавидишь тёплое пиво, — коротко говорит Тетта, хмуря брови и прожигая испытывающим взглядом своего товарища.       Ханма на качелях только усмехается, пытается отшутиться. Ноги слишком длинные для этой качели, так что Шуджи смотрится просто нелепо. Детей нет из-за позднего времени суток. Площадка совсем недалеко от дома Кисаки, и это Ханма вытащил его наружу какой-то фигнёй. — Киса, ты меня пугаешь в последнее время. Сначала сухарики, теперь пиво. Я занял место дражайшей Хины? — продолжает съезжать с темы Шуджи, хотя по глазам Тетта видит: он всё прекрасно понимает.       Кисаки выдыхает и думает. Кажется, что у него есть все карты, но что-то ускользает. Мысль вертелась в уме, прям протяни руку, и поймаешь. Однако поймать не так то легко. Шуджи молчит, смотрит куда-то вдаль на звезды. Кисаки не особо заботят его мысли, куда важнее эта проблема. Ненужные инструменты выбрасываются, а Ханма был очень хорошим инструментом. Лучшим, что у него были.       В ту ночь парень почти не спит, прокручивает события последних дней. Обычно Тетта так разрабатывает свои планы: спит часа три от силы, много кофе, плед и обязательно на кровати. Стол только для уроков, всё равно спина устаёт от постоянного сидения. Сейчас же голова забита мыслями не о будущем, не о ласковой жене Хине и господстве над Японией. Идея же того, что думать о Ханме и стараться его разгадать может быть интересно и нисколько не раздражающе, если и приходила, то тут же откидывалась как ненужная. В итоге Кисаки пришёл к одному выводу, который казался таким логичным, как и невероятным. Неужели могло быть настолько всё просто? Однако с пониманием этого пришло и другое: затащить Ханму к стоматологу может быть куда труднее, чем уничтожить какую-нибудь банду. В последнем Тетта почти не напрягается, несколько разговоров и всё, а вот с Шуджи такой номер не пройдёт, в этом парень уверен. Всё же они оба хорошо знают друг друга. Так что разработать план было необходимо, а лучше несколько, поскольку импровизация редко доставляла удовольствие Кисаки.       Дни потянулись в долгом ожидании. Тетта нашёл уже клинику, записал друга на прием, конечно же в тайне. Его план состоял хотя бы в том, чтобы Ханма пришёл в больницу, а там он что-нибудь придумает, поскольку его любимый инструмент слишком непредсказуем. И пусть несколько наметок есть, но с точностью предсказать, как поведёт этот сумасшедший, Кисаки не мог. — Эй, пойдём в больницу, — бросил он после уроков, слегка ударив локтем задумавшегося Ханму. — Киса, ты заболел? — Просто профилактика и чистка зубов. Это быстро. Или у тебя есть планы? — как бы равнодушно продолжает Тетта, поглядывая на парня исподтишка. Шуджи при упоминании зубов нахмурился, вроде бы раздумывая над чем-то. Видимо, старался понять, хватит ли ему смелости пройти лечение. Кисаки особо не волновало это, ведь он уже подготовил сладкий пряник. — Родаки свалили, так что можем потом завалиться ко мне, — как бы между прочим сообщает он и усмехается: Ханма попался на крючок.       Вообще о семейном положении Тетта никогда не спрашивал его, поскольку не было особой надобности. Однако смотря на внешний вид и образ жизни Шуджи, не трудно прийти к выводу, что либо семье наплевать на сына, либо они не могут на него повлиять. Кисаки не знал, к какой версии склоняется больше. Правда в том, что Ханма всеми силами старается минимизировать время, проведённое дома. На это и был рассчитан ход, который как и всегда сработал. — Договорились, Киса. Только не слишком долго, — протягивает Ханма, улыбаясь.       Клиника находилась недалеко от остановки метро, так что пришлось проехаться в забитом вагоне. Кисаки шипит, тихо ругается, когда очередная сумка толкает его в спину. Потом толчки прекращаются, чувствуется тепло чужого тела. Тетте не нужно смотреть, чтобы понять, кто его прикрывает.       Когда же они заходят внутрь, то Ханма все понимает. Смотрит на него так, будто Кисаки самолично взял нож и пырнул его. Наверное, это можно расценить и как предательство, но Тетте все равно на эти философские темы. Ему главное, чтобы его инструмент оставался полезным, а для этого Шуджи должен быть здоров. К счастью, Ханма не устраивает истерики, молча идет вслед за доктором и скрывается за дверцей кабинета. Кисаки облегченно вздыхает и также направляется на процедуру, которая длится не слишком долго, как у Ханмы. Видимо, все было несколько серьезнее, поскольку Шуджи выходит мрачный и все такой же молчаливый. Кисаки удивляется, но не слишком: объяснение простое - анестезия. — Ты как? — спрашивает между делом, когда оплачивает процедуру.       Ханма продолжает хранить молчание, но Тетта прекрасно видит, что тот явно недоволен его поступком. Такой геморрой… Надо поскорее приводить в чувство свой любимый инструмент, ведь для планов Кисаки обязательно нужен Ханма. Иначе никак. Напарник же молчит, даже когда они дошли до дома. Кисаки никогда не говорил о своей семье, но они довольно обеспечены. Не богачи, но квартиру в многоэтажке позволить себе могут. — Поскольку сегодня ты пережил огромный стресс, я так уж и быть приготовлю что-нибудь. Как раз скоро будет можно тебе есть. Принимаются заявки на ужин, — фыркнул Кисаки, когда они зашли внутрь. Он мог видеть, как оживился Ханма после его слов. Губы расплылись в усмешке, как будто тот хотел что-то из ряда вон выходящее, наподобие омара в каком-нибудь сливочном соусе с манго и маракуйей. Тетта не знал, есть ли такое блюдо на самом деле, но не удивился, если бы оно существовало. — В пределах разумного, идиот. Шуджи фыркает и быстро бросает: “Рамен”. Только потом он стал исследовать квартиру, обращая внимание на каждые мелочи. Мысль о том, что их отношения перешли из разряда рабочих, Кисаки не нравилась. Также как и то, что Ханма слишком много о нем теперь знает. Например, что он предпочитает довольно легкую литературу, где постельные сцены встречаются довольно часто. Ну, а еще постельное белье в милый голубой цветочек - любимое у Кисаки. Фотографии, где он маленький, находятся в спальне его родителей и их тоже не обошли стороной. Все это слишком смущает, как будто ты впустил другого человека в свой мир. Впрочем, если даже Ханма решит использовать все эти знания против него, то Тетта точно сможет ему противостоять. Однако об этом думать не хотелось. — Никогда бы не подумал, что ты мне будешь готовить, Киса, — протянул Ханма, облокотившись о дверной проем кухни. — Это одноразовая акция, придурок. Шуджи ничего не говорит, просто садится за стол и смотрит за каждым движением Тетты. Тот может об этом сказать, поскольку затылком ощущает этот пронзительный взгляд, который начинает раздражать.       Впрочем, если бы Шуджи болтал без умолку, было бы лучше. Кисаки было так привычней: слушать какую-то ерунду вместо фоновой музыки. Когда же его инструмент замолкает, то становится неправильно и страшно, как если бы маленький ребёнок перестал шуметь. Значит это примерно одно и то же — что-то натворил либо придумал, что натворить. Только эта мысль пронеслась в голове, как Кисаки чувствует чужие руки на талии и голову на плече. Разница в росте существенна, но его это никогда не заботило. До этого момента. — Тебе обязательно любить её? — тихо, еле слышно выдыхает ему Ханма на ухо, совсем не таким тоном, каким обычно разговаривает. Кисаки даже не знает, что ответит. Отшутиться или послать явно не выйдет, поскольку неизвестно, останется ли с ним его инструмент. Да и вопрос не сказать, что слишком уж сложный. Любил ли он Хину? Кисаки человек разума, ту задорную девчушку полюбило его сердце, когда он был младше. Первая влюблённость она такая: завышенная, мечтательная, когда ставишь человека на пьедестал. После этого трудно признать, что чувства остыли, что человек имеет свои недостатки. Сейчас Кисаки хотел власти и денег, его цель — захватить всю преступную Японию. Хина же шла как бонус, награда той детской части его души, которая ещё не сдохла под гнётом аморальности его жизни. — Хочешь занять её место? — отвечает вопросом на вопрос Тетта, переставая резать овощи, скосив глаза напарника. Ханма удивительно приникший, тихий и спокойный. Таким его он ещё не видел. Что-то цепляет, хотя понять бы ещё что... — Нет, Киса. Я хочу всё твоё чёрное сердце. Без остатка. Ты её ставишь на второе место, а я хочу быть важнее, — усмехается Шуджи, отстраняясь. Тело Тетты работает слишком быстро, он ещё не успел сформировать полностью план, как рука тут же схватила запястье Ханмы, притягивая его к себе, не позволяя уйти сейчас. — Ты итак важнее. Мой самый лучший инструмент, — говорит абсолютно серьёзно он, а Шуджи только разливается весёлым смехом. Для другого это прозвучало бы как оскорбление, может унижение. Однако правда в том, что ни Тетта, ни Шуджи не отличались светлыми чувствами, поэтому и любовь у них не такая: эгоистичная, циничная, слишком разумная и безбашенная. Кисаки хочет обладать, владеть человеком, Ханма же предпочет другую форму, но суть от этого не изменится. Может быть, до Кисаки не сразу дойдёт, что именно он сказал, что по сути признался в любви своему напарнику, но Шуджи из них больший эмпат, он сразу это понял. Так что напористый, властный поцелуй произошёл по его инициативе в этой самой кухне. Он игрался с языком Тетты, недостаточно опытным и проворным, а в золотых глазах пляшут искры, поскольку он знает: Кисаки ненавидит проигрывать. Ни в чем. Так что очень скоро его рука помещается на шее, будто тот хотел надеть невидимый поводок, контролировать само дыхание. Кисаки углубляет поцелуй, хотя воздуха катастрофически не хватает, но подавить вольности Ханмы он обязан. Отрываются друг от друга они только из необходимости перевести дыхание. Ханма смотрит сверху вниз на влажные губы Тетты, на быстро поднимающуюся грудь, будто он пробежал стометровку на время, на недовольство и замешательство в глазах. Всё это такое милое, что он не удерживает улыбку. — Киса, ты так разозлился... — он опускает взгляд ниже, и уже сердце замирает у него: — и возбудился. Надо же...       Кисаки же с силой сжимал одной рукой столешницу. У него всё всегда было под контролем! Однако этот чудик вздумал перемешать все карты так, что в голове ни одной нормальной мысли и цензурного слова. Да он готов был прибить Ханму за это, но, черт возьми, тот неплохо целуется и всё ещё полезен. Неизвестно, какой аргумент имел бóльшую силу, но Тетте было всё равно. Ему надо сохранить лидирующую позицию в их отношениях, в какое бы направление они не пошли бы. — Сам то не лучше. Течёшь от одной мысли о сексе с малолеткой? Педофил, — дерзко усмехается Кисаки, возвращая самообладание. Ханма ничего не отвечает: ждёт дальнейших действий. Он знает, что они точно будут. Кисаки не может позволить себе закончить всё сейчас и вернуться к готовке. Это не в его характере. Шуджи с мазохистским предвкушением прикусывает губу. Глаза его Шута смотрят прямо на него. Он видит только его. Все мысли Кисаки занимает он. Тетта же будто бы и не придаёт значения этому блеску в глазах, который так и говорит ему подойти и взять, овладеть. Однако не стоит забывать про отсутствие хоть какого-то опыта, теория не в счёт. Кисаки впрочем очень уверенно подходит к Ханме, без слов слегка толкает его в грудь на стул. Стоит отдать должное, тот не сопротивляется, поскольку если бы не хотел, то его и сдвинуть бы было невозможно. Разница в росте немного нервировала: Тетта предпочёл бы быть выше хоть на несколько сантиметров, чтобы не казаться таким уж мелким на фоне Шуджи. Разница в возрасте у них не такая большая, так какого хрена? Эти мысли проносятся в голове слишком быстро, так что и внимание на них он не зацикливал. Куда лучше видеть золотой взгляд, неотрывно следящий за каждым твоим действием и жестом, будто за идолом. Это опьяняет похлеще алкоголя. Именно этого Кисаки всё время не хватало. Он садится прямо на колени Шуджи, запускает руку в мягкие волосы и придвигается непозволительно близко. — Ты будешь делать только то, что я сказал, и никак иначе, — приказывает Тетта, хотя понимает, что Ханма итак это будет делать без словестного озвучивания.       Хотя относилось ли это к его обычным планам или же касалось их отношений, принимающих странный оборот? Наверное, и того, и того. После своих слов Кисаки, не дожидаясь ответа, припадает к губам, хотя логичнее было бы сравнить его поцелуи с взятием крепости боем. Ханма сопротивлялся больше для вида, распаляя пламя внутри Тетты, но не переходя границу. Всё же он действительно был лучшим инструментом.       Кисаки же продолжал насиловать губы, но одной рукой опустился ниже, приспуская с них штаны с боксёрами. Даже удивительно, что он ни разу не выдал своего волнения, хотя проделывал всё в первый раз. Обычная дрочка пусть и не отличается особой сентиментальностью, но тут не было даже её. Тетта достаточно технично подошёл к вопросу, обхватывая оба члена рукой, совершая однообразные движения. Ханму же не заботили такие мелочи, он наслаждался другим, как впрочем и Тетта. — Обхвати их рукой, — прошептал Кисаки, залезая этой рукой под футболку к парню. Ханма только повиновался его приказу, ускоряя темп. Тетта же дразнил его, проводя кончиками пальцев возле сосков, иногда резко щипая. При этом не прекращая поцелуев, будто они хотели съесть друг друга. Платонические, дикие. Под конец Кисаки больно кусает Ханму в шею, наверняка останется след, и обмякает у него на руках. Губы припухли, глаза горят как у безумца. Ханма усмехается про себя, думая, что зуб у него заболел очень вовремя. Он не думает о том, что будет завтра или послезавтра. Это итак понятно: они снова будут предварять в жизнь планы Кисаки. Шуджи интересует только то, сможет ли он и завтра урвать парочку поцелуев.       В голове же самого Тетты как будто ураган пронёсся. Обрывки мыслей роились опавшими листами, но не было цельной и связной. Что делать? Как себя вести? Впрочем, такое воздействие тоже даёт определённые плюсы... Кисаки поднимается, окидывает серьёзным взглядом Ханму и бросает: — Вторая дверь по коридору. Приведи себя в порядок. От его тона веет равнодушием и холодностью, как если бы он приказал Шуджи вынести мусор или побрить кота. Ну никак не вяжется с его внешним видом: красные щеки, растрёпанные волосы, мятая футболка... — Как прикажешь, Киса. Всё, что захочешь, — протягивает сладко Ханма, и пусть говорит он сейчас о походе в ванную, но имеет ввиду совершенно другое. Кисаки его понимает, на лице появляется довольная улыбка, когда он моет руки и возвращается к готовке. Тетта никогда не сомневался в Ханме как в своём лучшем инструменте.       Любимом из возможных.